На вершине Сциллы, у подножия Харибды

      Отец Сергея, тот самый известный на всю страну Борис Матвиенко, сошёлся с чужой женщиной, когда сыну только исполнилось три года. Женщина привела с собой в их дом ещё одного ребёнка, старше Сергея на год.       Этот период своей жизни, в силу особенностей детской памяти, Сергей помнил плохо: время от времени всплывали какие-то повторяющиеся обрывки дней или особенно запомнившихся моментов. Как Сергей жил с отцом один, до прихода в семью чужих, он не помнил совсем.       Никакой свадьбы Борис и Маргарита не играли: владея своим бизнесом, отец, в случае чего, не желал плутать в юридических лазейках, даже имея на руках брачный договор. Так и жили в сожительстве, вполне обходясь без формальностей.       Своего сына Борис воспитывал без особой любви: мать Сергея умерла при родах, и этот отпечаток смерти невольно лёг на ребёнка. Родившись такой ценой, он по умолчанию стал виноватым за сам факт своего существования. Зато Борис с лёгкостью сумел полюбить приёмного сына. С раннего детства Сергея сравнивали с ним, позиционировали их как братьев, учили делиться друг с другом всем, не вступать в конфликты и дружить. Борис специально не стал покупать квартиру просторнее, чтобы дети делили между собой одну комнату, привыкая друг к другу.       Сергей делиться не хотел. Впрочем, отец ему и так никогда не принадлежал: маленькие дети чувствуют всё, без возможности выразить это словами, и Борис никогда не ощущался как самый близкий человек. Если до прихода чужой семьи маленький Серёжа ещё как-то тянулся к отцу, то после перестал совсем: его полюбили по-настоящему, нежной и чистой материнской любовью буквально ни за что. В приведённой отцом женщине Сергей нашёл мать. И, конечно, страшно ревновал её к сводному брату, не желая даже понимать того, что не имеет на эту женщину никаких прав. Нелюбовь и холодная отстранённость отца сами собой отошли на второй план.       Сергей с самого начала знал, что Маргарита — не его родная мать, но трёхлетние дети тем и хороши, что у них всё гораздо проще. Его полюбили, он полюбил в ответ, и стал называть некогда незнакомого человека самым родным словом, в то время как его сводный брат Бориса так никогда отцом и не назвал.       Маргарита Серёжу полюбила как-то сразу: он так сильно отличался от её сына внешне и внутренне, что она, как могла, сокращала эту пропасть, не выделяя мальчишек ни по каким критериям. Если она покупала что-то вкусное, то непременно в двух экземплярах и одинаковое, чтобы дети не передрались. Если, проходя мимо, трепала по голове одного, то вскоре та же участь постигала второго. Маргарита считала Сергея своим сыном, и мальчик прикипел к ней, впервые почувствовав близкую эмоциональную связь с другим взрослым человеком. Она знала, что Борис холоден к сыну, и пыталась компенсировать это своим вниманием.       Маргарита никогда не сравнивала своих детей: как можно сопоставлять, к примеру, талант музыканта и художника? Зато в методах воспитания у Бориса сравнение находилось в главном арсенале. Все свои отцовские стремления он выплёскивал на приёмного сына, ставя его в пример родному.       Однажды, учась в начальной школе, Сергей отстоял в углу четыре с лишним часа, потому что его брат убрался на своей половине комнаты, а он — нет. Правда-то крылась в том, что комнату убирали вместе, она совершенно точно отвечала каким-то там взрослым стандартам чистоты, но в итоге за неубранный с кровати фантик пришлось понести наказание. Серёжа стоял в углу, наблюдая, как его сводный брат валяется в кровати, играя в тетрис.       Серёжа стоял в углу, грыз губы, колупал уголочек блестящих обоев, смотрел на сводного брата и ненавидел, ненавидел, ненавидел его. Так сильно, что едва сдерживал себя от того, чтобы выйти из угла и ударить этого нахала. Его останавливало только одно: узнай об этом отец, ему бы досталось ещё больше.       Ситуацию спасла Маргарита. Придя с работы, она разрешила Сергею выйти из угла, поцеловала в щёку, и потом весь вечер ругалась с Борисом за закрытой дверью кухни. Сергей их не слышал: он сидел за столом, делал уроки и глотал слёзы, пытаясь разобрать слова в приглушённо-раздражённых голосах.       Сводный брат продолжал валяться на кровати, даже не собираясь приступать к выполнению домашнего задания. Наверное, тоже прислушивался к происходящему за стеной. И ему, конечно же, ничего бы за это не сделали, потому что он самый лучший. Только поздним вечером он всё равно отхватил от матери как следует.       