Для того, чтобы искренне верить в вечность, надо бы, чтобы эту веру разделяли и другие, — потому что вера, которую не разделяет никто, называется шизофренией.
Пелевин В.
Сегодня утром Хосок впервые понял, что не испытывает больше никаких эмоций. Он пуст. Вроде всё было отлично: приезжающий вечером Намджун, общий ужин, долгие и ни к чему не обязывающие разговоры, порывистые, жадные поцелуи и хороший секс. Всё прекрасно. Только вино Хосок больше не пьёт, боится, что отравится, и с Намджуном всё меньше разговаривает. Да и о чём, если на признание Хосока о том, что это он убил Вантэ, Джун сказал, что так и должно было быть. Именно Хосок имел на это право, и именно поэтому Намджун отпустил тогда Вантэ — чтобы тот прервал свою жизнь именно от руки Чон Хосока. Потому что теперь его рыжеволосый ангел тоже убийца. Чонгука поймали. Ведётся расследование, хотя все прекрасно понимают, что его не посадят. Намджун и в этом оказался прав. Лучшие адвокаты страны добиваются, чтобы его признали психически нездоровым и отправили в психиатрическую клинику. К тому же он несовершеннолетний, а это уже автоматически смягчает наказание. Этот чёртов псих и тут всё продумал: молчит на допросах, его адвокат быстро раздобыл бумажку, что Чон страдает провалами в памяти и вообще не помнит, как убивал всех своих жертв. Тот и рад разыгрывать из себя потерянного и недалёкого слабоумного. Только старший следователь Ким Сокджин бьётся львом и пока что безрезультатно пытается доказать, что если бы Чонгук действительно был настолько безнадёжен, он бы давно попался, а не тщательно заметал все следы. Однако, к большому сожалению, все его доказательства не могут быть приобщены к материалам дела вследствие личной заинтересованности следователя. В итоге Сокджина вообще отстранили от дела, когда он сорвался и напал на Чонгука во время последнего допроса. Радует только одно — бывший друг скрыл то, что знаком с Хосоком и тем более с Юнги. Младшего скоро выпишут, и ему ни к чему сейчас судебные тяжбы и беготня по участкам и допросам. Всё-таки иногда лучше быть за кадром и спокойно доживать своё время в стороне, без глубоких потрясений и неприятных ошибок. Да и за свою главную ошибку Хосок будет отвечать теперь всю жизнь. Всё же зря он тогда послушал Чонгука и вернулся к Намджуну. Не любовь и прощение всех грехов держали его рядом с Кимом. Месть. Да, Хосок самоубийца, более того, он считает, что любовь — это безобразие. И пусть с ним не согласятся тысячи, миллионы людей, да хоть весь мир, он всё равно не изменит своего мнения. Уж слишком большую жертву Хосок заплатил прежде, чем понял это. «Ты вернулся к нему после всего. У тебя нет гордости», — даже Вантэ, кажется, не понял истинной причины такого решения. Это радовало и ужасало одновременно. Именно поэтому сегодня утром, после горячего душа и чашки крепкого кофе со сливками, Чон Хосок, дождавшись, когда Намджун уедет по делам, собрал вещи и вызвал такси. В этой лжи больше нет смысла. Хосок больше ни дня не проживёт за спиной Ким Намджуна. Он переехал к Джуну, потому что дома было небезопасно, а теперь всё закончилось, теперь нужно подумать о своём будущем и позаботиться о младшем брате. Тем более Хосок уже знает, чем хочет заниматься в его, так называемой, «новой» жизни.☠☠☠
— Почему я не удивлён? Следователь Ким, Вы не думали уволиться из полиции и идти в сторожи на кладбище? — Намджун, остановившись около новой, усыпанной искусственными цветами и венками могилы. Аккуратно держит в правой руке увесистый букет из спело-красных роз и бесцветно улыбается повернувшемуся Сокджину, который, судя по морщинам на переносице, не совсем рад его видеть, а точнее, совсем не рад. — Как у тебя совести только хватило прийти сюда? — нервно шипит Джин, но тут же пропускает ядовитый смешок. — А, ну да, о чём это я? — Я пришёл на могилу к человеку, которого когда-то