Пряничный домик

Глядите! Хо! Он пляшет, как безумный. Тарантул укусил его… 

Хогвартс-экспресс всегда прибывал вовремя. Вот он стоял — ярко-красный паровоз, готовый принять на борт шумных, по-зимнему укутанных, пахнущих конфетами учеников. Лакричные палочки и шоколадные лягушки, разноцветная карамель и взрывающиеся батончики шоколада, обожженный зефир, гирлянды кое-где в салоне, запах елки, блестящие глаза и порозовевшие на морозе щеки. Неизменные атрибуты Рождества. И еще — счастья. Красивая зимняя сказка за окном — проносящиеся заснеженные ели, горящие редкими огнями дома, шумная развязка шоссе. Все это — под ними, под грохочущим Хогвартс-экспрессом. И только для них — шумных, по-зимнему укутанных и пахнущих конфетами. Северус Снейп тоже держал на ладони разноцветные сладости. Только для него — белые шарики Зонекса, желтый Флуоксетин и вытянутые капсулы цвета Хогвартс-экспресса. Его личные рождественские угощения. Северус разглядывал их, поблескивающих на свету, и почти что плакал. В этом году он был Хорошим Мальчиком, летом терпел побои отца, странные взгляды, остальное время — старался не отвечать Мародерам болью на боль. Он пытался стерпеть все, быть сильным. Плакал по ночам — «Ублюдок, заткнись и дай поспать уже!» Он не хотел в Ад — потому, что туда рано или поздно нагрянет и отец, и Мародеры. В полном составе. В списке хороших мальчиков Северус непременно будет на первых страницах, а значит — он заслужил свое маленькое Рождественское Чудо. Парень достал из кармана пальто спичечный коробок, и бережно спрятал свои сокровища. Вот попрощаюсь с мамой — думал он — и больше не будет страха. Не будет Мародеров, Хогвартса, не будет Рождества под пьяные крики. Только блаженное ничего, или — Что-то, что в любом случае лучше. План был простым — забраться куда повыше, наглотаться таблетками — Рождественский ужин — и — танцевать, танцевать на карнизе, пока ноги не откажут, терпеть аритмию, терпеть крики возможных свидетелей и — финальный аккорд, Пьеро взмывает в небо, зрители аплодируют, спектакль не может быть продолжен, занавес опускается, гаснет свет. Мальвина не плачет — она уже нашла себе другого Арлекина. Плачет мать Пьеро, но злобный Карабас оставляет ее в покое и теперь она свободна. В общем, как-то так. — О, Нюниус опять разревелся. Смех. Два мародера заходят в купе. За ними маячат тени Петтигрю и Люпина. Один — мерзко хихикает. Второй держится отстраненно. Джеймс садится рядом, прижимая Снейпа к окну. Обнимает «по-дружески», притягивая к себе. Нечем дышать. Сириус садится с другой стороны, смотрит в заплаканное лицо: — Что с тобой, Нюниус, не узнаешь старых друзей? В Ад. В полном составе. — Ой-ой, опять ты хнычешь? — Джеймс сгребает его немытые волосы, больно оттягивая. — Скоро мамочка вытрет твой сопливый нос, а папочка расцелует твой нежный зад. Где-то на периферии хихикает Петтигрю. — Отпустите… — и нет сил даже вырываться. Можно и потерпеть. Потерпеть боль в последний раз. Все получится, — думал Снейп, зажатый между двумя мародерами. — На этот раз — получится. Крохотному спичечному коробку с Рождественским Чудом сегодня исполнялось четыре года. На платформе тоже было шумно. Двери Хогвартс-экспресса распахнулись, пропуская учеников к их родителям. Все обнимались, кто-то заливисто смеялся. Всюду — рассказы о школе и теплые слова. Рождество, как для маглов, так и для волшебников, было самым семейным праздником на свете. Северус вышел на платформу. Его ослепил свет от фар паровоза, оглушили голоса волшебников. Словно он смотрел на стеклянный шар в магазине рождественской ерунды — улыбающиеся фарфоровые лица и снегопад. В стеклянном шаре платформы люди дарили друг другу ранние подарки, интересовались, как прошел год и уходили — довольные и счастливые, краснощекие от мороза. Но Снейп был снаружи, он словно стоял в темной сувенирной лавке, и никак не мог попасть под стекло — смотреть, но не трогать. Снейп вглядывался в лица. Ни одного — худого и бледного. Единственное подобное лицо маячило в отражении красного бока паровоза, его собственное лицо. Кажется, Северуса никто не встречал. Это было обидно, потому, что парень надеялся увидеть маму раньше. Он хотел освободиться до Рождества. И теперь серьезно забеспокоился — что мог такого сделать этот маггловский ублюдок, что мама не пришла на платформу? Она всегда приходила. Всегда. Северус огляделся еще раз. Руки сильно дрожали — от холода ли, от страха? Маггловский вокзал, потом — остановка автобуса. Полчаса на морозе, чтобы узнать, что автобус задерживается еще на двадцать минут. Час в промерзшем насквозь куске железа, чтобы узнать, что маршрут изменили. Узнать уже на конечной, не-его остановке. Потом — пешком по снегу в изношенных ботинках. Мимо манящих булочных, магазинов одежды, витрин со стеклянными шарами-снегопадами, мимо заснеженных розовощеких детей и детских площадок. Мимо. Дальше — во дворы, где каждое горящее теплом окно напоминает о собственном убожестве. А за плотными занавесками снуют тени, и снова смех — над ним, замерзшим и одиноким, вопреки ему. Северус на минуту останавливается под незашторенным проемом, через который виднеется богато украшенная елка. Пахнет пряностями и чем-то очень вкусным. Живот сводит от голода и парень спешит подальше от этого Рая. Для Снейпа — другой, настоящий Рай дожидается своего времени в спичечном коробке. Снегопад кончается. Такую погоду можно даже назвать хорошей — приятно гулять по белесым улицам, лепить снеговиков и кататься на коньках. Приятно — если ты не в рваном пальто. Чем дальше идет Снейп, тем меньше встречаются ему теплые огоньки окон. Не потому, что уже почти стемнело, не только поэтому. Дома на пути все чаще — заброшены, или населены теми почти-людьми, которым до Рождества нет дела. Точно такой же почти-уже-не-человек сейчас дожидается Снейпа дома, и от этой мысли парень сильнее кутается в старое пальто. Вот уже впереди замаячили окна старой развалюхи в Паучьем тупике. Свет был тот же, но от него теплом не веяло. Веяло неприятностями, потому что из-за дурацкого автобуса Северус задержался на целых два часа. Парень оскользнулся, взбираясь по заледенелым ступенькам крыльца. В последний момент поймал равновесие. Попытался успокоить рвущееся наружу сердце. И постучался.