Пока цветут васильки

Солнце только-только взошло над горизонтом, и его лучи постепенно, будто бы ещё не проснувшись, расползались по светлеющему небу. Лес дремал, но дремота эта, уже трепетно слабая, испуганная наступающим утром, постепенно растворялась, уступая место новому дню. Не спеша наливались светом облака на бледном небосводе. Где-то высоко в ветвях топорщили свои пёрышки первые пробудившиеся птицы. Капли росы подмигивали восходящему светилу, а холодная земля, ещё не нагретая солнцем, постепенно отдавала воздуху свою прохладу, отчего гибкие фигуры котов, бредущих по лесу, передёргивали плечами и недовольно жмурились. Бурый кот, чья шерсть на солнце отливала красноватым, задрал вверх свою лобастую морду, с шумом втянул воздух и на мгновение напрягся, но в следующий миг расслабленно опустил хвост и дал отряду сигнал двигаться следом. Воители послушно направились за ним, высоко поднимая лапы над мокрой травой, и только один из котов отстал, зевая и глядя в розовые небеса. — Беркут, хватит клевать землю носом. Шевели лапками. Кот поднял голову и тут же столкнулся взглядом с глазами своего собеседника. Его соплеменник, чинно бредущий во главе патруля с поднятым красновато-бурым хвостом, именитый воин Грозового племени по имени Багульник, глядел на идущего не без претензии, и Беркут не смог удержаться от недовольной гримасы. Вот уже несколько дней он числился среди воителей Грозового племени, но Багульник, в прошлом являющийся наставником кота, до сих пор пытался давать бывшему ученику указания, что, по правде говоря, не могло не давить на раздутую гордость юнца. Стоило старшему воителю насмешливо глянуть на Беркута в ответ на продемонстрированные боевые приемы, как в душе у того вскипала такая ярость, что хотелось в миг располосовать когтями наглую морду наставника; а когда старший кот принимал на себя роль глашатая (и уж тем паче — предводителя) и начинал раздавать указания, Беркут и вовсе не гнушался огрызнуться или злобно зашипеть, чем вызывал неодобрительные взгляды соплеменников. Впрочем, он давно привык к подобному: скверный характер не мог вызвать у окружающих симпатии, а сомнительное происхождение лишь подливало масло в огонь. Беркут прекрасно понимал это. Когда котята в детстве начинали спорить о том, чей отец лучше, храбрее и добрее, Беркут предпочитал оставаться в стороне от подобных разговоров, ведь его папа не мог похвастаться ничем из вышеперечисленного. На самом деле Беркут и вовсе не знал, чем бы мог похвастаться этот кот: он никогда не видел его вживую. Ещё с раннего детства мать кота по имени Бражница — первая красавица племени, но в то же время скрытная, дурного нрава особа — дала понять, что не хочет рассказывать сыну о его происхождении. Однако история эта и без помощи кошки разносилась по лагерю с удивительной лёгкостью; Беркут буквально вырос на ней. Вырос так, как вырастают котята на байках об именитых лидерах и героях племен. Жаль только, что участником данной истории был он сам и роль, что отводилась ему в данном рассказе, не походила на роль великого предводителя, борца или героя. Мокрая ветка хлестнула кота по морде, на секунду выводя из собственных мыслей, но он тут же, встряхнув головой, снова погрузился в раздумья. Беркут не мог быть свидетелем того дня, когда группа бродяг — качующих с места на место хилых, худощавых отшельников — оказалась на территории Грозового племени, однако дорисованные воображением картинки все равно всплывали в сознании, да так, что кота едва ли не передергивало. Он знал, что бродяги попросили временного приюта, но не мог объяснить согласия, данного своей предводительницей. Он знал, что бродяги жили среди племенных, но не мог объяснить, как же Бражница смогла сблизиться с его отцом. Он знал, что кошка без зазрений совести заявила о том, от кого ждёт котят, но не мог объяснить, почему племя оставило их, двух полукровок, у себя. Маленький Птенчик и его брат Бересклетик — двое незаконно рожденных и получивших клеймо на всю жизнь. «Лучше бы нас отдали отцу», — эта мысль невольно пронеслась в голове, и зубы кота сжались от злобы. Ни для кого не было секретом, что Бражница не любила своих детей. Нет, она не срывалась на них в трудные минуты и не вымещала своей злобы; она просто вела себя так, будто это были не ее котята, и этого хватило для того, чтобы Птенчик со своим братом с детства чувствовали себя ненужными. Когда маленький неуклюжий котенок подходит к своей матери и, задирая вверх голову и топорща ещё не отросшие усы, начинает осыпать градом вопросов, кошка мягко посмеивается в ответ и, обвивая свое чадо хвостом, начинает не спеша