***
— Комэ ва, комэ ста, — Дима подходит сам, Яне даже не пришлось минимально напрягаться для преодоления этих нескольких метров, и от ехидства он удержаться не может: — Ты одна, без Кавалли. Вот что статус замужней женщины делает. Пусть даже муж далеко и покоряет льды Торон… — Ага, щас. Пошёл принести выпить, сказал, что мы с ним просто неприлично трезвые. А вот все приличные люди давно набрались под завязку. — О, хм, и я значит тоже неприличный. Ну во всяком случае, по меркам здешней публики. Взять хотя бы вон ту колоритную личность. Смотри, такая, сильно-сильно пост-бальзаковского возраста дама с вопиюще интеллигентными манерами и поведением, наверное, одна из самых приличных? — Дима движением брови указывает на вырядившуюся в душераздирающе красный пожилую даму, которая как раз в этот момент оглушительно ржёт, как вся пресловутая конница Будённого, и жеманно шлёпает по руке сидящего рядом с ней на одном диване блондина средних лет, похожего на скандинава, громогласно упрекая его: — Уат элс куд ю синк, факинг перверт! Выраженный акцент делает из английского языка недоступное для понимания наречие. — О, — Яна, хрюкнув, торопливо наклоняет голову, скрывая усмешку, — эта. Да, я тоже первое время как видела её, сразу выпадала в осадок. Сейчас уже привыкла. Эпатажная леди, правда? Но она из тех, кто эпатажем зарабатывает. Она ведьма. — Прошу прощения?! — офигевает Дима, а Яна буднично кивает: — Ведьма, ведьма. Её прозвали Мадам Ленорман, и ей это заметно нравится. Хотя она мадемуазель, если уж на то пошло. И не Ленорман, а Беневенто. А вот откуда тот жуткий акцент. Несмотря на почтенный, никак не тусовочный возраст, «мадам» окружена целой небольшой толпой, через которую, проталкиваясь и протискиваясь, пробирается, трескуче оправдываясь «ми диспьяче, ми диспьяче молто», бойкий молодой человек, похожий на пересиропленную версию Джареда Лето с розовыми волосами. В руках у синьора Лето внезапно бутылка водки и целый букет рюмок, которыми он щедро оделяет окружающих, добравшись до «мадам» и усевшись только что не ей на колени. — Эт кто? Водка с виртуозностью бармена разлита по рюмкам и страшных размеров бокалу «мадам», молодой человек выдаёт трескучий же тост, и все хором пьют как в командной игре. — Её сын. Хотя я думаю, что любовник. Не таращься на него, он воспримет очень однозначно. И она, если это заметит — тоже. Что гораздо хуже. — Почему? — Так ведьма же. Если просечёт, что ты на её собственность покушаешься, то — ууууууу… Дима поспешно отводит взгляд, но, кажется, слишком поздно. Ярко-голубые глаза синьора Лето успевают рыскнуть в его сторону, а какая-то фраза Мадам — уйти в пространство мимо внимания её «сына».***
— Привет. Дима вздрагивает — не для того он забился в дальний уголок, чтобы его кто-то донимал разговорами. Некоторое время он вообще пребывал в счастливом заблуждении, что кроме Яны здесь никто не в курсе его присутствия. Яна убежала лаяться по телефону с арендодателем на улицу, дабы не нарушать при всех своё реноме девочки-припевочки, лишь упрочнившееся после замужества. Хотя Дима и уговаривал её, что всё равно тут, по всей вероятности, их только двое понимающих по-русски. «Нет-нет, — сказала Яна, — они по моему зверскому выражению лица поймут, что я матерюсь. Не хочу чтобы меня считали русской гопотой», и Дима согласился, что да, Кавалли, конечно, не поймёт. Ещё и мужу наябедничает, чтобы тот, как человек культурный, повлиял. «Прибью» — сказала Яна. Дима не стал уточнять, кого именно: его, Кавалли, Плющенко, или арендодателя. И первое, что Дима видит, растерянно оглядываясь — это розовые, гладко зачёсанные назад, как у