Антиниколь

Три бесконечных дня он дрожал во мраке тюрьмы Николя, душимый одиночеством. Три дня тело не понимало, почему его перестали мучить инъекциями и перегрузками, и не могло оправиться, потому что даже душа была раздроблена безграничной ненавистью к себе, но потом Акира не смог не надеяться. Из слабости ему пришлось опереться на надежду: Кейске, как всегда, сможет понять. В конце концов, неужели можно перечеркнуть все, что они пережили, одним его проступком? Он вдруг понял, что ни разу не сказал другу "Спасибо". Тогда ему казалось, он ценит все, что тот для него делал, но благодарность отравлялась мыслью, что так и должно быть, что он отрабатывает свой долг, заглаживает вину… Или вообще делает это для себя. Ну конечно: массаж предлагает, чтобы покрасоваться. Оттирает мочалкой слой грязи и пота на чужом теле, чтобы показать Антиниколю, насколько тот стал беспомощным. А зачем ему было прерывать собственный сон, чтобы в любой момент принести другу воды? И не жаловаться. Ни под каким предлогом. Это тоже входило в его эгоистичные планы? Только раз он продемонстрировал свою себялюбивую сущность. В конце недели, когда их отношения уже пошли под откос, и Акира вернулся в камеру и обнаружил, что Кейске тихо плачет, сидя на койке и уронив голову на руки. Никакой жалости он не почувствовал. Только тяжелую, злую усталость: - Что-то случилось? Кейске вздрогнул и, закусив губу, помотал головой. - Ну и чего тогда? Прошел к койке, стянул с себя обувь и в изнеможении упал на кровать. Кейске остался сидеть на краю, неестественно сгорбившись. Не в силах сразу прийти в себя, он пытался хотя бы не издавать звуков, но вздрагивающая спина его выдавала. - Может, хватит меня оплакивать? - наконец резко и мрачно произнес Акира. - Я... я не... - Кейске всхлипнул. - Думаешь, мне так приятно это видеть? Я возвращаюсь сюда, чтобы хоть ненадолго забыть обо всем. Но я прихожу и вижу, как ты здесь скулишь. Спасибо за напоминание. Да, я умираю. Может, мне из гроба сопли тебе подтереть? - Нет, Аки, не говори так... - Кейске трясло. Он задавил плач, и теперь его передергивала икота. - Все будет хорошо. Просто... сейчас... тяжело... - И тебе, наверное, тяжелее, чем мне? - Нет конечно! - Тогда почему ты сваливаешь на меня еще и свои слезы? Ты что, не мог другого времени на них найти? Я здесь провожу только вечер, так почему, твою же мать, я не могу хотя бы вечером свободно вздохнуть?! - Все... Прости, Аки. Ты меня больше таким никогда не увидишь. Кейске натянул на губы улыбку, и по щекам сбежали последние соленые капли. - Прости... И чем он ему отплатил? Утро понедельника проходило в строго организованном порядке. Завтрака Акира ждал с часто бьющимся сердцем, вопреки очевидному не верившим, что он так глупо, в ссоре расстанeтся с единственным человеком, которого любил в своей жизни. И как странно и нелепо было, горя внутри благоговением и благодарностью, не уметь убедить в них того, к кому эти чувства испытываешь! - Ты выглядишь лучше … - приветственно произносит Кейске, когда взволнованный Акира подходит к нему в общей толпе, и чуть улыбается, но как-то заученно, будто по этикету. - Слава богу! - Ну, должен же я понравиться семье… - отвечает парень невпопад, с глупым смешком. Между ними повисает молчание. Навскидку у них было около часа - завтрак, построение, выдача зимней одежды и прочего клочка необходимых вещей, процесс стирания памяти у всех, кто шел в списке раньше. «Мало, просто чудовищно мало!» - зло кусает ногти Акира и стискивает кулаки, решившись что-то