Подсолнечник

      Если честно, от этой однообразности уже тошнит. Изо дня в день одно и то же — выбеленные до противного стены, слепящий свет потолочных ламп, которые будто хотят испепелить тебя, монотонное гудение аппаратуры. Всё это вгоняет в такую тоску, что хоть вешайся, появись такая возможность. А ведь и без того проблем хватает.       Меняются здесь только цветы в вазе на прикроватной тумбе. Например, на прошлой неделе это были розы. Жуткого розового цвета. Смотреть на них, мягко сказать, было неприятно, но одно единственное яркое пятно чуть ли не силой привлекало к себе внимание. Пару дней назад на тумбочке стали красоваться хризантемы. Ярко-бордовые, словно насыщенное вино. Или запёкшаяся кровь. Эта ассоциация вводила в ступор и навевала плохие воспоминания.       — Как ты тут, братишка? — с порога раздался бодрый голос. — Я тут тебе кое-что принёс! — ага, очередной веник в вазу. — Мне предложили украсить тебе здесь всё, чтобы ты не скучал…       Дальше слушать особо не хотелось. Я лишь отстранённо наблюдал за тем, как Акира, распаковывая огромную сумку, расставлял по углам мягкие игрушки (где только взял этот плюшевый ужас?) и вешал на стены разноцветные гирлянды. Да, брат, неужели ты научился мысли читать? Наконец-то будет, чем себя занять. Пересчитать количество лампочек на проводочках — на какое-то время этого действительно хватит.       Пока я царственно восседал в своём уже ставшим уютным углу, невольно задался вопросом — кто же позволил этому дураку притащить сюда эти пылесборники? Знает ведь, что плюшевые игрушки терпеть не могу, а всё равно целую сумку принёс.       Блондин ещё что-то трещал о своей работе, где новый начальник в очередной раз попытался ввести тысячу и одно правило. Ясное дело, что не вышло — коллектив у братца такой, что палец в рот лучше не класть — оттяпают по самую шею, ещё и скажут, что так оно и было. Ох и тяжело придётся их новому начальству.       — Така, знаешь… — с меньшим энтузиазмом, чем раньше, протянул Акира и аккуратно присел на краешек моей постели, чем выдернул меня из размышлений. — Многие уже говорят, что лучше прекратить всё это, не заставлять тебя мучиться… А я не могу, — судорожный вздох — как ногтем по стеклу — заставил нервы сжаться. Парень поправил мои отросшие волосы и продолжил с грустной улыбкой, — не могу остаться один... — на грани слышимости и так, что сердце комом в горле бухает, мешая дышать. Сам не понял, как оказался рядом с Акирой, который сжимал в кулаке мои пальцы.        Давай же, размазня, сделай хоть что-нибудь! Двигайся!       Но рука так и осталась лежать, как бы я её не гипнотизировал взглядом всё это время.       Это продолжается уже почти полгода, может месяцев пять. Не знаю если честно, сбился со счета уже. Я прожигаю взглядом из своего тёмного угла, а Акира приходит раз в два-три дня, приносит цветы и разговаривает. Говорит обо всём на свете, надеясь, что это тело хоть как-то отреагирует, подаст знак, что слышит. Но всё впустую. Что толку, если я теперь не совсем я, и не могу сказать, что слышу, что всё понимаю? А так хочется открыть глаза по-настоящему и сказать, что всё хорошо, что мы со всем справимся, просто обязаны справиться, чтобы родители гордились нами, чтобы были спокойны за нас. Что даже без них мы продолжаем поддерживать друг друга, потому что мы всё, что у нас есть.       Но я могу лишь молча наблюдать за страданиями брата, который сейчас остался совсем один и за несколько месяцев будто стал старше. Иногда нас обоих накрывает, и Аки рыдает как мальчишка, уткнувшись в едва движимую от слабого дыхания грудь, лежащего на койке человека. А я только и могу что беззвучно биться в истерике. Кричать в пустоту, умываться слезами... Меня никто не слышит, я невидимка для всего чёртового мира.       Тяжёлое дыхание Сузуки заставило меня вздрогнуть. Акира снова поправил мои волосы, разметавшиеся по больничной койке, разгладил складки на одеяле и поднялся на ноги.       — Я приду послезавтра, хорошо? — брат выжидающе впился взглядом в бедное тело, будто оно могло ответить. Но увы — сейчас оно могло лишь хранить молчание. Блондин шумно втянулся носом воздух, чуть слышно скрипнув зубами, и под нудный писк медицинской аппаратуры покинул палату интенсивной терапии.       В вазе на тумбочке теперь стояло шесть* стеблей ярких подсолнечников.