мафиози, волосы. — Я Лучано, — бодро протягивает ему ладонь ведьмин сын (или любовник). — Лучано Крампини. — Сын Мадам Ленорман, — на автомате говорит Дима, хотя собирался только подумать, автоматически же пожимает чужую руку, и чуть ли не морщится от досады на себя, но Лучано только радостно ржёт и кивает. И, скорее всего, он всё ж таки сын. Ибо ржут они со старушенцией ну совершенно одинаково. Однако поздний он ребёнок. Говорят, такие дети зачастую бывают гениями. Или маньяками. — Деметрио, — за невозможностью блеснуть знанием итальянского, Дима решает выпендриться с именем. — Билан. — Я знаю. Видел на дне рождения у Азима. Мы с ма были там. Она как раз нагадала Джексону интересное знакомство. Она кстати хочет поговорить. Да? А вот Дима совсем не хочет. Повёрнутые на гаданиях и пророчествах старухи — не его конёк. Надо не сопротивляться и отдать ей ладонь, пусть уже поскорее нагадает пять жён и восемь деток, и отстанет. Розововолосый Лучано сгружает его на диван к своей мамане, деловито докладывает, что отправляется за водкой — иного в их странной семье, верно, не пьют, и растворяется в толпе. А маманя на Диму глядит как заимодавец на попрошайку-заёмщика. — Ммммм, рашн сенсейшн, — говорит она, и до Димы добрых две минуты доходит, что она сказала. — Грациа, — церемонно отвечает он (знай наших), и в висящем на стене зеркале вдруг замечает что за время, которое они оставались предоставлены сами себе, волосы по-подлому взбили кок круче чем у Пресли. — В зеркалах заключается бесконечность, — проследив его взгляд, нараспев произносит гадалка, пока Дима лихорадочно пытается пригладить волосы. — А в бесконечности заключается гораздо больше, чем можно подумать. Для начала, там заключается всё, включая голод. Потому что там миллион миллиардов отражений, но всего лишь одна душа. — Ага, — причёска спасена, хотя — что толку, Лучано уже видел его с таким-то хаером, — где-то я это уже слышал. Сенека, да? Или Платон? — Терри Прачетт. «Ведьмы за границей». — Ага, — повторяет Дима, думая: ну да, ну да, ты ещё Гарри Поттера поцитируй. — Первые мастерские по продаже зеркал появились только в конце четырнадцатого века, — голос у Мадам, хриплый, скрипучий, чуть подрагивает. Как у старой прокуренной алкоголички, автоматически отмечает Дима. Косится на старческую ладонь, сжимающую стакан, косится на изящную сигаретку в выебонистом мундштуке. Да, точно. Что это он, в самом деле. Мадам смотрит на него довольно иронично. — Вы понимаете, что я говорю? — уточняет она, и это отнюдь не лишнее: её инглиш просто невыносим, впрочем, Дима самокритично думает что его итальяно был бы ужаснее во сто крат, и учтиво кивает в ответ, но она нетерпеливо мотает головой. — Их просто никто и нигде не делал. Хотя они были нужны. Зеркала. Лифты, например, использовались ещё в Древнем Риме. И фараонами. Понимаете? Лифты — более сложное в техническом плане решение, чем зеркало. Но они уже были у ранних цивилизаций. А зеркал ещё не было. Будто кто-то охранял людей от использования этих дьявольских предметов. — А они дьявольские? — А у вас есть сомнения? В древних преданиях говорится, что зеркало — это вампир, в котором присутствует негативная энергетика. Особенно страшны чужие зеркала. — Потому что в них присутствует чужая негативная энергетика? — догадывается Дима — Она по-любому чужая, если она в зеркале. Ваша — вот. — Мадам машет рукой вокруг Диминой головы. — И это всё, чем вы можете располагать. Всё остальное — от лукавого. В прямом смысле. — В нашей культуре, — Дима готов вежливо поддерживать диалог, но своё замечание вставляет осторожно, вдруг сообразив внезапно, что его не туда