сказать лишь после завтрака, стоя в куртке в неотапливаемом коридоре, где все ждут своей очереди на амнезию. Невдалеке прохаживается Сейширо с охраной, лениво контролируя процесс. - МК-135, пройти в кабинет!.. - Там может быть Мотоми. Что ему стоит пропустить двоих и не стирать память? Все будет нормально. Кейске только дарит грустную улыбку, которая осыпается солью на душевные раны Акиры. Затяжная стена молчания... Минута на выжидание. Еще одна. И Акира срывается. - Какого черта, Кейске?! Тебе нечего мне сказать?? Рука взлетает вверх в порыве эмоций, а Кейске чуть вжимает голову в плечи. Доля секунды, инстинкт, но Акира застывает на месте в немом потрясении. Оскорбленный до глубины души: - Так дергаешься, будто я тебя всегда бил… - Нет, - смотрит в пол Кейске. И снова непроницаемо, глухо молчит. - Да неужели! - Акире больно: больно не слышать его, ничего не видеть на его безучастном лице, догадываться о том, что происходит в его душе, только по каким-то судорожным жестам. Как же обидно! И какой-то механизм, тяжело ворочающийся внутри, необратимо толкает на новые выпады: - Не помню, чтобы я так же тебя боялся, хотя ты тому солдату выпотрошил кишки. Ты был весь в крови. Так разве я сказал тебе что-нибудь? - Нет, - Кейске снова усмехается мыслям, грустно, неуловимо. - Ты убежал... Еще удар под ребра. - МК-136!.. Акира кусал губы, пытаясь достучаться до человека перед собой... Бесполезно. Между ними, когда-то такими близкими, установилась непреодолимая стена. Но Акире так нужно было хоть что-то, хоть какой-нибудь кусочек прежней искренности - неважно даже, любви или ненависти… - Мы бежали из лагеря, идиот! - Опять кричишь… - глаза отведены в сторону, ресницы и губы дрожат. - Ты сам виноват! Кейске вскидывает глаза, и Акира лишается речи, ужаленный их мольбой. Трещина в хрупкой броне... Добился он своего? - Ты прав, Акира, это я виноват. Я неправильный, глупый, все делаю не так… И хотя я пытался исправиться для тебя, ничего у меня не вышло. Правда сперва мне показалось, что с тобой все по-другому… Но мы просто были заперты вместе, я все преувеличил, ты бы сблизился с кем угодно: ты ведь умный, сильный, люди любят тебя… - Что за чушь! - Да, ты благородный, смелый, ты заступился за меня даже перед Сейширо! Наверное, ты действительно ко мне привязался. Но мы… мы всегда были рядом. Это ведь чересчур, правда? И ты сбежал от меня в этот страшный подвал… - Кейске нервно смеется. - Насколько же я тебе надоел! - Послушай, я правда сожалею… - Акира, это не твоя вина. Люди обычно меня вообще терпеть не могут… Но с тобой было иначе. И я… - светлая, неподдельная улыбка. - Правда… я так тебе благодарен! - Перестань! - И так счастлив, что ты освободишься… - Вот, значит, как? - Акира вперивает едкий отчаянный взгляд в лицо друга. - А то, что черта с два мы встретимся - это тебя не волнует? Но что бы он ни говорил, Кейске это больше не задевало. Он только продолжал улыбаться, а в его глазах застыло тяжелое, всепонимающее и такое слепое прощение. Только когда он ответил, Акира различил в надломленном голосе усилие: - Ты перестанешь страдать… А это самое главное. Маска дала сбой, и Акира увидел, что за ней таится. Как мучительно Кейске отпускать Акиру. Понимать, что тот забудет его. Быть уверенным, что он привязался к нему за неимением выбора. Вдруг удалось разглядеть всю бездну отчаяния, скрытую за непринужденной отзывчивостью и добротой. Он вспомнил, как с другими детьми презирал его в детском доме. Как кроткий рыжий мальчик стал пищей для всеобщих