Подобие звезды по образу окурка, Прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши… Мой бедный друг, из глубины твоей души Стучит копытом сердце Петербурга. Александр Башлачев «Петербургская свадьба».
Хорошо катилась его голова вдоль кованых ворот посреди пустоши. Стоял он и смотрел, как девушка с горящими глазами отирала обоюдоострый клинок о высохшую траву, марая её серость багрянцем. Небо спряталось за тучами — такое смотреть ему не хотелось. Медленно голова подкатилась ему под ноги. Поднял её, улыбающуюся, уместил в ладонях, а сам глаз от девушки отвести не в силах — до того невыразительная, но взгляд её, пылающий печалью, искры из себя извергал, да сыпались те искры на траву сухую. Занялся пожар. А он всё стоял, сжимая свою голову в ладонях, и пламя тем временем уже охаживало во всю его плоть.∞ ◆ ∞
Искромётное облегчение. Серёжа медленно открыл глаза, вдохнув воздуха: пыльного, квартирного. Не пахло ни пожарищем, ни кровью, ни сухими травами. Только его собственной затхлостью и одиночеством. Приснится же всякая херня, а ты с ней потом целый день живи: учись, с людьми контактируй, о себе забудь. Хороший настрой на день грядущий. Мозг спросонья ему ещё одну хорошую новость подкинул: никакой учёбы, Серёжа, новогодние праздники. Правда, из дома выбраться всё же придётся: Антон прилетает. Не то чтобы он сам с аэропорта доехать не сможет: таксисты наглые свои услуги навязывают прилежно, только что шлюху в дороге для развлечения тебе сверху докинуть не обещают. «С комфортом» да «без пробок». Но уже не первый раз Антон к нему приезжает, и каждый из них Серёжа его встречал. И ехали потом вместе «с комфортом» да «без пробок» и молчали. Но внутри всё равно хорошо было. И хорошо это оставалось с ним, пока оставался рядом Антон.∞ ◆ ∞
Дым сигаретный высоко вверх улетал, на фоне серого неба почти незаметный. Серёжа стоял перед выходом из терминала и курил. Пепел падал на ботинки, но там и без них питерской грязи полно: зима выдалась снежная, холодная и очень красивая, а вот Пулково как следует убирать не научились: чуть где мешанина из снежной каши и сразу грязь. Сергей с тоской глянул на свои вычищенные ботинки — на носок медленно опустилась очередная хлопушка пепла — и перевёл взгляд на двери. Самолёт уже приземлился — Антон написал смс. Значит, скоро. Пулково изнутри походил на разрезанный ёлочный шар — такой, каким вы себе его представляете в детстве: сверкающий, блестящий и горящий сотнями огней. Гирлянды, ёлки, стеклянные шары, оставшиеся ещё со времён СССР, снежинки на окнах: неброские, но симпатичные. Праздник. Серёжа свой праздник провёл один. И Антону запретил к нему приезжать, как всегда запрещал. Зачем им одиночество размножать? Пусть там, в Москве Серёжиной любимой. Там и весело, и красиво и заняться есть чем. Друзей пусть своих обхаживает. А Серёжа потом. Числа второго, например. Как сегодня. Холодно. Сергей быстро докурил сигарету, потушил её и выбросил в ближайшую урну. Из шавермных шёл ароматный дымок поджаривающегося мяса. Совсем не тот запах, что был во сне. Руки в карманах всё равно заледенели, больно морозный день выдался. За стеклянными дверьми, в тепле и эфире золотистого света мельтешили люди. Выходили на улицу с чемоданами, многих из них встречали. Сергей с ненавистью проводил взглядом парня, вышедшего из терминала и тут же нашедшего свою девушку. Вцепились друг в друга будто в жизни не виделись. Поцеловались. Он ей капюшон на голову накинул, сказал что-то