заносит как-то, да и тема конечно — самое то для разговора двоих абсолютно не знакомых друг с другом людей, — в нашей, русской культуре, не настолько много суеверий, как в итальянской, но они есть. И считается, что если не закрыть зеркала находящиеся в доме умершего человека, то в них может остаться его душа. Если же зеркало все-таки открылось, его надо разбить, чтобы душа покойного ушла. — Ах как интересно! — оживляется Мадам. — И что же, вы правда в это верите? — Ну не то чтобы… — Дима запинается, внезапно смутившись, и недоумевая, в какую странную степь завлекла его гадалка своими всратыми беседами. — Какие в вашей культуре страшные суеверия, — опять всё с той же иронией замечает Мадам. — А что будет, если зеркало, наперекор традиции, всё же не разбить? — Но… Это же просто… традиции. Сказки. Народные обычаи. Как бросать соль через плечо, если опрокинул солонку. — Ну если только не начать в них верить. — А если начать? — Наверное, тогда они перестанут быть сказками. Дима смеётся немного нервно. Он же всё это невсерьёз, правда же? В смысле, он не сидит тут, разговаривая с современной ведьмой, это всего лишь повёрнутая на мистике старушка, а он совсем не собирается… — Древние уделяли особое внимание зеркалам в спальне, — неторопливо затягиваясь, продолжает Мадам, принимая бывалый и знающий вид, — в связи с тем, что во время сна человек становится особенно восприимчив к влиянию извне, поскольку его мозг работает на уровне подсознания и даже самые тонкие вибрации, остающиеся совершенно незамеченными днем, в часы бодрствования, могут потревожить спящего. Ну, и… Считается, что общаться с духами умерших проще всего с помощью зеркала. Дима, безмятежно поглядывающий на всё вокруг с загадочной улыбкой Моны Лизы, чувствует, как эта улыбка примерзает к губам. А вот здесь пора заканчивать. — Было очень интересно поговорить, — заверяет он, поднимаясь с дивана. — И о чём говорили? — слышит он обеспокоенный голос за спиной, и, оборачиваясь, видит Лучано. — О национальном фольклоре, — небрежно сообщает Мадам. — О ритуалах и обычаях… У русских вот считают, что если не закрыть зеркала в доме покойного, то они запрут его душу. А у нас… Говорят, что если в ночь на Хэллоуин написать на поверхности зеркала своей кровью имя безвременно ушедшего близкого, который когда-то смотрелся в это зеркало, то можно увидеть его там, в зазеркалье. — Мама! — Лучано смотрит на Мадам с упрёком, но Диме кажется, что он видит весёлых бесенят в счастливых синих глазах. Лучано. Лука. Лукавый. — Что?! Я правду говорю — итальянские ведьмы так окучивали скорбящих по своим возлюбленным. И если к тем никто не являлся, ведьма говорила что это потому что чувства не искренние, и синьора не любила по-настоящему. — Если? — Ну на самом деле не всё так просто, имя надо писать наоборот, зеркально, так, чтобы его мог прочитать находящийся с той стороны. И нужно это сделать ровно в полночь, пока часы бьют двенадцать ударов. Сделать, ни разу не ошибившись в написании букв наоборот. Потому что если ошибёшься, то прочитать написанное прискачет на раздвоенных копытцах кто-то совсем другой. — Мама! Деметрио, это… сказки. — Пока в них не начнёшь верить. Дима что-то бормочет досвидательное, и пятится от дивана, и кажется, Лучано собирается догнать, но егойная маманя с неожиданной силой вцепляется ему в руку, и, резко дёрнув, усаживает на диван рядом с собой. А может, всё-таки и не сын, заключает Дима, поймав прощальный ехидный, но по-старушечьи бесцветный взгляд Мадам.***