насмешек, как на него выливали суп, устраивали ему темную, запирали в сарае… И все равно этот чудак сделал к Акире первый шаг в камере. Где-то в глубине этого робкого, ласкового, невероятного сердца всегда жила надежда, что все будет иначе, и бесконечная вера в людей. И ту и другую Акира вырвал с корнями, оставив разодранную душу плескаться в крови своего горя. Ему за пару недель удалось свершить то, что не сделали с Кейске годы унижений и издевательств. И все равно он его прощал. Наступал себе на горло и отпускал Акиру без всяких обязательств и чувства вины… - Кейске, я тебя не забуду. Я разыщу, обязательно. Слышишь? Кейске только улыбался. - МК-137, пошел!.. «Да поверь же мне, Господи!» - Акире хотелось схватить его за плечи и вытрясти эту глупую щемящую безнадежность, которая раздавила Кейске, не давала ему посмотреть на Акиру без боли. Он мог бы завопить на всю вселенную о том, что ни за что бы его не оставил, что он проклинает себя за ту чудовищную ошибку, выходку в камере, но это все равно ничего бы не изменило. Слишком поздно. Слова увядали на губах, бесполезные и ненужные, убитые печальной убежденностью в медовых глазах. Но он все равно попытался выразить то, что заставляло взволнованное сердце колотиться так часто, и выдавил из себя в последней вымученной попытке: - Кейске… Пойми… Мне свобода без тебя не нужна. Кривая усмешка. Всего на мгновение, но вот она - невыносимой издевкой в уголках его губ. И в Акире все обрывается. «Не веришь? Не веришь мне, Господи?» Звенящая вспышка, слепящее цунами горечи, захлестнувшее всякую иную мысль. «Тогда смотри!». Сейширо был близко, шагах в тридцати. Самое сложное - отвернуться от Кейске, а потом легче. Растолкать шумных осчастливленных идиотов, быстрый стремительный шаг, еще быстрей, резко рвануть мимо ублюдков-охранников, тех же стадных дебилов, но только взрослых и - чтоб их всех! - быстрых: таких, что его успели с криками схватить на бегу перед самым носом Сейширо. Всегда невозмутимый сукин сын на мгновение даже растерян, он в недоумении. Его снисхождение посмели попрать? Что вообще хотел сделать этот подопытный! Снова убить? Каменеющий лед серых глаз, напускная бесстрастность, предвещающая страшную ярость. Вот только ошибаешься, сука; как все ошибаешься! Эти идиоты позади, скрутившие руки, эти тупые скоты, которые с той же готовностью стояли бы на убой, и теперь даже Кейске - все они в ужасе пялятся, недоумевают баранами, думают, что Антиниколь сошел с ума и опять решил напасть на их проклятого главного. «Не выйдет убить меня, падаль», - читается во взгляде безжалостных глаз. Он думает, что что-то знает, что что-то вообще понимает - так давай, вмажь ему своей фразой, перпендикулярностью всяким догадкам! Ну же, Кейске, слушай, смотри! Верну ли я тебя, если сейчас потеряю? Душа рвется в плач, но голос скрючился крыской, царапающей пересохшее горло, одно хриплое слово отчаяния - один удар колокола, похоронный набат: - Я... хочу... остаться здесь! Тишина. Как в гробу под землей. Могила, которую он сам себе вырыл. Какие-то четыре слова… И вечный ад. Господи… Акира застыл, внезапно осознав, что он наделал. Внутри все страшно похолодело, подогнулись колени. Его удержали… Нет, пожалуйста, это не может быть правдой… Острые, как иглы, точки зрачков. Акира замер: пригвожденная бледная бабочка. «Не испытывай мое терпение. Еще одна выходка, и я освобожу твой труп…» Режущий в кровь голос смерти: - Вывести его во двор. Быстро. Хлынувший отовсюду шум и голоса, чужие стискивающие руки, тащащие