тихое. Она улыбнулась. Взявшись за руки, пошли такси искать. Счастливые, сука. Блядь. Серёжа зажмурился. Нельзя ненавидеть людей за то, что они счастливы, а ты нет. Еблан. Изо рта, вместе с тяжёлым вздохом, вырвался клуб пара. Из мёда и света, из тепла и праздника, минуя стеклянные двери, к нему шёл Антон. С небольшим чемоданом в руке и рюкзаком за спиной. Пар изо рта идти мгновенно перестал. — Привет! — Антон подошёл к нему, улыбнулся широко. В шарфе и перчатках, в шапке своей дурацкой с помпоном смешным, небритый, свежий и полностью довольный жизнью. — Привет, — буркнул Сергей. — Чё так долго? — Мой чемодан одним из последних выгрузили. Долго ждал. — М. — Мама обещала на Рождество приехать. Ты с ней говорил уже в этом году? — Да. Антон вёл его куда-то вперёд — в самую гущу машин и людей. Не касался. Знал, что Серёжа против будет, даже если ничего предосудительного они не сделают. Но встречают друг друга всегда как незнакомцы, и на людях ведут себя так же. Антон всё успевал: и языком молоть, и такси ловить, и с Серёжи глаз не сводить. Конечно, чтобы не потерять друг друга. Сергей не успевал ничего. Он шёл за Антоном, слушая его вполуха, и как оказался в низкой, воняющей «освежителем» машине не понял сам. Услышал только, как хлопнул багажник серого седана, и как Антон, шлёпнувшись рядом, называл адрес съёмной квартиры Серёжи. В салоне играло «Наше радио». Водитель, мужик лет сорока, заговорить с ними даже не пытался. Молча выехал на дорогу, полностью сосредоточившись на светофорах и знаках. На зеркале заднего вида висела проклятая вонючая ёлочка. Серёжу от них всегда укачивало. Это ж как нужно не любить себя и свою машину, чтобы эту пошлость вешать? Хоть кому от неё вкуснее дышаться стало? Только тошнота одна от укачивания. Сергей прислонился лбом к стеклу, закрыл глаза. Хотелось покрутить рычаг и открыть окно. Камень в желудке распухал точно губка. Когда у него будет своя машина, он никогда в жизни не повесит в неё «ёлочку». Лучше каждому пассажиру при посадке желать удавиться. Гуманнее и честнее. Мизинца, лежащего на сидении, коснулась тёплая ладонь. Сергей не повернулся, только глянул в оконное отражение: Антон пододвинулся поближе. Поставил между ними свой рюкзак — за ним водитель не увидит их рук, даже если повернётся. Антон переплёл их пальцы вместе, и Серёжа сжал его руку в ответ. Ехать им оставалось минут тридцать. Камень внизу живота медленно трансформировался в нечто совсем иное.∞ ◆ ∞
Всё вокруг увешено гирляндами. С витрин магазинов и ресторанчиков пестрили новогодние плакаты, снежинки и блестящие дождики. Каждая кофейня зазывала к себе на чашечку кофе или согревающего глинтвейна. В окнах на верхних этажах у кого-то даже днём продолжали гореть огоньки. Сергей с Антоном шли вниз по Миллионной улице, снег под ногами, утрамбованный в брусчатку, едва поскрипывал. Поток туристов совсем небольшой — не то, что летом — и каждому находилось место на узком тротуаре. Большинство людей сидело по домам и доедало прошлогодние тазы салатов. А они, два долбоёба, выперлись второго числа на улицу погулять. Антон рассказывал про универ. Серёжа его слушал, но уже не вполуха, как в Пулково, а полноценно. Смотрел только вперёд, потому что местами скользковато было и наебнуться желания не возникало до сих пор. —… сидит, короче, эта Пизда Ивановна и так картинно за кудряхи свои берётся со словами: «Вот это я опростоволосилась!». «Опростоволосилась» она, ёба-боба. «Мадам, вы из какого века