Это было ожидаемо. Не в том смысле, что Дима прямо собирался. Он и вовсе должен был уехать на несколько дней. Но как-то что-то вдруг цепочка совпадений — полетевшая проводка в студии, перенос записи, он всё равно хотел лететь, а рейс то переносили из-за адской грозы не по сезону, то заменяли рейсом с пересадкой… и только когда он стал замечать яркие заголовки в новостях на полях в интернете, он сообразил, что за день сегодня. Дети вертятся перед зеркалами в костюмах чертей, батманов и вампиров. Дима крутится перед своими зеркалами в костюме а-ля Майкл Джексон из «Smooth criminal». Яркая голубая рубашка. Светлая шляпа. Шляпы шли им обоим, раньше. Теперь шляпы идут одному Диме. Мир стал ещё чуточку тусклее, думает Дима, мир стал тусклее, когда погасла одна из его ярчайших звёзд. И ещё он думает, что скучает. Он не единственный, кому так сильно не хватает в этом мире Майкла Джексона, и прав у него не больше, чем у любого из фанатов, кто обожал Джексона годами и даже десятилетиями, но ему до боли обидно думать о том, что этого существа человека больше нет. Что рядом, по той же земле, ходила живая Легенда, завершившая своё существование в этом мире. Цикл развития звезды. И её след — такой же яркий, как и личность человека, талант которого остался навсегда запечатлён в его песнях, танце, образе — звёздным шлейфом, звёздной пылью будет сверкать и переливаться ещё годы и десятилетия. А вот у меня все движения билановские, думает Дима с усмешкой, глядя на себя в зеркала. Да, билановские, хотя он и старается копировать темп и пластику Майкла Джексона, и даже включает ремикс джексоновской «HIStory». И хотя он не жалуется на отсутствие пластичности и умения владеть своим телом. Зеркала конечно начинают наперебой уверять его что он вылитый Джексон, просто вылитый, и Дима привычно ощущает, как его словно ласковыми тёплыми волнами обдаёт — как будто кто-то смотрит на него необъективными и любящими глазами. Глаза — зеркало души, думает он, а что же есть сами зеркала? Он удивляется, когда неожиданно и мимоходом вспоминает, что собирался сегодня на хэллоуинскую тусу. И как так получилось, что я не пошёл, спокойно думает он. Не иначе, зеркала задержали, спецом. Опасную бритву подарил один из бывших Яниных ухажёров — человек полукриминального прошлого и отсутствующего чувства юмора. Романтичная Яна находила сочетание таких качеств очень брутальным, правда, оно довольно быстро стало её тяготить, а скоро его и вовсе затмило ослепительное сверкание серебряных коньков. Диме даже не пришлось нажимать на лезвие — оно нежнейшим прикосновением невесомо скользнуло по коже, не причиняя боли. Оставляя за собой яркий алый след. Для скольки миллионов людей уход Джексона остался навечно кровоточащей, незаживающей раной?!.. Дима следит глазами за бегущими стрелками часов, время от времени хищно поглядывая на зеркала. Сначала он колеблется — зеркал два, какое выбрать?! Потом приходит к заключению, что одно из них всё равно отражает другое, а то — его, так что выбор не важен. Это игра, думает он. Это как вызывать в детстве Чёрную мельницу в абсолютно тёмной комнате. Как идти ночью на кладбище, чтобы написать мелком на надгробии висельника имя своего недруга. Как выкрикнуть из окна приглашение заглядывать в гости всем вампирам мира. Просто игра. Хотя почему бы не притвориться, что он верит.***
На следующий день у него саднит место пореза, а голову ведёт, как будто он что-то употребил — головокружение не неприятное, а такое. Как будто его отрывает от земли, и он летит к мёртвому Югготу нет, так не годится. Просто летит. Среди звёзд. На яркий-яркий, переливающийся всеми цветами радуги, свет самой прекрасной звезды. Это смешно: он смотрит на одно зеркало, на другое. Ни на одном нет никакой надписи. Как будто буквы впитались в поверхность. Если они вообще были.***