в белый наружный холод. Инстинкт самосохранения бьет тело в неистовой, полоумной агонии - он выворачивается из хватки, но она слишком крепкая, рук слишком много. «Зачем? Зачем туда?» - вопросы в голове орущей сиреной, вокруг перепуганные чужие глаза, среди них белеют глаза кричащего Кейске, пытающегося пробиться сквозь цепь охранников. Акира не слышит. Сознание сузилось до пульсирующей ужасом паники. Он кричит - в своей голове, потому что язык отнялся, будто в ночном кошмаре... вот только это реальность. Нарядная декабрьская зима в свете солнца. На белом полотне подмигивают холодным блеском снежинки. Вытесанная из черного гранита фигура, растущий из нее неумолимый хлыст - кошка-девятихвостка. Чудовищное воспоминание о ее когтях на лице… - Раздевайся. Акира не хотел понимать. Зубы стучали от мороза и ужаса. - Я сказал, раздевайся, сучонок! - рык сквозь зубы и смазанный удар по щеке. Господи, что я наделал? Отчаяние - Кейске в запертом здании, за окнами с железом решеток, а здесь только Сейширо и четверо солдат... Удар по голове. - Ты не расслышал!? Зарождающийся в груди рев, выходящий икотой и всхлипами. Куртка, водолазка, штаны, носки летят на снег. - И трусы снимай, ублюдок мелкий!.. Что ты как смотришь на меня, тварь? Думаешь, я тебя насиловать собрался?! Стиснув зубы, униженно стаскивает с дрожащего, покрытого мурашками тела последний кусочек одежды, у всех на виду - прерывисто, с хрипом глотая морозный воздух, не пытаясь давить истерику. И когда он бросает сквозь слезы последний затравленный взгляд на Сейширо, тот с размаха бьет его плетью по животу. Нехватка воздуха, стон - Акира падает на четвереньки. Тогда плеть обрушивается на его шею, и дальше - раз за разом, куда попадет. - Псина! Я тебе! Преподам урок! Я! Дал! Уйти! А ты! Вытираешь! Об меня!! Ноги!! Акира кричит и рыдает. Ревет, срывая голос, в пустое небо. Нет никакой силы, никакой гордости, и любви нет. Ничего нет под этой болью... - Сгниешь! В подвале! Один! Каждый день! Каждый! Так будет! Нравится тебе вместо свободы?! - резкий размах. - Нравится!? Треск кожи, рваный вопль - и первые гранатовые капли орошают снег. Деревянная гримаса боли: растянутые по деснам губы, в морщинах застыли потоки слез. Еще более яростный, зверский удар… Зацепка за кожу, рывок… Еще роса, еще крик… Безумство боли и боль приносящего. Пот градом с обоих. - Я предупреждал!? Так даже смерти не жди! Ты у меня! Пожалеешь!! Больше! Не будет! П-пощады! Сука! Сдохнешь у меня здесь! Как падаль, в одиночестве! Сдохнешь!! С-сто раз! Пожалеешь! Что! Не ушел!! Перерыв. У Акиры больше нет голоса. Только хриплые вздохи плачем рвут узкую грудь. Не стоит на четвереньках, валяется голый в рыхлом снегу, закатив глаза, как собака в агонии, весь в соплях и крови. - Аки!!! Сейширо оборачивается. Как Кейске прорвался? Бежит в белой утренней тишине, задыхается, глаза вперены в одну точку позади подполковника. Безмятежная тишь растягивается… Время пропускает ход… И Сейширо вдруг видит, что все, кроме Кейске, застыли в молчании - ошеломленные. Его же солдаты, и те, не двигаясь, смотрят в оцепенении… Кейске толкает его и падает возле Акиры. - Все-все, Аки… Тише… Все, миленький, все… Это закончилось… Тише… Растоптанный, розовый, захлебывающийся в истерике: - Кейске… Не уходи… Кейске… - Все хорошо, миленький, я рядом, я рядом… Прижимает его к себе на снегу, едва угадывая, как причинить меньше боли. Красные пятки Акиры, нелепые ободранные ягодицы... Кейске гладит его по голове, у самого по щекам бегут слезы. Сейширо делает