давать ему ответы — именно так Птенчик представлял себе вполне обыденную картину детства. Однако его мать не любила отвечать. Стоило братьям, которые, глядя на трудящихся в лагере оруженосцев, сидели у выхода из детской, повернуться к Бражнице и спросить, когда же они, наконец, перестанут быть котятами, как кошка вздыхала, прикрывала глаза и, не поворачивая головы в их сторону, невнятно бросала что-то о том, что она слишком устала. Птенчику не нравилось играть с другими котятами. Ему и вовсе не нравилось, что они живут с ним в одной детской. Слишком уж несправедливым казалось наличие у них ласковых и добрых мам. «Что же они такого хорошего сделали, что мамы любят их так сильно?» — думал котенок, исподлобья глядя на сверстников, сопящих в гнездышках под боком у своих матерей. «Они ведь ничем не лучше меня…» В ответ на приглашение поиграть он лишь хмурился и поворачивался ко всем спиной, а иногда и вовсе бросал что-то обидное, так, что желание звать его с собой напрочь пропадало. В детской ему было скучно: мама почему-то не хотела играть в догонялки и шуточную борьбу. Именно поэтому Птенчик раньше других начал мечтать о том, чтобы стать оруженосцем. Ему не терпелось выбраться наружу из цепких зарослей кустарника, служащих им убежищем, и вдохнуть полной грудью не приевшийся запах молока и мха, а свежий, щекочущий нос лесной аромат. Не терпелось пройтись по лесу и ощутить подушечками лап отдаваемую почвой прохладу, отправиться в патруль, припасть к земле и выследить свою первую добычу. Он ждал своего посвящения, как чего-то волшебного, обещающего изменить его жизнь. Однако и оно не принесло ожидаемого облегчения. — Беркутёнок! Беркутёнок! Крик этот и по сей день эхом отдавался в ушах. Как же странно было слышать подобное в свой адрес, ведь имя это и отдаленно не напоминало его предыдущего детского имени. Беркутёнок повернулся в сторону матери: та сидела среди других воителей, и при звуке его нового имени вопросительно склонила голову: — Беркутёнок? Воители переглянулись, и один из них, бежевый кот по имени Мотылек, произнес: — Говорящее имя, не так ли? С таким характером было бы странно называть его именем вроде Птицелапа или Пёрышка. А вот в честь хищной птицы — самое то! Бражница ничего не ответила. Она повернула голову в сторону котика, и взгляд ее — холодные светло-серые глаза, ничем не отличающиеся от глаз ее сына — на мгновение задержался на нем. Однако кошка ничего не сказала. Только кратко кивнула и удалилась прочь, больше не поворачивая головы в его сторону. Беркут тряхнул головой, отгоняя детские воспоминания прочь. Патруль успел миновать Песчаный овраг, где до сих пор витали запахи недавно тренировавшихся тут оруженосцев, и теперь коты шли по негустому подлеску, где солнечные лучи пробивались сквозь листву и приятно грели спину. Через несколько шагов до ушей их долетел тихий плеск воды: они приблизились к реке. — Давайте проверим Нагретые камни. Как бы наши рыбомордые соседи не попытались снова их приватизировать… Берег реки, не защищенный тенью деревьев, был прогрет солнцем, и Беркут с раздражением отметил, что в подлеске было куда прохладней. Лучи жгли спину, и кот, не долго думая, отделился от общей группы и, не бросив и взгляда на окружающих — воитель он, всё-таки, или потакающий всем оруженосец? — направился к кромке воды. С речной глади на него взглянул симпатичный, но явно уставший воин: коричневато-серый мех лежал ровно, словно он усердно приглаживал его языком. Обрамлённые темной шерстью глаза смотрели холодно, и два бурых, почти черных пятна полукругом залегали под каждым из них, будто тени, отбрасываемые на морду в неясном ночном свете. Сложения он был некрепкого: в грациозной фигуре узнавался скорее охотник, нежели грозный боец. Влага приятно смочила шерсть на подбородке, и во рту тут же посвежело, когда Беркут наклонился над гладью воды и языком разбил собственное отражение. Кот жадно лакал воду, но тут в нос ударил знакомый запах, от которого воина почему-то скривило. С закипающим в душе раздражением он поднял глаза. «Не было печали, крысы накачали…» Прищурившись из-за бьющих по глазам лучей, Беркут вгляделся в фигуры Речных патрульных, что столпились на противоположном берегу, и презрительно оскалился. Один из врагов пригнул голову к земле и смерил кота долгим взглядом, после чего повернулся к своему товарищу и что-то недовольно проговорил. Речные воины выстроились в шеренгу вдоль изумрудной полосы травы, и морды их выразили такое непонимание, смешанное с недовольством, что Беркут мысленно возрадовался: рыбоедам не нравилось, что чужой воин пил воду из «их» реки. В