Тогда, слушая, как мама отчитывает идеального брата, Серёжа впервые почувствовал сладкое чувство удовлетворения, залившее его до краёв. Мама относилась к ним одинаково, а отец не мог. Как не мог Сергей подружиться со сводным братом, что ещё больше отдаляло его от Бориса. Даже по прошествии многих лет Сергей продолжал считать сводного брата чужим и часто жалел, что не он родной сын мамы. Тогда бы, возможно, отец его полюбил.       Злость на сводного брата с годами только копилась. В школе оба учились примерно одинаково, но отметок родного сына отец не замечал. Сергей участвовал в олимпиадах, занимал призовые места, приносил домой грамоты, но хвалила его только мама. Зато стоило один раз сводному брату прийти с синяками и ссадинами, Борис его всего чуть ли с ног до головы не облизал, трепетал над чужим ребёнком, как львица, зализывающая раны своему дитёнышу.       Мама тогда пришла домой гораздо позже, пропустив всё на свете: и то, как Борис обрабатывал сбитые костяшки, и то, как хвалил сына, который никогда не станет его, за умение постоять за себя. Сергей тогда затаился в коридоре, рассматривая происходящее на кухне с расстояния в несколько метров. Ему хотелось подойти и добить этого навязанного судьбой чужака окончательно, чтобы он убрался из их жизни, чтобы не занимал место Сергея, чтобы пропал навсегда.       Кто бы что ни говорил, но мальчику отца не заменит никто. Сергей и хотел бы отречься от этого чужого человека, но ведь продолжал жить с ним под одной крышей, день изо дня терпеливо выслушивая, какой он недостойный. Этот негатив впитывался внутрь, отягощая душу, и даже тёплые мамины руки не всегда могли залечить эту детскую боль.       В подростковом возрасте, перейдя в десятый класс, Сергей начал мечтать о том, как бы поскорее уйти из дома, подальше от отца и сводного брата. Их присутствие с каждым днём становилось всё невыносимей. К шестнадцати годам Сергей окончательно понял, что нет смысла бежать с каждой победой к отцу: её не оценят. В этом возрасте он совсем перестал на что-то надеяться, старался реже проводить время дома, изо всех сил ожидая конца одиннадцатого класса, после которого свалит подальше, лучше даже в другой город, оставив позади ненавистный дом, где тепло всегда вызывала только мама.       Сергей знал: уйдя из дома, он не сможет уйти из семьи, окончательно разорвать эту душащую его ненавистью и злобой связь. Потому что его семья — это не только сводный брат и отец, но ещё и любимая мама, самый близкий на свете человек.       Отец сразу после десятого класса сказал: он передаст фирму сыновьям, но для этого им сначала нужно отучиться, а потом проработать в фирме, доказывая, что оба достойны высоких должностей. Такая предопределённость в жизни не предел мечтаний, но Сергею нравилось думать, что отец потенциально всё-таки посчитал его достойным этого. Рано или поздно фирма могла стать его, он мог продолжить дело отца, которое, несмотря на сложные семейные взаимоотношения, ему нравилось. Сергей любил то, что делал отец, и всегда сам стремился к творчеству и рисункам, потому что кровь всё-таки не водица, и талант к дизайну он унаследовал не от матери.       Сергей рос закрытым ребёнком, никогда не делился с другими своими переживаниями, не имел друзей, не ходил гулять. Только в художественной школе чувствовал себя спокойно и на своём месте, рисовал много и часто, делясь всем накопившимся с бумагой. Раз в несколько месяцев Сергей заводил новый скетчбук, изрисовывал в нём каждую страницу, а после окончания выдирал по листку и разрывал их на мелкие кусочки, стирая улики своей боли, уничтожая рисунки, которые могли обнажить его душу перед другими.       Несмотря на свой перманентно угрюмый вид, Сергей обладал какой-то чёрной харизмой: он привлекал к себе людей своим филигранным сарказмом, тонкой иронией, которую понимали не все. А те, кто понимали, старались держаться поближе, пытались начать дружить, общаться чаще. Всех их Сергей держал на расстоянии от себя, зная, какие проблемы могут принести с собой взаимоотношения с людьми. Своим лучшим другом Сергей всегда считал маму, и никогда этого не стыдился. Но даже с ней Сергей не всегда мог обсудить то, что вдруг поразило его в четырнадцать и начало прогрессировать внутри, как настоящая болезнь.       