Цвета радуги

      Ойкава был прилипалой, колючкой-репеем, с самого его детства. Он вцеплялся в Хаджиме, прячась за его спину, когда между ними вставала огромная беспородная псина, больше их обоих раз в десять. Он оставлял на его руках пылающие алым пятна своих прикосновений, невероятно сильных для хрупкого семилетнего мальчишки. Он утирал кулачком распухший нос, размазывал по лицу слёзы, смущённо касаясь розовыми губами щеки Хаджиме. В благодарность за очередное спасение.       Ойкава отдирался от него с неохотой, вместе с кожей, оставляя после себя капельки рубиновой крови в тех местах, где было больнее всего выдёргивать его крючья. Он впивался, врезался собой в самую мякоть, не оставляя ни единого шанса быть искоренённым. Иваизуми вырывал из себя его со слезами, с нестерпимой болью — не хочется, но надо, пока не стало слишком поздно. Уже было слишком поздно. Хлопок — унизительная пощёчина, — и размазывающие по асфальту слова: больше не нужен.       Ойкава искусывал губы в лохмотья, раздирал нити порезов ногтями, мазохистки любуясь на алые кляксы, растекающиеся ржавыми разводами на бело-белом кафеле. Слышен хлопок — щека горит адским пламенем, а на голых плечах следы-полумесяцы от впивающихся насмерть когтей Хаджиме. Он что-то беззвучно кричит, испуганные глаза слезятся чужой кровью, утекающей вместе с жизнью.       Ойкава оставлял после себя кровавые пятна, ссыхающиеся и въедающиеся без права быть сведёнными хоть чем-то. Он смотрел так, что сердце всякий раз сжималось от тоски, проливая багровые водопады, заливая горькими дождями осознание того, что Хаджиме допустил ошибку, поведясь на навязанные веяния. Осознание слепило, промедление травило, по капле впуская токсин в тело. Плевать что скажут.       Ойкава рисовал полосы-узоры, терзая чужие плечи, выводя нечитаемые признания в любви на спине Иваизуми. Он любил его, как никто другой.       Ойкава нежно утирал с его губ розово-рубиновые капельки крови. Как гранатовые зёрна, он ловил их языком, чуя металлическую дробь приближающихся шагов смерти. Он героически стоял до конца, надеясь и желая всем сердцем встретить последний закат одновременно с Хаджиме.       В карминовом свете уходящего дня их путь был закончен.