к ним угрожающий шаг: - Пошел прочь. - Пожалуйста... Он не понимал, что творит... - Поэтому будет гнить здесь в подвале, пока не сдохнет от пыток. Акира содрогнулся, рыдая. Кейске объятием обвил его шею, закрыл собой, не отводя от Сейширо сокрушенного взгляда. - Вы же поклялись... - почти неслышно. - А ему я пообещал кое-что позже! У Кейске против воли вырвался укоризненный вздох. И вдруг он произнес так, будто не было ни крови на снегу, ни хлыста с вшитыми в него мелкими крючьями, произнес так, будто над разбитой игрушкой отчитывал непоседу-ребенка: - Что мы, дети с вами, что ли? Сейширо застыл, глядя сверху вниз на сжавшихся на снегу подростков. Глаза Кейске, беззлобные, проницательно-горькие, прожигали насквозь. В его руках трясся несчастный мальчишка. - А хорошо я его выдрессировал, а? Боится одного моего голоса. Да, Антиниколь? Акира не отрицал. Заскулил, вжимаясь в Кейске, когда проклятый голос приблизился к ним, опускаясь все ниже, ниже, к самому уху... - Ты рад, что распял себя, глупый волчонок? Акира завопил, как в страшном сне. Кейске был белее полотна. Сжатые в нитку губы, напрягшиеся до предела мускулы. Тогда Сейширо, словно умалишенный, обратился к нему: - Что, думаешь, он так тебя любит? Теперь-то ты в этом уверен? Даже если я выгоню тебя отсюда, ты до конца будешь носить это в себе. А черта с два! Там для тебя в его жизни не останется места, как здесь... Я вышвырну вас обоих, потому что там он тебя предаст. Вот тогда ты поймешь, что я победил. Кейске не отводил взгляда от его ошалелых, чего-то выжидающих глаз, и медленно проговорил: - Спасибо. Сейширо в бешенстве зарычал и бросился прочь, отбросив в снег черную плеть. - В общий строй, стереть память как остальным!! Кейске с трепетом перевел дыхание, боясь спугнуть повисшие в воздухе слова спасения. Бессильно прошептал самому себе: - Слава богу… - и Акире: - Миленький, слышишь? Мы свободны. Ты свободен! Все хорошо! В ответ только душераздирающий, порывистый плач, перебиваемый кашлем. И тут же Кейске пробрал холод, которого до этого он просто не замечал. - Нам надо в тепло, Аки. Я тебя понесу. Ты потерпи… Стоны и всхлипы из перекошенного рта Акиры, когда руки подхватили его… В кабинет врача не пускали. По бокам их молча обступили подопытные, заслоняя обзор, но Кейске смог отыскать лавку в конце коридора. Посадил на нее скрючившегося Акиру, укутав его в свою куртку - хоть какое-то спасение от холода, пока не выдадут новую одежду перед отъездом. А спасение от боли… Обхватил его мокрое лицо окровавленными ладонями: - Я на секундочку. Только обезболивающее выпрошу у Мотоми, я мигом… Страх, вспыхнувший в голубых глазах, вмиг разгладил лицо, не оставил на нем ничего, кроме выражения ужаса. Ледяные руки, в панической дрожи бросившиеся к плечу друга. - Нет… не оставляй меня одного… пожалуйста… Кейске! Секунда - и тот уже его обнимает, целуя во влажный висок, тихо укачивает, как ребенка. - Тшш… Хорошо, хорошо, я с тобой, успокойся… Скоро все будет в порядке... Еще чуть-чуть потерпи, сейчас наступит твоя очередь... Сквозь боль до Акиры доходит смысл слов, и его губы искажаются в ядовитой обиде, пока тело ломает истерика, издыхающая, лишенная слез, только скручивающая мышцы до судорог. И Кейске слышит его горький, жалобный, искаженный одышкой плач: - Господи, как ты можешь... Не нужна мне эта чертова очередь! Ну скажи, что, что я еще должен сделать, чтобы ты мне поверил? Как каленым железом по сердцу. - А-аки… Я только имел в виду... - съежившись, зарывается носом в копну