В выпускном классе, незадолго до дня рождения сводного брата, произошёл случай, который лишил Сергея, в глазах Бориса, будущего в своей фирме. После того случая Сергей уехал из дома почти сразу же. Он позорно сбежал в Питер от своей семьи: от отца, сводного брата и даже от мамы. Его облепил такой толстый грязный слой стыда, боли и страха, что стены знакомого дома опротивели вконец, одним своим видом наводя Сергея на острые воспоминания.       Сергей бежал в Питер на обучение и с тех пор никогда не рвался домой, потому что бежал он в первую очередь от себя самого, от своих чувств, от преследующей его по пятам горечи и эгиды поражения.       За все четыре года обучения в Питере Сергей отца ни разу не видел, и уже не знал, есть ли у него шанс хотя бы просто работать в фирме, не говоря уже о какой-то высокой должности. Да и нужно ли ему это было? Он мог пойти работать куда угодно, забыть о своей семье навсегда, оборвать последнюю связь, чтобы забыть уже навсегда о своём позоре и стыде, не давать чужим людям, с которыми он прожил столько лет, лишнего повода думать о нём плохо. Только маму Сергей не мог оставить, а где мама — там и отец с чёртовым братом.       К концу профессионального обучения Сергей осознал, что не хочет идти работать на отца: результат его соревнований со сводным братом просматривался отчётливо, терпеть этих двоих ещё и на работе, связывая с ними дальнейшую жизнь, мог только законченный мазохист.       Борис осознавал, что одно обещание назначить сына своим преемником могло сдвинуть их мёртвые семейные отношения с заржавевшей точки, заставить их работать в нужном направлении. Но он не стал звать Сергея работать к себе, не дал шанса показать себя, проявить свои творческие способности. После того случая он сына даже не хотел видеть, стыдился его, злился при одном упоминании этого имени, выходил из себя. Всё мечтал выскрести изнутри этого человека, соскоблить его с внутренностей железной мочалкой, сделать что угодно, лишь бы навсегда забыть о том, что у него есть ещё один, родной, сын.       Сергей это принял спокойно, из принципа устроился в конкурирующую студию дизайна в Петербурге и несколько лет проработал там, делая успехи. Доказывал больше самому себе, что способен на что-то, что отец всё это время оставался слепым, и что он ещё пожалеет, когда поймёт, на какую бездарность променял его. Он собрал своё портфолио, нагрел место и зажил почти спокойно.       По вечерам, сидя в своей съёмной квартире, Сергей считал дни и невольно ловил себя на мысли, что скучает по маме. Она приезжала к нему как раз в двадцатых числах каждого месяца, наготавливала гору домашней еды, искренне интересовалась делами сына, волновалась, радовалась его успехам, а после уезжала обратно в Москву, куда Сергей так ни разу и не вернулся с тех пор, как уехал учиться.       От мамы же Сергей узнал, что его названный брат тоже вполне успешно работал в фирме отца. Мама гордилась ими обоими, у неё разрывалось сердце из-за того, что Серёжа несчастен, и что она ничего не могла с этим поделать, потому что она, слава Богу, — не тот человек, который заставлял сына страдать. А те люди, которые могли бы исправить ситуацию, делали только хуже.       Уж она-то догадывалась о многом. Уж она-то, как мать, видела больше, чем посторонние люди. И, конечно, она знала наверняка, куда периодически уезжал её старший сын, но понятия не имела, что с этим всем делать.       В Москву Сергею всё же пришлось вернуться. Спустя семь лет он гнал на сапсане, оставляя позади спокойный город с множеством воспоминаний, не зная, вернётся ли снова жить в свою привычную серую квартиру. Сергей ехал на похороны отца, и чувствовал себя при этом самым свободным в мире человеком, как будто с его плеч разом сошли все снежные лавины, а за ними — камни и горные хребты. Он чувствовал себя восхитительно никак, потому что больше ему не нужно было никому доказывать свою значимость. Потому что отныне он жил для себя, и смерть Бориса оказалась дверью в новую жизнь.       Сергей и на похороны-то ехать не хотел, но мама бы расстроилась. А потому он прошёл через это вместе с ней, потому что она, такая светлая и тёплая, как первый майский день, по каким-то причинам любила Бориса — этот толстый кусок льда, покрытый хитиновой оболочкой, завёрнутый в панцирь дисциплины и сухости чувств. Сергей не испытывал скорби, и не стыдился этого: он хоронил человека, морально топтавшего его на протяжении долгих лет. Он хоронил человека, ставшего совсем посторонним за последние годы. А когда умирают незнакомые люди, никто по ним не плачет.       Отпечаток смерти лёг на Сергея с рождения, но впервые он не жалел об этом, потому что у него всё ещё оставалась мама и любимая работа.