нынче к нам спешились со своей кареты безумия», — хотел бы я её спросить. Серёж, осторожней. Как раз спускались с первого Зимнего моста. Меж двумя домами уже виделся Эрмитаж и Дворцовая площадь, а Сергей так заслушался, что всё-таки повернул голову посмотреть, как Антон свою преподшу изображает. Поскользнулся на выступе и чуть не пропахал носом основание моста. Антон его сразу же под локоть подхватил и обратно поставил. Дальше пошли как ни в чём не бывало. — Короче, тогда она у нас тоже зачёт не приняла. Забыла про нас опять, перенесла. В январе, тип, сдадите, а то, что я эти билеты каждый раз перечитывал — это хуйня! Я ж за праздники забуду всё на хуй… Антон да забудет. Как же. Говорить Серёжа ничего не стал. На Дворцовой площади народу побольше — вот, куда все стеклись. И Пётр с Екатериной в кринолине ходят довольные, только и успевают, что туристов на фотки да деньги раскручивать. Миновали их без происшествий, Серёжа только ответил громко: «Не интересует» и сам Антона за рукав прочь из толпы вывел. Отпустил тут же. Терпеть он не мог этот Питер приставучий ко всякому, кто зазевался. Не нужно было ему ни фото с Петром, ни флаеров с акциями, ни бесплатных уроков вокала, ни свистулек, ни магнитиков… ничего ему от этого города не нужно было. А нужна была его Москва любимая, его усталая богиня, в которой никому ни до кого нет дела, и тем прекрасна она, что никто тебя там лишний раз не тронет, потому что чревато это словесной вертухой с ноги и грубым «отъёбись». Огромная, всеобъемлющая Матерь, на груди которой и всплакнуть можно так, чтобы незаметно, и порадоваться тоже — в тишине, наедине с собой. А здесь каждый тебя норовит тронуть, что человек, что погода, что чайки доставучие, над головами летающие. Москва утешит и совет даст, а Питер только по лицу тебя ветром отпинает и наземь радостно свалит, чтобы ты почки да копчик отшиб. Тосковал Сергей по Москве. Но с тоской той жить научился. На Троицком мосту ветер будто обезумел совсем. Серёжа едва слышал Антона из-за гула в ушах. Холод хлестал по щекам, волосы на голове ерошил, под шиворот забирался. Только у колонн он стихал, обтекал их и мчался прочь над рекой изводить других своими колючками. Мост прошли только наполовину, когда Антон вдруг остановился за одной из таких колонн. Сразу стало тихо и тепло, будто в помещение зашли. Серёжа нахмурился, спросил: — Что? — Щас, погодь. Антон размотал шарф, что под курткой прятался, и повязал его на Серёжину шею. Сам на своём пуховике воротник застегнул до самого горла. Сергей выглядел недовольным. Но Антон знал, что нагретый им шарф к замёрзшей коже приятно приник. Приласкать бы его такого. Хмурого, недовольного. Всё-то ему не нравилось в этой жизни, а Антону, вот, нравилось всё. Он вообще был из тех долбоёбов, которым что Питер, что Москва — всё красиво, нигде плохого нет, а если и есть, то хорошего больше. И Серёжу он любил страшно. Особенно это чувствуется теперь, когда уже несколько лет как приходится им по разные стороны жить и видеться только несколько раз в году. — Пойдём. — Серёжа поправил на шее шарф, тут же выстроенные Антоном мечты руша. Как бы он прижал невысокого Серёжу к основанию колонны и поцеловал бы, в волосы его пальцами забравшись, сжав, разлохматившиеся, и теплее бы сразу стало ему, но уже не только от шарфа. Едва им стоило выйти из-за колонны, как снова ветер простёр к ним свои объятия, и так и шли они в них до тех пор, пока с моста не сошли. А там терпимее стало. С