знал. Или это запрещено Конституцией? — в манер ему отвечает Намджун, положив букет возле серой плиты, прямо на искусственные белые лилии — любимые цветы Чимина. О том, чтобы его именно похоронили, а не кремировали, Пак попросил в своём последнем письме отцу. Просто он не хотел, чтобы урна с его прахом стояла рядом с урной младшего брата, ведь Чимин чувствовал нестерпимую вину перед ним за то, что не смог защитить. Намджун непроницаемо смотрит на выбитые белые буквы по тёмно-серому и опускает глаза. — К тому же, следователь Ким, здесь недалеко покоится моя сестра. Все кого-то потеряли, не только Вы один. — Думаешь, придёшь, пустишь слезу и сразу же перестанешь быть уродом? — Джин с отвращением смотрит на красные розы, уже зная, что как только Намджун уйдёт, он сразу же выбросит этот веник, потому что им с Чимином не нужны его подачки, раскаянье тоже не поможет. Такие обиды ведь не забываются. Даже если Ким отплатит сполна, легче Джину ведь всё равно не станет. И если Чимин был добрым человеком и всё всегда прощал, то Сокджин такой детской добротой никогда не обладал и навряд ли уже будет. — Вот поэтому ты никогда не сможешь добиться справедливости, — Намджун поворачивается и заглядывает в хмурое и напряжённое лицо следователя, слегка посмеивается. — Ведь ты не способен дослушать человека до конца. Ты импульсивен и не держишь себя под контролем, делаешь выводы прежде, чем вникаешь в суть проблемы. Чёрт, ты даже Чимина не слушал, когда он умолял его понять. Странно, что ты коп. Готов поспорить, что это была мечта твоих родителей, а не твоя. Поэтому не трать время впустую, уходи из ментовки и займись уже, наконец, тем, что нравится. — Заткнись, — горько полушепотом выдыхает Джин. — Ты не знаешь меня, чтобы так говорить. — Так ты меня тоже не знаешь, — с азартом хмыкает Намджун. — Но ты ведь делаешь выводы, я тоже хочу. Или это тоже запрещено? Может, тогда арестуешь? — Джун, дёрнув левой бровью, выставляет руки вперёд, как бы намекая на наручники. Ёрничает. Пытается выбесить, но Джин с грустью смотрит на дорогущие золотые часы за двадцать тысяч долларов и отворачивается. — Когда-нибудь, обязательно, — морщится. Намджун опускает запястья и качает головой. — Я говорю тебе сейчас не как главный враг, а как обычный человек: подумай о жизни, которая у тебя осталась, ведь в конечно итоге у человека ничего нет. Хочешь отомстить Чон Чонгуку, так веди себя как профессионал, хочешь заставить меня обо всём сожалеть — тем более. Знаешь, почему люди всегда считаются с моим мнением? Потому что это я заставил их считаться. И неважно, как. Честно, мне всё равно, что с тобой будет. Я говорю всё это тебе лишь потому, что Чимин просил меня не трогать тебя, но иногда у меня случаются неожиданные провалы в памяти, так что лучше в будущем не попадайся мне на глаза. И я больше не буду предупреждать тебя или церемониться, да ты и сам прекрасно знаешь, что я не даю второго шанса. — Я понял, — устало говорит Сокджин и вздыхает. — А теперь уходи. Намджун серьёзно кивает и мельком смотрит на экран только что пиликнувшего телефона. Замирает и ещё раз бросает полный понимания и сарказма взгляд в сторону холодной и ровной надписи «Пак Чимин». Пробегает пару раз по ней глазами. Мысленно смеётся и поражается. «Чон Хосок только что покинул Вашу квартиру со всеми вещами». Внутри резко холодеет. Это действительно интересно, ведь сколько проклятий сыпались в его сторону, но до неба долетело только одно — Пак Чимина. Именно он ведь сказал тогда Намджуну, что тот никогда не увидит счастья и, должно быть, не шутил. Хосок, как и ожидалось, не ответил.☠☠☠
