Быть радостным мне не позволено судьбой Меня кто любит, тот уходит прочь, долой. Тилль Линдеманн
В самом начале августа Арсений Попов, тридцатитрёхлетний арт-дизайнер, прибыл в Москву из родного и холодного Омска. Город новоприбывшего теплом не встретил: ветер обдувал со всех сторон, солнца ноль, процент туч на небе — сто. Почти та же картина, что и в Омске, и люди точно такие же: хмурые, неприветливые, равнодушные ко всему. Местами особо злые. При аналогичном содержании изменилась только форма: совсем другая архитектура, другие дороги, и машины на них тоже совсем другие. А люди — они в России везде одинаково несчастные. Переполненное метро, душное и тесное в любое время года, электрические лампочки мерцали желтоватым, как пламя могильной лампадки, светом. На каждом шагу — банки и аптеки, словно люди делают в жизни всего две вещи: лечатся и занимают деньги на лечение. Через каждые сто метров — вечная стройка или реставрация, обнесённые глухим забором и металлической сеткой огороженные участки руин. На разваливающихся домах висели, скрывая многолетние миазмы, огромные полотна с 3D печатью — косметический ремонт для смертельно больных зданий. Повернув голову в любом из направлений, всегда можно увидеть длинные шеи подъёмных кранов, их теряющиеся в низких тучах шпили. Арсений спешил. А кто в Москве не спешит? Это — одна из обязательных составляющих города, инъекцию которой незаметно делают каждому с самого приезда или прилёта. Торопился Арсений на собеседование в студию дизайна Бориса Матвиенко — самую престижную российскую компанию в этой отрасли. Семь лет Арсений просидел у себя в городе, как в консервной банке: исправно ходил на работу каждый день, занимал свой стол у окна и с девяти до шести сидел, уткнувшись в бумаги, рисуя какие-то копеечные логотипы для открывающихся кафешек-однодневок. Компания эта едва ли имела право называться студией: состоящая из десяти человек, включая бухгалтерию и уборщицу, она не делала чего-то действительного стоящего, но по каким-то причинам считалась лучшей в городе. Скорее всего потому, что других не было. Порой доходило до абсурда: вместо дизайнерских проектов приходилось рисовать иллюстрации к детским книжкам. Это так же глупо, как просить программиста переустановить винду, или как прийти к знакомому стоматологу и начать спрашивать про подозрительные родинки. Но ты же дизайнер. Рисовать умеешь? Бери и рисуй, другой работы пока нет. Каждый раз Арсению становилось страшно, когда он понимал, что семь лет потратил просто так, не оставив после себя ни одной работы, которой бы гордился, проходя мимо неё в городе; работы, которая бы впечаталась в общий рельеф города, стала бы узнаваемой. Почему не ушёл? Потому что родители с самого начала усомнились в выборе его профессии и, чтобы доказать им и себе, что оно того стоит, Арсений отучился и нашёл работу по специальности, отдав ей свой труд и потраченное время. К тридцати трём Арсений поддался на уговоры друзей, собрал своё портфолио и разослал его по всем более-менее престижным студиям дизайна России. Но ни в Питере, ни в Казани, ни в Екатеринбурге, ни в других более-менее развивающихся городах неординарный взгляд Арсения на привычные вещи не совпал с чужим. А как же творчество? Свежие идеи, концепции? Что-то новое? Все будто застряли в девяностых, уснули в прошлом, утонули в цензуре и запретах. В Москву Арсений хотел отправить своё портфолио последним, если получит положительные ответы из других компаний, но, пожав сухое ничего, отложил эту идею насовсем, готовя себя к мысли, что придётся смириться со своей родной омской студийкой, что рисовать ему до конца жизни львят и утят для детских изданий. Портфолио в студию Матвиенко отправил Антон Захарьин — близкий друг Арсения. Отправил втихаря, со своей электронной почты, указав в конце для связи контакты Арсения. На следующий день пришло письмо с приглашением на собеседование. Арсений столько раз его прочитал, что будь оно бумажным — затёрлось бы до дыр. Строчки пропитали собой память, как стойкие чернила, всплывали по единому желанию, вызывая у Арсения бесконечный поток радости и неверия. Его не взяли никуда (Питер оставался последней надеждой), и студия Матвиенко для Арсения должна была навсегда остаться недостижимой мечтой. Так, благодаря Антону, Арсений шагал по гудящей Москве, катя за собой небольшой ярко-лимонный чемоданчик с ручной кладью, и поглубже кутался в чёрную джинсовую куртку. Город Арсению откровенно не нравился, и тем больше накрывало осознание: если его примут на работу, с этой мерзостью придётся смириться. Омск, конечно, не самый лучший в России город, но он свой и знакомый, а это — чужая территория. В столице столько лишних людей, что она уже давно перестала принадлежать коренным жителям. Она общая. Как дорогая и красивая блядь, скрывающая за своей внешностью полный букет ЗППП.∞ ◆ ∞