неба медленно начал срываться крупный пушистый снег. На Заячьем острове народу оказалось не меньше, чем на Дворцовой площади, но всё равно не так много, как обычно бывало летом. Потому Антону больше всего нравилось прилетать к Серёже не в сезонные времена года. Тогда город будто для них двоих оживал, и чудилось, будто оба они местные и всю жизнь здесь живут и ещё столько же жить будут. Едва склонившись через перила, небольшая группа туристов рассматривала что-то в тёмной воде. Серёжа уже знал, что там на сваях сидит заяц, и что каждый норовит его сфотографировать, хотя особенного в этом зайце ничего не было. Но почему-то всем он очень нравился. Антон подошёл тоже, перегнулся. Уж они этого зайца не один раз видели, а всё равно Антон мимо него никогда не проходил. Серёжа встал рядом. Всмотрелся в небольшой памятник с металлическими ушами, совсем не выглядящими ни мило, ни мягко. Обычный заяц. —…мало кто из туристов знает об этом заранее, — донёсся до Серёжи и Антона голос экскурсовода. — Но у этого зайчика даже есть своё имя: Арсений. Такое имя Арсений получил по созвучию от исконного названия этого острова «Иенисаари», что с финского переводится как «Остров Ивана Купалы», однако было ошибочно переве… — Арсений, блядь, — пробормотал Серёжа так, чтобы Антон его услышал. — Ну что за ебланское имя? Антон пожал плечами. Вместе отлипли от перил и двинулись в сторону парка. — Да нормальное имя, чё ты. Пойдём может в мак зайдём? Жрать охота. — На «Ваське» мака нет. Возвращаться потом? Антон вздохнул. На Васильевский остров он хотел сходить обязательно, и обязательно сегодня. С завтрашнего дня людей будет становиться всё больше, и тогда пропадёт это чувство уединения с городом и Серёжей. Если даже сейчас по городу ходят небольшие пока группки туристов и заёбанные экскурсоводы. Решили в итоге, что ещё час Антон потерпит, а там уже перекусят в грузинском ресторанчике рядом с квартирой Серёжи, чтобы после еды, утомлённым и отдохнувшим, не нужно было пересекать ещё половину города по холоду и усиливающемуся снегу. Обогнули парк и по Биржевому мосту вышли на Васильевский остров. Антон даже перестал говорить: так сильно ему нравился вид на небольшую площадь с Ростральными колоннами, что он этот вид упаковал бы в красивую крафт-бумагу, уложил в своё сердце между любовью к Серёже, маме и Москве да так и жил бы с ним, не расставаясь. Однако увезёт с собой Антон только завёрнутый в крафт-бумагу брелок одной из колонн, что купил ему Серёжа в сувенирной лавке недалеко от дома. (Второй такой же брелок он уже повесил на свои ключи.) Издалека Ростральные колонны напоминали каменные колы с замурованными в них человеческими сердцами. Так Сергею казалось. Стоящие и не совсем далеко друг от друга, но и не так что бы уж рядом, они украшали собою город. И, возможно, были единственными из того, что ему нравилось в этом плаксивом Питере. Начинало темнеть. Желудок у вечно голодного Антона урчал так громко, что слышно было даже Серёже. Время подходило к пяти. Все горящие фонари и гирлянды отбрасывали на снег цветные всполохи, переливались в их свете проходящие мимо люди, улыбались друг другу и потихоньку наполняли собою ресторанчики и кофейни. Всё чаще, проходя мимо очередного заведения, можно было увидеть не пустующие столики у окон, а столики, занятые друзьями, парами и семьями. Официанты разносили заказы, где-то там, в глубине этих муравейников, трудились повара, баристы и бармены. По Дворцовому мосту вновь