— Теперь я понял, о чём ты постоянно думал. Ты хотел от меня уйти, так ведь? — Намджун врывается в старую квартиру Хосока спустя полчаса, как только тот уехал. Открывает дверь своим дубликатом и, сдерживая мощнейшее желание ударить Чона, останавливается в паре метров — безопасное расстояние. — Так вот, ты проебался. Ничего не выйдет. — Я хочу уехать, — проигнорировав последнюю фразу, говорит Хосок. — Уйти из универа и заново поступить на другую профессию. — Ты меня слышишь? — взрывается Намджун, схватив хрупкого парня за плечи. С бешеным воем в молчаливых блестящих глазах смотрит в чужие такие же дождливые, как и прежде, глаза и встряхивает Хосока. «Слышишь», — проносится по комнате глухим звуком. «Ты видишь, что я сейчас пеплом осыплюсь, если ты не остановишься? Видишь? Так почему же ты продолжаешь качать головой и отворачиваться? Ты ведь не такой жестокий, как я, ты лучше». Однако, выходит, Намджун совсем не знает Хосока, ведь тот, хоть и сдерживает слёзы, но продолжает вырываться и кусать губы почти что до крови. — Я тебе врал, Намджун, — всё-таки говорит Хосок. — Я хотел сделать тебе больно, чтобы ты понял, каково это, когда любимый человек плюёт тебе в душу. Я решил, что смогу это сделать, но, узнав тебя до конца, понял, что ошибался. Теперь я больше не хочу иметь ничего общего с этим дерьмом. «Розы» больше нет, и единственный правитель здесь ты, так освободи меня, пожалуйста. Если и правда любишь. — Ты просишь слишком много, — от голоса Намджуна вдруг резко повеяло холодом. Он хлопает по карману в поисках любимых Мальборо и не спеша закуривает. Прищуривается и выдыхает дым, обдумывает, садится на простой чёрный диван и скидывает пепел прямо на пол. — Знаешь, а я ведь готов принять тебя обратно даже после твоих слов, занятно, да? — смеётся. Только Хосок ещё больше хмурится и опускает глаза. — А про Юнги ты подумал? Что будет с ним, если ты переедешь, куда ты там собрался? — В Америку, — нехотя признаётся Хосок. — Я дождусь, пока его выпишут, и заберу с собой. — Тебя не выпустят из страны, если я этого не захочу, — пожимает плечами Намджун, вновь затягиваясь. — А я этого не хочу. «Даже в самом страшном кошмаре не представляю». — Я не говорю, что еду навсегда. На время, — меняет тактику Хосок, прекрасно осознавая, что Джун не шутит. Только его так просто не проведёшь. Он всё прекрасно понимает. — Тогда Юнги останется со мной. В качестве доказательства, что ты вернёшься, — слишком быстро решает Намджун, отчего у Хосока сначала дар речи пропадает. Парень приоткрывает рот и заламывает брови. Как это, с Намджуном? — Мой младший брат не вещь, чтобы передавать его из рук в руки, — с обидой произносит и качает головой. Джун тушит сигарету в стакан с водой и молчит, слишком внимательно рассматривая пол. Что им осталось делать? Конечно, он может опуститься до крайности и силой держать Хосока в своём загородном доме, только ничего, кроме ненависти, он тогда не получит. Хотя на неё сейчас откровенно плевать. Ему самому почему-то не хочется так делать, да и бессмысленно. Отпустить? А для кого и чего тогда жить? Вернуться к своей старой жизни кажется уже теперь невозможным. — Ты сказал, что хочешь переучиться, — вспоминает Намджун. — Ну, и кем же ты вдруг решил стать? — Смеёшься? — всё равно с каким-то едва заметным напряжением хмыкает Хосок. — Я хочу стать психиатром и вылечить уже всех вас, наконец. Намджун и правда смеётся. После последней фразы Чона вообще срывается на громкий хохот. Потому что их вылечит теперь только могила. Поэтому к чему такие слишком отчаянные решения? Неужели Хосок хочет смотреть потом за Чонгуком в психушке? Или это у него такой план? Называется «я достану тебя везде, мразь, даже на том свете». Если это так, то Намджун стоя аплодирует. Он ещё после Вантэ понял, что у Хосока в плане мести действительно хороший вкус. — А ты сможешь? — Джун оглядывает щуплую фигуру парня. Он ведь как тонкий цветок, хоть и стебель у него из стали. Только недоверием и сомнением в голосе Намджуна так и сквозит. Хосок пожимает плечами и сразу же отвечает: — У меня слишком большой опыт общения с психами, так