Динамики победно трубят объёмным звуком, и Дима, просыпаясь, узнаёт всё тот же бодрый ремейк «History». А ещё понимает, что проснулся не от музыки — от вибрации, колебания, производимых какими-то глухими и плоскими ударами как будто в стекло окна бьётся крупная бабочка Мёртвая голова или приглашённый в гости вампир Зеркала встречают его молчанием, противу обычного, не изливая на него восторженных комплиментов. Тёмные поверхности глядят друг на друга, а звуки музыки, оказывается, совсем не громкие, жизнерадостная мелодия играет достаточно тихо. И ударов никаких не слышно. Мигает и гаснет один из спотов, за ним второй, третий… Дима резко щёлкает выключателем, но верхний свет не загорается. Лишь софиты нехотя откликаются на команду, но от их лениво скользящих по тёмным углам комнаты лучей становится только хуже. Чёрная мельница пришла за тобой рассыпая вокруг звёздную пыль мёртвого Юггота как ту пыльцу фей от которой летают ты тоже полетишь Луч плавно вращающегося на креплении софита высвечивает в зеркале Димино отражение. Зеркальный Билан производит впечатление банально обдолбанного. Так вот как ты выглядишь, удивление высшей степени. Второе зеркало тоже смотрит на Диму мрачнеющим на глазах Димой. Стисняюсь даже прямо спросить, хмуро возникает внутренний голос, а што ты там рассчитывал ещё увидеть?! Поверхность зеркала под пальцами тёплая. Даже кажется, что пульсирующая. Отчётливым сердечным ритмом. Это твой собственный ритм, утомлённо отзывается внутренний голос, иди досыпать уже. А Дима чувствует себя обманутым, и… И, отходя от зеркала, краем глаза ловит движение за своим левым плечом в отражении. Спокойствие, только спокойствие, командует внутренний голос, поздравляю, тебя только что посетил настоящий всамделишный глюк от недосыпа и переутомления. Вот только у меня нет ни недосыпа ни переутомления, отстранённо возражает ему Дима, возвращаясь к зеркалу. Смотрит сам на себя. Поворачивается к зеркалу напротив, откуда на него без малейшего намёка на одобрение таращится очередной зеркальный Билан. Запущенный случай, вздыхает скорбно внутренний голос, и наконец затыкается. — Keep movin', — тихонько подпевает Дима, крутанувшись на пятках, разворачивается лицом к лицу с предыдущим отражением. — Keep keep kee-kee-keep movin'… — и, вспомнив свой собственный хит, так же, вполголоса, без перехода продолжает напевать: — I am your number one fan, baby, I'm your number one fan… Беспричинно ему становится весело — это опять как игра: крутануться вокруг своей оси, «замаять» своё отражение, крутануться, «замаять» второе отражение, крутануться — kee-kee-keep movin'. Он крутится до возвратившегося головокружения, ощущает привычную волну тепла, исходящего от зеркал, и на этот раз мелькнувший за плечом силуэт он уже не упускает. Зеркало отражает Диму. И зеркало-близнеца — за спиной Димы. И Дима смотрит в зеркало на своё отражение. И на отражение зеркала за спиной. В котором отражается эта спина. И то, что стоит за ней. Дима разворачивается слишком резко. Ему даже кажется, что он что-то задел. А в зеркале, конечно, уже только его отражение… и всё же он успевает заметить метнувшуюся к краю зеркала тень. Левое плечо, угрюмо комментирует внутренний голос. Обернись. И догонялки продолжаются, а тень, юркая и шустрая, каждый раз исхитряется выпрыгнуть из Диминого обзора, так, что он видит её лишь самым-самым боковым зрением — но ему удаётся приноровиться за несколько попыток. — Майкл! — не выдержав, Дима почти сердито хлопает по зеркалу ладонью. Две вещи происходят одновременно. Первая — именно в этот