вернулись на Дворцовую площадь, будто всего лишь обошли её с другой стороны и путь этот не занял у них, со всеми остановками, полдня. Вновь Первый зимний мост. Вверх по Миллионной. Не домой — в ресторанчик грузинской кухни. Тепло и уютно. Антон, заказавший сидр и огромную порцию свиного шашлыка, с аппетитом уминал принесённую на затравку тарелку с лепёшками и красным соусом. Серёжа ждал свой хачапури и хотел курить. Ноги гудели от интенсивной прогулки, и завтра он никуда из дома не выйдет, пусть Антон гуляет без него, пусть что хочет делает… Только не бросает его в квартире одного… Нет. Даже если захочет гулять — Серёжа его отговорит. Будет согласен смотреть целый день телевизор и даже поможет что-нибудь приготовить. Но только не гулять. — Заказал бы уже что-нибудь другое, — подначивает его Антон, сидящий рядом. — Сколько раз мы с тобой сюда приходим, столько раз ты это хачапури и берёшь. — Потому что оно вкусное, — отмахнулся Серёжа. Пришёл официант со второй бутылкой сидра для Сергея и большим стеклянным стаканом. Поставил на стол перед ними пустые тарелки. Разложил приборы и ушёл тихо, будто его не было. Работа такая: чем ты незаметнее, тем лучше. Столик им достался хороший: как раз у окна. Сидели в гуле тихих голосов и ненавязчивой музыки и смотрели, как продолжал падать снег, укрывая новым слоем культурную столицу. Мимо ходили люди. Кто-то в руках нёс пакеты, кто-то ловил детей. Кто-то держался за руки. Всё шли и шли парочки, и не было им конца. И почему их так много? Неужели, везде так? Есть ли во всём городе две похожие на Серёжу и Антона души — такие, чтобы ближе них никого, но и не коснуться лишний раз даже наедине?.. Горящий прямо над козырьком входа в ресторан фонарь медленно расплывался перед глазами в жёлтый круг. Серёжа макнул в него кусочек пышного теста, отломленного от хачапури, смешал с сыром и отправил в рот. Вкусно. Горячо. Антон уже уминал свой шашлык. Оставил ему четыре кусочка и две грибные головки, запечённые на гриле. Серёжа придвинул к нему половину оставшегося хачапури. Поменялись тарелками. — Это всё в тебе твоя кровь грузинская сидит, — будто продолжая разговор, сказал Антон, улыбаясь. — Скорее, кавказская, — хмыкнул Серёжа. Шашлык до того сочный оказался, что соком его впору было и захлебнуться. Не зря Антон так похабно стонал после каждого кусочка. Не соврал. Официант прошёлся по залу. Его наученный глаз выделял пустые тарелки из фракции ненужных деталей. Зажигалка с длинным носиком опаляла свечные фитильки на столах желающих, вспыхивала красным огоньком, совсем как зажигалка Антона. Вечно ломающаяся, в этот раз она издала последнее сиплое сопение и перестала даже искрить. Серёжа достал свою. Люди, занявшие их столик у окна, от свечи не отказались, и вспыхнуло пламя. Антон склонился к нему, сложил ладони лодочкой, обнимая их руки. Прикурил от Серёжиной сигареты. Просто два парня на улице делятся друг с другом огнём. Антоново лицо близко. Не отстранялся. Пахло от него сидром, немного хмельно. Вдруг сейчас поцелует?.. Но нет. Затянулся только, хотя уже можно было и отойти друг от друга на приличное расстояние. Дёрнулся его кадык, голова опрокинулась и замерла, выпуская в небо дым. Хорошо. Серёжа дымом едва не подавился. Сделал затяжку глубокую и тоже выдохнул. Раскуривая сигареты, неспешно пошли к ближайшему магазинчику закупиться.∞ ◆ ∞