что, думаю, вполне. — Смело, но глупо, — Намджун встаёт с дивана и подходит к вздрогнувшему Хосоку, который тут же делает пару шагов назад. — Ты просто не представляешь, что я сейчас хочу с тобой сделать, — сдавленно шипит и тут же сам себя отдёргивает. — Хотел поиграть? Так ты доигрался. Хотел причинить боль? Так действительно желающие этого люди не бегут с такой скоростью прочь. Хочешь уехать? А ты не думал, что ты не сможешь с этим справиться? — Намджун славится тем, что за своей ледяной оболочкой всегда прячет атомные взрывы. В этом и заключается вся штука: сначала он как будто бы отстранён и равнодушен, а потом одно отточенное движение — и на шее остаются тонкая полоса и пульсирующая реками кровь. И Хосок прекрасно знает про эту особенность, поэтому неосознанно сторонится, отходит, нервничает. У Намджуна ведь нет рамок и границ, так что его остановит и заставит отказаться от мысли забрать жизнь и у Хосока? Даже у любви ведь нет поблажек. Намджун смотрит в глаза напротив и понимает, что напоролся. Хосок никогда не предавал его, а Джун назвал парня предателем, поэтому и напоролся. Он сам виноват в этом расцветшем цветке ненависти и чёртовой неумолкающей обиде, сам ведь когда-то сказал покойному отцу, что никакие обиды не забываются, и оказался прав. Только Хосок по праву называет эту обиду змеёй. Самое примечательное, что именно змей Чон всегда и боялся больше всего. И именно они, змеи, стали причиной их с Кимом разлада, именно они свернулись внутри сердца в клубок и нашептывали на ухо страшные вещи. Наверное, оттого Хосок полностью уверен, что символом их с Намджуном отношений является змея и прекрасного в этом сравнении ноль. — Я уже принял решение, — слова Хосока звучат действительно убедительно и непреклонно. Он в задумчивости замирает на пару секунд и обрывисто полосует паркет глазами. — И ещё… Скажи мне честно, — мнётся, — кто убил мою сестру в тот вечер? — Мой отец, — честно говорит Намджун. Больше скрывать-то и нечего, этот парень и так словно видит Джуна насквозь. Кивает и сломано улыбается. — Мой отец убил твою сестру, я — отца, а ты меня прямо сейчас одним взглядом. Только знаешь, он всю свою жизнь любил твою мать и ненавидел твою сестру, ведь она так была на неё похожа и носила чужую фамилию. Минхёк часто напивался и доставал старую фотографию матери Хосока, часами напролёт спрашивал у изображённой на ней женщины, почему она выбрала Чона, а не его. Всю жизнь прожил, так и не найдя никого лучше, даже своих детей ненавидел, что они были рождены от другой женщины. В эту же ловушку угодил и сам Намджун. Хосок точно так же сейчас уйдёт и выберет кого-то другого. И, чёрт возьми, их дети обречены на то же самое. Почему так? Намджун не знает, не понимает, не может понять. Должно быть, это проклятье. Настоящее зло, яд, страшный сон. А может, всё дело в улыбке. В яркой живой улыбке, которую не сотрёшь даже пулей, ведь она уже в голове Намджуна. — Хосок, — Чон вздрагивает и испуганно замирает в чужих объятиях, — когда ты станешь известным психиатром, я запишусь к тебе на консультации, а сейчас… проваливай. Намджун с ощутимым трудом и комом в горле произносит эти слова и сразу же срывается вон. Достаточно. К тому же он Хосока так просто никогда не отпустит, каждый его шаг знать будет, но не откажется, не отойдёт в сторону до конца, не смирится. Уму не постижимо: жестокий диктатор отступает из-за какого-то мальчишки. Вот, что действительно страшно, а не угрозы пытками и невыносимыми муками. Намджун сейчас пытается измениться, при этом не изменяя Хосока, и ему жутко от такого себя. Просто невыносимо страшно и жутко. «Он изначально не собирался оставаться», — садится в свой мерс Намджун и выдыхает. Сразу нужно было догадаться, что не мог Хосок так резко измениться и прыгнуть буквально сразу в его кровать. Раньше Намджун его не понимал, а теперь всё как на ладони. Должно быть, мальчишка и правда заигрался, оттого сейчас не меньше напуган. «Время — лучший фильтр для людей и их истинной сущности», — уголки губ кривятся в улыбке, когда мимо мелькают никому не нужные вывески, и Намджун почти что бьёт себе по лицу. Потому что так улыбаются только те, кого ведут на казнь.☠☠☠