спутавшихся серых волос и давит слезы. - Прости меня, ради Бога... Ну конечно я тебе верю... Прости… Несколько бесконечных минут, когда показалось, что больше нет ничего недосказанного, что этот глубокий поток искалеченных чувств один на двоих. И тепло, которое пьешь жадной кожей, существуя только - в нем, беззащитном, прижатом к груди, и в нем - горячо обнимающем. И так жарко внутри, так нерушимо близко - хоть бы вечно чувствовать это, не открывая глаз, не мешая словами… - НК-141а! Акира вздрогнул и поднял на друга вопрошающий, полный отчаяния взгляд. И Кейске, глядя в эти страдальческие глаза, подавил едкий, тяжелый ком в горле, заставляя себя приобрести как можно более уверенный вид. Он чувствовал на себе большую ответственность, чем когда-либо. - Ничего, Аки. Ты же знаешь, что мы встретимся, - мягко провел рукой по его волосам. - НК-141а! Солдат, повторно выкрикнувший номер из конца коридора, и все вокруг выжидающе смотрели на пару. - Нет… - умоляюще прошептал Акира, вцепляясь в друга. - Я не могу… Кейске чувствовал стук его сердца, разрывающегося, как у него самого. Стиснув зубы, изо всех сил стараясь придать голосу твердости: - Аки, милый… - Я люблю тебя. Кейске замер. Но тут же пришел в себя. - И я люблю тебя. Поэтому все будет хорошо, ты же сам знаешь! - НК-141а!! - еще громче, резче, и Кейске увидел, как солдат сошел с места и стал к ним приближаться. Опасаясь, что за неповиновение друга ждет наказание, Кейске сам судорожно отстранил его от себя - но Акира все равно прижался лбом к его лбу и заговорил, задыхаясь от слез: - Кейске, пообещай, что найдешь меня… Пожалуйста… Я без тебя не смогу… - Конечно найду, мой хороший, клянусь... - с торопливой улыбкой заверил Кейске и, вздрагивая внутри от каждого следующего шага охранника, в последний раз прижал друга к себе. - Я люблю тебя. Им это из меня не вырвать. Увижу тебя в толпе, почувствую - и черт с ней с памятью! - брошусь к тебе, пиявкой прилипну… Еще будешь молиться, как бы я от тебя отстал. Акира слабо засмеялся сквозь слезы. "Спасибо, Кейске..." - Время! - объявил подошедший солдат. Он хотел было рвануть нужный номер за шкирку, но остановился в замешательстве, разглядев избитого во дворе парня вблизи. Изувеченный, жалкий - кожа да кости. Кто бы узнал в нем Акиру, в первый день вступившего на землю лагеря - сильного, крепкого, внушающего сверстникам уважение и страх? Только тогда он холодно смотрел на всех из своего угла, настороженный и мрачный. А теперь, несмотря на боль от свежих ран, на его обескровленных губах играла измученная, но все же улыбка. - Время, - негромко повторяет солдат. Двое со скамьи переводят на него взгляды. Здоровый спрашивает: - Я помогу ему дойти? Солдат кивает, разворачиваясь. Двое поднимаются за его спиной, один опирается на другого. Слышится сдавленный стон - такой раздастся еще несколько раз, прежде чем они дойдут до нужной двери. Но когда солдат обернется, на лице изможденного подростка он увидит не только слезы, но и жгучую, искреннюю благодарность. И здоровый тихо поцелует его в лоб, будто благословляя, и ласково улыбнется: - До скорого. А когда за другом захлопнется дверь, улыбка медленно сойдет с губ, и он съедет вниз по стене с остановившимся, потерянным взглядом. Солдат с интересом станет наблюдать за ним, как и все окружающие, хотя сам мальчишка не будет этого замечать. Он будет сидеть неподвижно, погруженный в печальные мысли, но потом, чем-то согретый, все-таки счастливо улыбнется, и когда придет его очередь, бесстрашно шагнет в кабинет.