Москва-Сити — своего рода гетто для местной элиты. Островок пафоса издалека выглядел как пучок стеклянно-бетонных зданий, построенный на слабо: во всех крупных городах такое должно быть, и нам отставать нельзя. С какого-нибудь ракурса это наверняка смотрится красиво: чтобы небо закатно-розовое, горящие мёртвым белым светом окна, река у подножия. Современный Олимп с грядой каменных блоков, и владеют этим всем тоже боги. Денежные. Такие же жирные, как золотая статуэтка Хоттея, стоящая в каждом доме. Вблизи, когда стоишь между этими высотками, ничего красивым не кажется. Арсений проверил адрес, свернул вправо. Пройти мимо ОКО трудно, и на этом все плюсы центра заканчивались. Участок «16А» бросался в глаза сразу, Арсений увидел его издалека и, по периметру огибая огороженную парковку, подошёл к зданию. Часы на запястье показали начало девятого. Совещание в девять. Наверное, Арсений первый человек в этом городе, который мог сказать: «Зря спешил». Успел бы. А теперь ему надо на час чем-то занять себя. Пару минут Арсений стоял у лестницы и рассматривал стеклянные пирамиды двадцать первого века, пытаясь осознать, что приехал сюда из Омска, что его пригласили на собеседование в студию Бориса, мать его, Матвиенко. Люди, добивающиеся каких-то высот, вырвавшиеся из своих глубинок в столицу (а всё, что не столица, — глубинка в большей или меньшей степени) всегда жили где-то далеко, их имена произносили на фоне, их хвалили, ими восхищались. Теперь же Арсений, при успешном собеседовании, сам сможет стать для кого-то таким именем. Буквально просыпаешься утром и осознаёшь, что ты в шаге от своей мечты, все жизненные стремления прямо под носом, остаётся только хорошо себя преподнести и во что бы то ни стало заполучить это место. Арсений поднялся по лестнице наверх, поставил рядом с собой свой чемодан, сбросил на него рюкзак и опёрся на перила, смотря вниз на поле парковки, уже наполовину заполненное дорогущими автомобилями. Воздух вокруг дышал деньгами столь же мерзко, сколь незнакомо. А всё, что незнакомо, — интересно. Арсений рассматривал блестящие бока машин, по привычке складывал буквы номеров в слова, пытался через лобовые стёкла разглядеть салоны с кожаными сидениями. Внизу, оттуда же, откуда несколькими минутами ранее пришёл Арсений, к зданию приближалась высокая мужская фигура с коричневым кожаным портфелем в руках. Своим ходом? Наверняка какой-нибудь типичный рабочий типичного офиса, каких тут немало. Мужчина начал подниматься по ступенькам. Арсений, чтобы не показаться странным, бросил на человека быстрый взгляд, успев зацепиться за чёткий контур красивых губ и слегка торчащие уши. Русые волосы, стрижка, какую носит, наверное, восемьдесят процентов мужчин по всей стране. Тёмно-синий костюм. Галстук, но какой — Арсений разглядеть не успел. Он и без того позволил себе рассмотреть незнакомца несколько лишних секунд. Из глубин памяти всплыло воспоминание о последних отношениях. У Кирилла ноги тоже составляли едва ли не бо́льшую часть его роста, и такие же русые волосы торчали в разные стороны. Эпоха Кирилла длилась пять лет и закончилась два года назад. С тех пор Арсений играл роль монаха с обетом безбрачия: все отношения заканчивались на первом свидании, потому что никто не нравился. Потому что Арсений слишком завысил планку, а может, и по какой-то другой причине. Он и сам не знал, почему каждый раз включал суку и честно говорил, что ему нужен кто-то другой. Кто-то получше тебя. Прости, дружок. Ты же сам видишь: я прекрасен, а ты, если честно, не очень. Чувство собственной важности стало последней каплей, после которой Кирилл не