это время Багульник взобрался на верхушку одного из камней и приветственно, но не без показной гордости кивнул патрулю. — Осматриваете границу, не так ли? — Губы кота разъехались в презрительном оскале. — А мы вот решили проведать кусочек нашей, — на этом слове он сделал особый акцент — территории. Речные воители переглянулись, но ничего не сказали. Только один из них, небольшого роста серый кот, к которому несколько мгновений назад обращался его соплеменник, вышел вперёд. — Аккуратнее со словами, Багульник. Ни то, того гляди, не вернёшься в лагерь после прогулки по своей, — кот саркастично передразнил интонацию своего визави, — территории. — О, ты мне угрожаешь? Смело же ты разговариваешь с того берега реки, Кулик! А как бы ты заговорил, если бы мы встретились нос к носу? Названный Куликом пригнулся, будто бы готовясь сгруппироваться, однако выпада не последовало. Вместо этого когти царапнули по земле, вырывая из нее клочья травы, и губы угрожающе расползлись в разные стороны. — Если хочешь, мы можем проверить это. Багульник фыркнул, смерив толпу на том берегу оценивающим взглядом. Уши его были прижаты, а хвост мелко подрагивал. Беркут заметил, что кот немало напрягся. «Неужто струсил?» — подумал воитель, но тут же, мельком глянув на Кулика, отметил, что даже при своем небольшом росте тот выглядел довольно опасно. — Убирайтесь-ка лучше отсюда и продолжайте свой патруль. Нечего на нас глазеть. Что вы, Грозовых котов никогда не видели? Один из вражеских воинов открыл было рот, но Кулик предостерегающе поднял хвост и, бросив на соплеменника короткий взгляд, процедил: — Ты пока не предводитель, а значит, не тебе указывать, что делать другим. Служи своему племени и воспитывай оруженосцев, если, конечно, из этого выйдет хоть какой-то прок, в чем я очень сомневаюсь. С этими словами он уставился на сидящего на берегу Беркута, и спину того будто бы обожгло огнем. Он прижал уши к голове, а Кулик все продолжал смотреть ему в морду, словно пытался уловить в ней что-то особенное. — Держите свое недоученное отребье подальше от нашей территории, — вдруг бросил он, — и сами держитесь подальше. Глаза его недобро сверкнули, и кот, отведя их в сторону, развернулся и, приказав патрулю следовать за ним, скрылся в зарослях кустов. Сердце забилось чрезмерно быстро, и кровь до звона ударила в голову. «Да как этот рыбомордый смеет говорить такие вещи?!» Беркут хотел было встать, но лапы не послушались, и он снова сел, уставившись на сверкающее всеми оттенками желтого зеркало воды. Взгляд Кулика будто бы врезался в память, и было в нем что-то столь пугающее, особенное, отчего становилось не по себе… — Ну, что застыл? Беркут дёрнул ухом, но головы не повернул. — Ты что, расстроился из-за слов этого поедателя рыбы? Спустившийся с камня Багульник встал рядом и непонимающе уставился на бывшего ученика, чуть прищурив глаза. Во взгляде читался вопрос, однако Беркут не ответил ничего дельного и лишь процедил: — Все нормально. Окружающие переглянулись, но воин не намеревался продолжать этот разговор. Не глядя на остальных, он встал, и трава зашуршала под его лапами, когда он направился прочь от реки, да так быстро, что уже через несколько мгновений остальные патрульные отстали от него на добрые три лисьих прыжка. Беркут затрусил вперед, пригнув голову и опустив хвост. Ему не хотелось равняться с соплеменниками. Сердце с гулким стуком билось и ребра, и с каждым его ударом кровь, пульсируя, бросалась в виски; слишком легко ненависть закипала в душе этого воителя. Мысль о странном взгляде все ещё терзала сердце, но теперь к ней примешивалась другая, перекрывающая собой все остальное: как же Кулик посмел судить его? «Да он мне никто, и не ему оценивать мои качества. Жалкий кусок падали, чтоб он рыбой своей подавился…» Он сделал очередной рывок вперёд, и тут лапу его пронзила острая боль, заставившая сдавленно шикнуть. Кот поднял подушечку к глазам: на коже, там, где небольшой шип вонзился в плоть, выступила яркая капелька крови. Беркут раздражённо смахнул ее прочь. «Ну ничего, ему это так просто с лап не сойдёт…» Подушечка заболела сильнее, но воин почти не обратил на это внимания. И вдруг в его голове что-то будто бы щелкнуло. Мысль о боли, пока ли уловимая, но уже укрепляющаяся в сознании, вдруг завертелась в голове. Беркут не знал, что именно пришло ему на ум, потому что отдельные частицы целой картины принялись хаотично метаться в голове, перебивая одна другую и не давая сосредоточиться. Тем не менее, на морде его растянулась хитрая ухмылка. «Да-а, определенно не сойдёт…» Беркут быстрее остальных скрылся за стеной лагеря.