Шарф Серёжа снимал нехотя. (Попробует, когда Антон будет улетать, спрятать его.) На кухне Антон разгружал пакет с продуктами. Трещала старая дверца холодильника, кряхтел Антон: — Чем ты только питаешься? Ничего нет, даже заплесневелого куска колбасы. Серёжа пожал плечами. Стоял, облокотившись на кухонный стол, растирал замёрзшие и покрасневшие руки друг о друга. — Ничего, перед отлётом мы с мамой наготовим тебе всего и заморозим. Ты прошлое всё доел же, ничего не попортилось? — Ничего, — кивнул Сергей. Антон отложил пакет. Глянул на руки Сергея, нахмурился. Подошёл поближе и принялся их меж своими пальцами растирать. К лицу поднёс, поцеловал осторожно обветренные костяшки. — Почему перчатки не носишь? — спросил почти строго. Серёжа не ответил. Когда Антон так близко, вспомнить, почему нельзя всегда вот так или даже ещё ближе — тяжело. Пальцы непроизвольно дрогнули. Антон прижался к ним губами и медленно отпустил. — Завтра готовить будем. Сегодня устал и сыт, как кот. Серёжа с ним согласился.∞ ◆ ∞
Сквозь сон Серёжа услышал неспешное перешёптывание и тихий щелчок входной двери. Протянув руку, нащупал ещё пустоту. Слева от него, там, где спала Третья, постель была ещё тёплой. Который час? Долгая-долгая ночь втроём… Как её звали?.. — Вера ушла, — Антон вернулся в постель. Залез с замёрзшими босыми ногами под одеяло, прижался к Серёже, обнял его руками и ногами. За окном уже светило яркое по-зимнему прекрасное солнце. Пробивалось сквозь утреннюю дымку, текло меж газовых полупрозрачных штор, впитывалось в комнату. Серёжа выдохнул. Антон жался к нему совсем нагой, и Серёжа — ничуть не лучше. Неужели это — самое приятное время в его жизни? Да. Да. Лучше, чем вся предыдущая ночь, лучше секса и вкусной еды, слаще сидра и конфет — вот это голое тело, прижимающее его к себе, желающее прижиматься в ответ. — Который час? — хрипло спросил Серёжа. — Полдень, — также хрипло ответил ему Антон. Скользнул по подушке вниз. Прижался влажным поцелуем к губам Серёжи. Замерли, не двигаясь, прямо так. Оторваться друг от друга больно, будто слюна общая сшила их рты меж собой горько и сладко. Шов ко шву. — Пожалуйста, Серёж. Возвращайся в Москву. — Доучусь здесь. — И там можешь. Переведёшься на тот же курс. Серёжа качнул головой. Всё у Антона просто было. Но город, который Борис своею жизнью очерняет, Сергей не вынесет. — Плохо мне без тебя там, — сознался тихо Антон. Серёжа знает. Разговор этот у них в каждый антонов прилёт состоится. И всегда он идёт по тому же сценарию. Но Антон будет продолжать спрашивать. А Серёжа будет продолжать отказываться.∞ ◆ ∞
Второй раз (время уже близилось к трём часам дня) первым проснулся уже Серёжа. Вылез неохотно из объятий Антона, пошёл на кухню. Открыл деревянное окно, закурил. Стоял, ничего не накинув на себя, и холод зимний отрезвлял его заплывший и разомлевший от ласк мозг. За ночь снега нападало прилично: под окнами едет машина, крошку белоснежную в стороны разбрасывая. Люди её сторонятся, обходят. А снег всё идёт, и даже останавливаться не думает. Крупный такой же и немного влажный. Антон зашёл на кухню спустя минуты две — сигарета уже подходила к концу. Серёжа не повернулся, хотя и чувствовал себя немного неуютно теперь вот так, с голой жопой стоя у окна. Чего они там друг у друга не видели… Ничем Серёжа не дал понять, что Антона угадал, хотя Антон и понял, что его заметили. Особо не скрывался. Стало быть, ночь прошедшая ушла окончательно, и то, что можно было тогда, в постели, вновь больше нельзя. Стало быть, снова они «братья» калечные. До приезда мамы оставался один день.