смог и дальше продолжать делать вид, что всё прекрасно. Он ушёл, и после этого Арсений ни разу не пожалел об этом: ни о том, что было, ни о том, чем всё закончилось. Люди приходят и уходят, а душа к Кириллу не лежала почти с самого начала, только зря уговаривал себя, что ещё чуть-чуть и настоящая любовь придёт. Арсений так задумался, что не заметил, как мужчина остановился в нескольких метрах от него. Он точно также опёрся локтями на перила и пытался прикурить сигарету. Зажигалка вхолостую щёлкала кнопкой, выдавая крошечные брызги искр, но пламя не разгоралось. Мужчина что-то заворчал, потряс зажигалку, попробовал снова — ничего. Арсений достал из уличного кармашка рюкзака свою, сделал пару шагов вперёд и предложил: — Огонька? Мужчина повернулся на голос и посмотрел на Арсения, затем улыбнулся и кивнул: — Не откажусь. Арсений щёлкнул зажигалкой, и незнакомец подался чуть вперёд, прикуривая сигарету. Затянулся неглубоко и, повернув голову в сторону, выдохнул дым. — А сам чего? — А я вроде как бросаю. Честно бросает, как в той замусоленной цитате, что бросить курить легко, и он делал это уже тысячу раз. Но всё как-то не хватало окончательной мотивации, а тут так совпало: Москва, он сам в шаге от новой жизни, а зачем в новую жизнь старые привычки тянуть? — А я даже не пытаюсь, — мужчина снова улыбнулся, внимательно посмотрел на Арсения. Вот, кто точно не боится показаться странным или навязчивым. Арсений смотрел в ответ: зелёные смеющиеся глаза, гладковыбритые щёки, улыбка открытая, искренняя (такие в Москве ещё остались?). Выше Арсения, его можно поставить между этими небоскрёбами, никто бы не заметил. Галстук, кстати, тёмно-бордовый, однотонный. Из-под рукавов пиджака выглядывали манжеты бледно-голубой, практически белой рубашки. Золотые запонки вместо пуговиц. Тяжёлые часы с кожаным браслетом на правой руке. Наверняка дорогие, но Арсений в этом не разбирался. — Меня, кстати, Антон зовут, — Антон протянул руку. Арсений пожал руку и представился: — Арсений. Приятно познакомиться. — Взаимно, — ответил Антон. И не покривил душой: действительно приятно. Арсений очаровал: своими светлыми голубыми глазами, родинками на щеках, отшлифованным кончиком носа, взъерошенными ветром тёмными волосами. Время от времени Арсений поправлял чёлку, пальцами зачёсывая её набок, улыбался настороженно. Голос приятный. Стоял весь в чёрном, только на футболке ярко выделялись белые крупные буквы, складываясь в надпись: «Not you again», да на ногах — ярко-красные кеды с белыми шнурками. Арсений выглядел как амбассадор красоты, и Антону на мгновение даже стало смешно с собственных мыслей. Он давно перестал смущаться своей природы, но всё ещё продолжал удивляться, какие штуки время от времени способен выкидывать его мозг. Наверняка уже весь пропитался табаком, и это — какой-то побочный эффект. — Ты не местный? — Антон кивнул на чемодан у ног Арсения. — Нет. На собеседование приехал. Где-то из недр портфеля раздался телефонный звонок. Антон вздохнул, достал телефон и, посмотрев на экран, пробормотал: — Извини, надо ответить. Удачи на собеседовании, Арсений. — Спасибо. Антон ещё раз улыбнулся и принял вызов, параллельно с этим туша сигарету и выбрасывая её в ближайшую урну. Арсений проводил Антона задумчивым взглядом, и снова посмотрел на часы: без пятнадцати девять. Уже лучше. Без пяти девять Арсений зашёл внутрь, отстоял короткую очередь к лифту и поднялся на шестой этаж. В кабине свободно поместились семь человек. Все мужчины, пятеро из них — похожие один на другого офисные занозы, втиснутые в строгие костюмы разных цветов. Арсений почувствовал себя неудобно и впервые задумался о том, что на совещание стоило бы надеть что-нибудь более-менее официальное, а не джинсы с дырами во все колени и такую же куртку. Менять что-то уже поздно. В лифте на него никто не косился: всем плевать. Даже в тотальном равнодушии людей друг к другу прослеживались свои очевидные плюсы. Арсений поймал на себе только один короткий взгляд мужчины в сером свитере и обычных синих джинсах — второй человек, который, наравне с Арсением, не задыхался в офисной рясе. С этим мужчиной они вышли одновременно, прошли в одном направлении, только Арсений свернул раньше, ища четвёртый кабинет, а