Спустя десять лет
Темноволосый, уверенно улыбающийся и слегка равнодушный к происходящему мужчина поправляет правый рукав белоснежного больничного халата и не спеша пьёт слишком быстро остывающий кофе, переворачивает плотные листы в папке, задумчиво пробегая по ним глазами. Слегка качнувшись в кресле, закрывает её и щёлкает мышкой, вбивая что-то в поисковик. Ждёт. На столе в коричневой уютной рамочке стоит вертикальная фотография с улыбающийся на ней светловолосым парнем, губы которого слегка вызывающе искривлены в усмешке, ровные пальцы знаком «v» расположены около всё такого же бледного лица. «Парень?» — часто спрашивают незнакомые люди. «Брат», — вежливая и немного смущённая улыбка. Быстро что-то записав в один из лежащих на столе разноцветных блокнотов, мужчина допивает кофе и собирает все разбросанные листы в кучу, вкладывает их в отдельную красную папку и также откладывает в сторону. Кивает вошедшему в кабинет хмурому и даже в какой-то степени раздражённому врачу. — Бедняжка Софи снова ищет своего сына, — в голосе слышится усталость. — Боюсь, тебе придётся сходить к ней, Хосок. Иначе она не успокоится. — Все психи Нью-Йорка меня любят, — задорно подмигивает Хосок и встаёт со своего удобного кресла. Идёт через длинный коридор и мягко улыбается прохожим. Уже по привычке всматривается в чужие лица профессиональным, холодным взглядом в совокупности с обманчиво лёгкой задумчивостью. Отрицание. Хосок смог поступить и начать обучение. Не без тех средств, естественно, что регулярно перечислял Ким Намджун на его счёт, когда они ещё были вместе. (Ким, к удивлению, не заморозил счета.) Хосоку даже удалось перейти сразу на второй год обучения в Пре-Меде, что, подозревал он, тоже была заслугой Намджуна. После начались долгих три года в бакалавриате и тошнотворные душевные скитания. Он страстно желал доказать себе, что ему всё равно, что он не скучает и не ищет кого-то взглядом, что счастлив и наслаждается тем, что всё закончилось. Хосок лепил дешёвый пластырь на огромную рану как раз в зоне вырванного сердца и с помощью науки пытался доказать самому себе, что это его состояние всего лишь последствия страшной болезни, безобразного психического отклонения. И сам не заметил, как стал жить этой мыслью. Гнев. Дальше последовало само медицинское образование. Потому что в Америке никто не может сразу поступить в медицинский, только после прохождения бакалавриата. Целых два года Хосок со жгучей ненавистью упивался уже совсем другими мыслями. Ким Намджун его забыл, и он сам виноват в этом. Зато теперь Хосок точно знал, что не бросит это дело и пойдёт до конца. Потому что ему больше не к чему было возвращаться. У Намджуна уже другая жизнь и другие отношения. Наверное, именно это и побудило Хосока тоже вступить в связь с довольно симпатичным парнем, с которым он познакомился в каком-то баре. Джей был хорошим малым и Юнги он очень нравился. Он помог Хосоку немного отвлечься и хоть на какое-то время забывать про всё то дерьмо, которое до сих пор крепко сидело внутри и точными ударами рушило жизнь Чона. Торг. Остальные два года на меде Хосок подсознательно искал повод вновь вернуться в Сеул и перевернуть жизнь Намджуна с ног на голову. Да, он уже сходил с ума, потому что ведь именно он ещё когда-то мечтал только об одном — чтобы Ким его оставил. Так и произошло, но оставить и отпустить — это, как оказалось, слишком разные вещи. Хосок стал подозрительно много времени уделять своей учёбе, заметно избегать Джея, с холодом откликаться на все его ласки и объятия. Парень