Антиниколь

Много лет прошло с тех пор. Сколько? Я никогда не буду знать. Мой приют - тьма, разреженная многоцветными контурами запахов, а у времени запаха нет. Или нет самого времени? Хотя порой мне кажется, что я способен учуять вечность. Когда он двигается во мне, и холодная кожа его перчаток проникает в мой освобождённый от намордника влажный рот. Он пыхтит, как тяжеловесный скот, пыхтит все чаще, и, не выдержав, с всхлипом задавливает меня потным кончающим телом, и мое собственное тело, как чужое, отвечает тем же острым, брызгающим спермой оргазмом. Иногда я рад, что он лишил меня глаз. Но когда прямо посреди полуразрушенной улицы Тошимы, воняющей резней и трупами, мой нос вдруг учуял твой запах: почти нереальный, затертый в воспоминаниях; когда чуткие уши услышали голос, а кожа покрылась мурашками от возможности твоего прикосновения - я проклял того, кого сейчас называют Арбитро… Я ощущал твой взгляд на себе, но я не мог его встретить. Я чуял твое отвращение в воздухе, оно было непроизвольным, но что бы ты почувствовал, не сотри они память? Он был с тобой. Все такой же. Его я различил позже, когда оправился от пьянящего шока, вызванного призраком из прошлого, а ведь я даже не помню твоего лица. И имя забыл. Мне стирали память другими пытками. Пирсингом по всему телу без обезболивания, грязными оргиями, где я бывал под всеми - голый, хлюпающий, склизкий, и все равно находилось животное, которому хотелось пристроиться сзади еще разок. Но даже тогда мне не хотелось так сильно кричать, как когда я почуял тебя. Зачем я попытался давным-давно, в кабинете, перерезать свое горло осколком разбитой вазы? И за какие грехи, Господи, мне это не удалось - и я только повредил свои связки и навсегда онемел? А «папочка» так разозлился, что зашил мои веки, ведь ему никогда не нравились мои глаза: слишком часто он видел в них слезы. Вы были в лагере, но не знали, что он делает, не знали, как я пытался спастись. Выцарапывал дверь, вывернувшись из рук-клещей его садистов-охранников, бился о стены, а они все равно схватили меня, и Арбитро достал иглу с нитью. Я молился, чтобы ты меня спас, как когда-то ты спас его. Я ждал, день за днем, замирая, когда ты ворвешься в мою темницу; я всей разбитой душой надеялся, что ты не забыл меня… Но потом дверь в холодную комнату распахнулась, и зашедший с охраной Гуидо провозгласил в наставшей во всем лагере мертвенной тишине: - Кончено. Они никогда не вернутся. Думал ли ты обо мне хоть иногда? Потом был Николь, который вернулся по указанию Гуидо, чтобы отомстить за твою кровь, пролитую сумасшедшим военным. Он проник в лагерь и свернул ему шею, как цыпленку, пока тот глотал таблетки в своем кабинете - убийца так и не узнал, что спасением ты обязан именно своему мучителю. Благодари Бога за то, что ты не попал к Гуидо, и тот не мог тебя найти, как ни пытался, потому что военный сжег за собой все мосты, и ты затерялся для итальянца, как иголка в стоге сена. Что бы было с тобой, окажись ты в моем мире без света? Узнай, на что способны Гунджи и Киривар, не сдержавшие похоть и изнасиловавшие до смерти сына доброго кареглазого доктора в день вашего отъезда? А теперь вы, здоровые, сильные, и я, горбящийся на четвереньках, застыли друг перед другом, будто никогда не были знакомы. Я - на цепи у двух прислужников Арбитро, он - на цепи у тебя. Ты никогда не поймешь, что действительно значит быть на поводке, ведь тебя еще никто не смог приручить. Тогда я был уверен, что у него получилось. Но сейчас вы стояли рядом, будто чужие, и он был для тебя обузой, а вот ты для него… Думаю, он это предвидел - он был мудрее тебя. Ты же оказался взрослым ребенком, смущенным богатствами его слишком широких объятий. Не сумел объяснить себе вспыхнувших чувств, когда едва встретил его, незнакомого, в новом мире, и усилием железной воли захлопнул сердце, отрицая волнение в нем, как что-то ложное, глупое… Если бы я только мог тебе рассказать! Но в моем горле не было голоса, глаза были зашиты под кожаной маской, и когда ошейник впился в шею, я покорно поплелся за хозяевами. «Ваше прошлое уходит со мной» - произнесу я внутри своей тьмы на прощание, и вы, будто почувствовав что-то, посмотрите мне вслед. А потом пойдете своей дорогой, так никогда и не узнав, чего остались лишены.