его неожиданный спутник продолжил свой путь дальше по коридору. На часах ровно девять утра. На табличке у двери подпись: «Сергей Борисович Матвиенко». Сын того самого Бориса Матвиенко с вероятностью до девяноста девяти процентов. Легче от этого не стало. Арсений постучал в дверь и спустя мгновение услышал приглашение войти. Кабинет просторный, но полутёмный. Жалюзи на окнах позади стола свисали до середины, вдоль правой стены вытянулся небольшой кожаный диван, вдоль левой — огромная доска, сплошь усеянная какими-то листами разных размеров и цветов, кое-где между бумагой проглядывали округлые пластиковые шляпки магнитиков. Перед окном — большой стол и два кресла для посетителей перед ним. На столе множество органайзеров, все бумаги лежали листок к листку, все карандаши и ручки в чёрных матовых стаканчиках распределены по цветам колпачков, беспроводная мышка стояла на таком же чёрном коврике. Всё на своих местах, нет даже пыли, и только огромная доска сбоку, с торчащей во все стороны бумажной чешуёй, бросала дерзкую попытку привнести в этот полумрак хоть какой-то творческий беспорядок. Сергей Борисович встал со своего места и протянул Арсению руку. Второе рукопожатие за утро, только на этот раз ладонь немного меньше и не такая худая, как у Антона. Они поздоровались, и Сергей Борисович предложил присесть. Арсений оставил свои вещи у входа, заметив у двери вешалку, которая до этого не попадала в поле зрения. — С поезда сразу? — Сергей Борисович кивнул на оставленный чемодан. — Да, — Арсений слегка напряжённо улыбнулся. — Как Москва встретила? — Ветрено. — Ага, с Питера задувает периодически, — пошутил Сергей Борисович, опускаясь в своё кресло. Арсений рассматривал человека перед собой: похоже, лет тридцать пять, может, больше. Волосы на висках сбриты, на затылке собраны в хвост, щетина, переходящая в бороду, карие глаза, высокий лоб. Тёмно-зелёная рубашка и светло-коричневые подтяжки. Пиджак, видимо, висел на спинке кресла позади. Это, наверное, первый раз, когда Арсений не мог ничего сказать о человеке, исходя из его внешности. Например, можно предположить, что Антон общительный человек (иначе стал бы он разговаривать с первым встречным, даже если учитывать, что его угостили огоньком?), а если общительный, значит, у него много друзей и хорошая семья. В плохих не вырастают такими улыбчивыми. О Сергее Борисовиче судить трудно: он не сильно-то старше, но выглядел каким-то замученным, мешки под глазами, усталый вид. Это могло значить что угодно: от изматывающей работы до личных проблем, но никакого намёка на конкретику. И его идеальный кабинет, словно щит, охранял все секреты своего хозяина. Ни одна личная вещь не способна навести на мысль, потому что личных вещей-то и не наблюдалось. Никаких рамок с фотографиями на столе, никаких забавных статуэток с отпуска, никаких украшений — ничего. Ничего лишнего. Ничего личного. После общения с Сергеем Борисовичем кое-какое мнение о нём всё-таки начало складываться. Человек, которого нельзя назвать красавцем, притягивал к себе чем-то другим, чем-то, находящимся между инстинктами и подсознанием. К концу собеседования Арсений смотрел на Сергея Борисовича и не видел его внешности — только харизму. Его удачные, слегка язвительные, шутки, ловко интегрированные в разговор, его мягкая улыбка, глубокий, постоянно меняющий интонацию, голос. Те слова, которые Сергей Борисович подбирал, и то, как он их произносил. Таким не нужна красивая внешность, чтобы собирать вокруг себя много людей. Собеседование длилось больше часа, но пролетело как несколько минут. Сергей Борисович обсудил с Арсением некоторые из его работ, уточнил детали, спросил, готов ли Арсений к переезду. — Готов, — ответил Арсений с тяжёлым сердцем. Между комфортом и работой мечты он выбирал второе. — Это был решающий вопрос, — Сергей Борисович слегка улыбнулся. Спустя час Арсений вышел из кабинета, выкатывая за собой свой многострадальный чемоданчик. Его приняли. Теперь — обратно в Омск, собирать кладь повнушительнее. Его приняли, и это замечательно, но никак не вязалось в уме, отказывалось осознаваться в полной мере. В это почти не верилось. Последний шаг на пути к мечте сделан, теперь её можно смело потрогать руками, не боясь спугнуть.