сразу всё понял и предложил остаться хорошими друзьями, но Хосок испугался и попросил Джея не уходить. Однако их странные отношения всё равно закончились уже спустя один месяц. У Хосока остались от них огромная татуировка змеи на всю спину (Джей не знал, когда её бил, что это символ совсем не их истории) и много уютных фотографий. Депрессия. «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью». Хосок окончательно ушёл в себя и в проблемы пациентов. Успешно поступил в интернатуру, на всё реагировал слишком спокойно и вдумчиво, к душевнобольным относился с пониманием и даже сочувствием, за что получал их своеобразную любовь и привязанность. Внутреннюю душевную омертвелость научился умело прятать за вежливой, «дежурной» улыбкой, привык так жить. Но даже эта привычка не уберегла его от последних слёз, когда до него дошла «счастливая» весть о том, что жестокий диктатор Южной Кореи женится. Естественно, что этот день всё равно когда-нибудь наступил бы на так безрассудно открытое горло. Однако Хосок даже спустя столько лет оказался к нему не готов. Потому что, что уж скрывать, он до сих пор печально смотрел в сторону двери и, наверное, всегда будет смотреть. Это ведь не излечимо. Хуже любой шизофрении, только разница в том, что в данном случае Хосок полностью отдаёт отчёт своим действиям и из-за этого гниёт в могиле собственного идиотизма. У него ведь всё было: и любовь Намджуна, и своя собственная, и успешная жизнь, и деньги, власть. Всё. Сейчас же единственное, что у него осталось, — это болезненные чувства и ненависть к самому себе. Да, он весьма успешен, уже даже работает с пациентами, хоть пока что и не официально, но своей профессией он доволен. Подрабатывает в одной хорошей больнице медбратом и всему учится, так что с деньгами проблем практически никогда не возникает. Хосок действительно старается и держится. Юнги тоже решает, что пора жить отдельно, и снимает небольшую однокомнатную квартирку в совсем другом районе. Жить в Нью-Йорке ему нравится, потому что здесь намного легче раскручиваться как тату-мастер и общаться с людьми. Так проходят ещё два года. Принятие. Сейчас, находясь на третьем году обучения в интернатуре, Хосок проходит долгожданную практику и абсолютно равнодушно смотрит на свою жизнь. Что было, то было. Потому что если он тогда решил, что поступает правильно, значит так оно и есть. Ошибки не стоит пытаться исправлять, по ним нужно учиться. Сейчас Хосок смог обрести достаточную самоуверенность и самоуважение, он больше не считает нужным перед кем-то оправдываться и пытаться объяснить, почему он так поступил. Сейчас Хосок, видя, как угасают сумасшедшие, даже рад, что он не в их числе, а с Намджуном ему недалеко оставалось. Всё прошло. Даже шрамы перестали казаться уродливыми. Всё хорошо. Просто он только начал осознавать, что пора бы, наконец, уже расправить крылья и больше не появляться даже мысленно там, где его не ждут. — Софи, солнце, твой сынок уже здесь. — Джозеф! Старая и растрёпанная женщина с красными, зарёванными глазами беззубо улыбается и раскрывает дряблые смугловатые руки. От неё пахнет слишком знакомыми медикаментами и детской присыпкой. — Я так долго ждала тебя, Джозеф, — без какого-либо укора и обиды говорит старушка, которую они шутливо называют Софи. — Пятнадцать лет, Джозеф. Но я знала, что ты вернёшься. Ты бы меня не бросил. Не бросил. Сын Софи уже давно погиб, но женщина наотрез отказалась это принимать, поэтому и оказалась здесь, называя каждого второго сыном. Хосок прекрасно знал, что эта несчастная старушка уже не излечится и к тому же доживает свои последние дни, поэтому просто не имел права лишать её надежды.☠☠☠