момент Дима чувствует себя окончательным и полным психом. Вторая — фигура, прячущаяся в отражении у него за спиной, замирает. А потом не спеша поворачивается лицом к зеркалу. С той стороны. Из зазеркалья. С отражающегося в зеркале зеркала на Диму смотрит отражающийся Майкл. Чёрные глаза с белого лица — Майкла. И растягивающиеся в криповой улыбке губы — тоже Майкла. Улыбка как в его видео с призраками. И в целом вид такой же фриковатый как и у персонажа оттуда. И зыркает подначивающе. Дима оборачивается очень медленно. И Майкл в отражении крадётся к краю зеркала так же медленно, и когда Дима оказывается лицом к лицу со своим отражением, Майкл Джексон снова уютно устраивается в отражении у него за спиной. И с улыбкой махрового провокатора явно ожидает от Димы следующего хода. Какое-то время Дима искренне пытается его поймать, пока не выдыхается, и не плюхается мешком на пол. Джексон в отражении тут же усаживается на зазеркальный пол тоже. Склоняет голову на бок, с интересом поглядывая на Диму. Без особой надежды Дима бросает косой взгляд через плечо на зеркало позади. И встречает ответный внимательный взгляд — не своих, тёмных, сильно подведённых глаз. Чучу, убито констатирует внутренний голос, слышишь?! Это твой паровозик из Ромашково перескочил на новые пути. Ведущие прямиком в обитые войлоком белые комнаты. Дима рассеянно прибивает внутреннего надоедалу, даже не отвлекаясь на его слова. Вытягивает руку к зеркалу, касается кончиками пальцев. Майкл с минуту смотрит на него, потом — очень сосредоточенно — на прижатые к зеркалу пальцы. Встряхивает кисть правой руки. И дотрагивается до зеркала с той стороны. Отдёргивая руку едва ли не раньше, чем Дима ощущает тепло его пальцев.***
Кот-оборотень, оборотень-пантера, гангстер в синей рубашке — Дима не знает, что увидит в зеркалах в очередной раз. Зеркальный Майкл то самозабвенно вытанцовывает под включённую Димой музыку, то корчит ему рожи, то усаживается по-турецки и с деланной серьёзностью начинает изучать Диму. Димины попытки поговорить его очевидно забавляют, и он смешно передразнивает их. Дима почему-то уверен, что Майкл его слышит, хотя ему самому не доносится из-за зеркал никакого звука. Это одна из причин, по которым он всегда — хоть тихим фоном — включает музыку, когда приходит к зеркалам. Вторая причина — ему нравится смотреть на танцующего Джексона. Зеркальный Майкл — абсолютный, совершенный, идеальный фрик. Он дурачится и нескрываемо издевается над Димиными стараниями войти в зеркало, или поймать Джексона за руку, откровенно хохочет, когда Дима, следя, чтобы делать это незаметно, заглядывает за зеркало. Иногда Дима чувствует как где-то на краешке сознания проскальзывает мысль, что тот, кого он видит в зеркале — какая-то довольно-таки подловатая и каверзная версия Майкла Джексона. Если правда, что в каждом человеке может прятаться маленький бес, то Майкл Джексон сбросил своего беса в зеркало, почти-думает Дима. И невольно почти-вспоминает начало фильма «Константин». — О боже, этот парень стал законченным нарциссом! — громко обращается к отсутствующей аудитории Яна, заходя в комнату, и выразительно закатывает глаза при виде отирающегося у зеркал Димы, а зеркальный Майкл прыскает, прикрывая рот ладонью. Тут же делает строгое лицо, и предупреждающе подносит к губам палец. Тсссс, Дима, не пали ей наш секрет. Лунная походка, и Майкл скользит налево-направо по зазеркальному полу, а Дима подмигивает ему из-под своей шляпы. А Яна с недоумением смотрит как Дима Билан танцует перед зеркалом, копируя стиль Майкла Джексона и его знаменитую «лунную походку», и подмигивает собственному отражению.