— Ты изменился. «И сейчас я уже не знаю, кто передо мной». — Разве не в этом очарование времени? — немного равнодушно пожимает плечами Хосок. — Ты думаешь, что хорошо знаешь человека, но все твои знания оказываются бессильными перед временем. «У нас ведь с тобой так всё и началось. Так всё и закончилось», — хмыкает про себя Хосок. И поправляет белый, уже почти что родной халат. Намджун не должен был здесь появляться. Не должен был заглушать лёгкий аромат освежителя для воздуха своими дорогими и въедающимися в окружающую мебель духами. Хосок долго ещё будет их чувствовать. Не должен так смотреть, будто это его последний день и единственное, чего он желает, — это просто побыть ещё хотя бы пару минут рядом. Хосока ведь больше таким не проймёшь. Поэтому Намджун не должен так просто сидеть напротив и рассматривать его лицо отчаянным, жадным взглядом. Так нельзя. Нельзя оставить человека на целых десять лет, а потом ввалиться в его кабинет и претендовать на его внимание. Нельзя, если уже оставил, возвращаться и вновь переворачивать чужую жизнь, при этом уже устроив свою. Даже, если, якобы, любишь, нельзя. Но, даже несмотря на всё это, Хосок всё равно рад его видеть. — Как твой сын? Сколько ему, два года уже исполняется? — как будто бы вспоминает, но, на самом деле, безжалостно напоминает Намджуну, что между ними уже ничего быть не может. Он женат, и у него есть ребёнок, фото которого его супруга так беспрестанно на зависть людям выставляет в своём Инстаграмме. На зависть Хосоку, про которого она, конечно же, знать не знает. Пропасть между ними становится шире прямо на глазах. — Чудесный малыш, напоминает мне тебя, — неожиданно мягко улыбается Намджун. «Такой же привередливый и капризный». Хосок лишь кивает и о чём-то напряжённо задумывается. Им с Намджуном уже за тридцать, и они уже давно не зелёные влюблённые в друг друга парни, а Намджун вообще, кажется, никогда им не был. — Как жена? Наверное, нет счастливее её женщины? — ещё пару простых, но таких болезненных вопросов. «За что ты так со мной?» — читается в тяжёлом взгляде Намджуна. Хосок ведь сам его бросил, а теперь ещё и добивает, пытается в душу залезть, всё наизнанку вывернуть. Наверное, все мозгоправы так себя ведут. Профессиональное. Раньше Хосок таким не был, он не любил давить на больное место и медленно, со вкусом разбирать человека «на запчасти». Сейчас же от его холодного, как ледяные лужи на слегка треснутом асфальте, взгляда никуда не деться и не убежать. Намджун всю жизнь убирал со своей дороги врагов, но про главного как-то забыл, потому что перед ним сейчас не человек, перед ним прошлое, которое знает всё про него лучше, чем это прекрасное настоящее. Хосок ведь по сути всегда был таким: никому не давал лезть в свою жизнь, мог принять чужую сторону, если считал, что твоя ему не подходит, появлялся и исчезал, независимо от чей-то воли. Даже лежащий уже сколько лет в гробу Вантэ не смог с ним справиться. Переломал всего, но окончательно разбить оказалось не по зубам никому. — Мы развелись, — нехотя сообщает Джун. «Интересно», — Хосок, молча, кивает и слегка покачивается в кресле. Необъяснимо хочется задать это чёртово «почему?», но он не рискует, потому что боится услышать то, что и так знает. Он эти знания и так уже сколько лет в голове на повторе прокручивает и всячески избегает. Поэтому не стоит утруждаться. — А как твоя душа, которую ты так самозабвенно берёг? — с лёгким укором усмехается Намджун. Да, он тоже не останется в стороне и обязательно всё припомнит. В конце концов, именно из-за этого эфемерного слова он и лишился любимого человека. — Вопрос о душе считается в психиатрии неприличным, — легко парирует Хосок. Он больше не опускает глаза и не теряется. «Хочешь поговорить об этом, давай поговорим», — повествуют все его жесты. Намджун чувствует это и снова хмыкает. «Давно пора». — Помнишь, как я сказал тебе, что ещё обязательно вернусь за хорошей консультацией? — А ещё я помню, что ты обещал вернуться к лучшему специалисту, а не ко мне. Подождал бы ещё десять лет, — Хосок неприятно так улыбается и дёргает бровью. Когда ты станешь известным психиатром, я запишусь к тебе на консультации, а сейчас… проваливай. — Ты всегда был лучшим, — Намджун ещё раз оценивающе окидывает Хосока странным взглядом и слегка улыбается, расположившись в кресле по удобнее. — Так вот, доктор Чон. Не поможете ли справиться своему главному пациенту со своим самым жутким страхом? Хосок хмурится на секунду, а потом понимающе кивает. — А разве у вас есть страхи? — Только один, и он самый страшный, — с нотками доверия добавляет Намджун. Он даже как будто наклоняется ближе, следя за взглядом напротив. — Всю свою жизнь я боялся чего-то упустить, поэтому не мог простить себе любую потерю. И так, держась за все концы одновременно, я выпустил из рук самое важное. Намджун резковато откидывается назад и замолкает на пару минут. «Разрушивший тысячи жизней счастья тоже не увидит, потому что у всего есть цена», — этот невероятно красивый голос Пак Чимина гремит где-то там, за стенами, до сих пор. Не то чтобы Намджуна мучила совесть, просто эти слова, сказанные с самой искренней ненавистью, не стереть и не выжечь. Ведь этот мальчишка лишился даже жизни ради справедливости. Жалко только, что тот красавчик следователь Ким так и не остепенился и теперь покоится на тихом кладбище посреди сумрачной темноты. Однако это только их трагедия, Намджуна она почти не касается. — Я ошибся, доктор Чон. Впервые в жизни, — подумав, продолжает Намджун. — Я думал, что человек, которого я люблю, — слабак. Я был уверен, что он вернётся, потому что всегда возвращался, но прошёл год, потом второй, затем ещё три, пять, а его всё нет, — Джун с болью улыбается. — Наверное, именно поэтому я попытался жить, как обычный человек, даже женился, но всё это не для меня. Всё это бессмысленно и пусто. «Не волнуйся, я тоже отплатил сполна за то решение уйти от тебя», — грустно размышляет Хосок, внимательно слушая своего «пациента». Сколько истязаний он перенёс, сколько раз пожалел и до хриплого вопля желал вернуться? Он не знает, потому что цифра набежит приличная. — И что мне делать, доктор Чон? — не вопрос, мольба дать ответ, объяснить, утешить. Хосок до белизны сжимает кулаки и моргает несколько раз, вздыхает. — Я думаю, что Вам следует рассказать всё ему, — как можно безразличнее говорит, но по глазам-то видно, что задело. «Мы обязаны допить этот бокал до дна, потому что иначе опьянение не наступит». — А он меня выслушает и поймёт? — в голосе сомнение и тонкая, хрупкая надежда, острые осколки которой могут поранить на этот раз смертельно. — Если Вы будете искренним, — Хосок чему-то кивает и улыбается. — И если примете его совершенно другим, незнакомым, — добавляет, — то тогда он обязательно Вас выслушает. И поймёт. Потому что каким бы жестоким этот «он» ни был, он не имеет права забирать надежду у того, кто всё ещё в неё верит.☠☠☠
Юнги нехотя открывает глаза и тыкает пару раз по телефону; экран моментально оживает и показывает новое сообщение. Dizzi_J_01: «Теперь твоя очередь, Данте». Сообщение набирается… AD_3, 14: «Я скучал». Хосок был неправ, говоря, что Чонгук опасен. Потому что единственный, кто здесь чудовище, — его младший брат. Потому что единственное, за что стоит мстить этому миру, — несправедливость. Юнги по привычке листает диалог вверх и улыбается. Dizzi_J_01: «Вантэ заряжает пушку». AD_3, 14: «Пусть после запихает её себе в глотку». А ведь Вантэ знал правду, но ничего никому не сказал. Это его предсмертный подарок.☠☠☠
Душновато. Хосок медленно плывёт неспешной походкой по больничному коридору, прижимая к груди красную папку. Вздрагивает от резко открывшийся двери и кивает в извинении знакомой медсестре, которая всем сердцем клянётся, что впредь будет смотреть по сторонам. И только там, за открывшейся дверью палаты, на стуле среди белоснежных стен сидит темноволосый бледный парень.И улыбается.