* * *
Только попав на фронт, я осознал, насколько быстро может лететь время. Всё меняется так быстро, что на долгие размышления и копание в душе просто нет времени. Уже через пару дней я перестал изводить себя предстоящими объяснениями с гауптманом. Когда придет время, тогда и решим как быть дальше, а сейчас есть много других насущных проблем. За подступы к Москве велись ожесточённые бои, и в любой момент русские могли атаковать Ершово. Мои парни патрулировали соседнюю деревню и прилегающий участок леса, никак не пересекаясь с людьми Штейнбреннера. Я тоже старался поменьше торчать в штабе, не желая лишний раз сталкиваться с штурмбаннфюрером. Мало приятного ежедневно видеть в его глазах насмешливое напоминание о своей провальной ошибке. И мне не нравилось, что там целыми днями сидит Эрин. Она конечно не настолько безрассудна, чтобы дерзить командиру отряда СС, а там кто его знает. Меня больше беспокоили его расспросы, откуда появилась столь юная переводчица. Файгль худо-бедно поверил в её трогательную историю, так же как и я. В основном из-за симпатий к «Карлу». Да и за несколько месяцев всё-таки убедились, что она не подосланный враг. Но Штейнбреннер не должен узнать, что она на четверть русская. Иначе не поздоровится ни ей, ни мне за то, что знал и проявил непростительную снисходительность. Эти партийные на полном серьёзе убеждены, что есть высшие и низшие расы. Что евреи, русские, цыгане должны быть уничтожены. — Я сам неплохо знаю русский и ненавязчиво проследил за работой вашей переводчицы, — изучающе посмотрел на меня Штейнбреннер. «Неужели она нас снова обманывает?» — холодом обожгла мысль. — Она действительно профессионал в своём деле. Единственное, что немного смущает, — её возраст. Девушка едва закончила школу. Вы не проясните мне эту загадку? Чертыхаясь про себя на все лады, я попытался придумать приемлемый ответ. И тут вспомнил наших соседей. Герр Гиршман прожил в Союзе пару лет перед войной. Консультировал инженеров на танковом заводе, что-то вроде обмена опытом. Но главное — он пожелал, чтобы семья всё это время жила с ним. Помню Макс, когда вернулся, всё пытался научить нас русским ругательствам. — Её отец какое-то время жил в Союзе. Разрабатывал новую модель танка, и Эрин почти год провела там же. Ходила в русскую школу… Говорят же дурной пример заразителен. За всю жизнь я соврал раза три и то по мелочи. И уж конечно подумать не мог, что буду делать это, глядя в лицо штурмбаннфюреру СС. Не знаю, насколько я был убедителен, но сегодня снова нахожу его возле девчонки. Смотрит с отеческой заботой и «невинно» спрашивает: — Безусловно желание поддержать отца похвально, фройляйн Майер, но я надеюсь, путешествие в Россию не помешало вам хранить верность традициям своей страны? Вы состоите в «Союзе немецких девушек»? — Конечно, герр штурмбаннфюрер, — как-то не совсем уверенно она при этом выглядит. Неужели действительно не посещала лекции? Это же обязательно для всех девушек. И Чарли, и Грета состояли в этой организации. Чарли нравилось постигать семейные ценности. Грета же хоть насмешливо фыркала, но не смела саботировать занятия. — Что же будет после Третьего рейха? — коварно спросил Штейнбреннер. — Тысячелетний Рейх будет существовать вечно, — простодушно улыбнулась Эрин, и я облегчённо выдохнул. Может, я действительно предвзято отношусь к ней. Может, мы и уживёмся, если она будет тихо и незаметно сидеть в штабе и качественно выполнять свою работу. А на следующий день относительное спокойствие разбилось вдребезги. Девчонка ворвалась в штаб с требованием запретить «Этот беспредел». «Беспределом» имелось в виду действительно неподобающее поведение солдат. Оказывается, солдаты Штейнбреннера частенько устраивают посиделки и в добровольно-принудительном порядке приглашают русских девушек за неимением другой компании. Тут мне было нечего ей возразить. Подобные развлечения я под угрозой трибунала запретил в своей роте. Одно дело если кто-то по-тихому и без насилия удовлетворит… скажем так, потребность в женщине. Но я не позволю никому опускаться до откровенного насилия и позорить честь солдата Вермахта. Другое дело, что я не имею права командовать солдатами Штейнбреннера. — Вам жаль этих примитивных крестьянок, фройляйн? — небрежно спросил он, пристально буравя её взглядом. Эрин, не отводя взгляда, тихо ответила: — Дело не в жалости, герр штурмбаннфюрер. Меня как девушку, воспитанную в традициях великой страны, оскорбляет то, что рядом со мной происходят подобные оргии. Тот снисходительно кивнул и повернулся ко мне: — Вы создали себе немало трудностей, герр лейтенант, когда взяли на службу это нежное создание. Фройляйн Майер ещё совсем ребёнок и вполне естественно, что её приводят в ужас некоторые моменты, согласитесь, неизбежные на войне. Ну, не знаю, кому как. Я тоже не считаю нормальным насиловать женщин, будь они хоть трижды из побеждённых народов. Он легко поднялся и приобнял её за плечи: — Думаю, нам с вами следует прислушаться к этому юному голосу морали и сделать солдатам внушение. Мы пришли к избе, которую местный полицай приспособил под некое подобие кабака. Он же бордель по совместительству. Я оценил масштаб бедствия — русские девушки действительно не выглядели весёлыми или довольными, несмотря на то, что парни держались вроде бы прилично. Хотя судя по количеству бутылок — пустых и не очень — их никто не будет спрашивать, согласны они или нет удовлетворять толпу солдат. Я отметил, что из моих парней сидят только Шнайдер, Бартель и Хайе. — Расходитесь, уже поздно, — спокойно приказал я, игнорируя недовольные взгляды. Надеюсь, желающих спорить со своим командиром нет? Дождавшись, пока они выйдут, задержал, напоминая. — Мне повторить приказ об обращении с гражданским населением? — Герр лейтенант, — пробасил Хайе. — Да мы и не нарушали его, у них тут такие гулянки проходят не первый раз. Ребята сказали, мы оказываем честь этим русским крестьянкам своим обществом. — У ребят есть свой командир, — резко ответил я. — И что-то не видно, что бы девушки светились от счастья от такой чести. Шнайдер молча проводил взглядом Эрин, которая уводила одну из девушек. Кажется, она живёт в её избе. Теперь понятно откуда ветер дует. Солдаты Штейнбреннера тоже потянулись на выход, мягко говоря, недовольные таким окончанием банкета. Штурмбаннфюрер остановился около меня и достал портсигар. — Пришлось сегодня пойти навстречу чувствам маленькой фройляйн, — добродушно усмехнулся он, вытаскивая сигарету. — Мои парни расстроены, но ничего. Это будет небольшим уроком не забывать, для чего мы все здесь. — Да уж, не стоит забывать о чести и достоинстве, — я тоже полез за сигаретами. — О, вы полагаете, мы будем церемониться с этими свиньями? — презрительно скривился он. — Эти убогие крестьянки — ненужный мусор под нашими ногами. Их можно лишь использовать по своему усмотрению, а затем отбросить в сторону. Я посоветовал своим парням вести себя чуть тише пока вы здесь. Вот же лицемерная сволочь. Значит, как только мы уйдём снова будут издеваться над девушками? Но по крайней мере, мои солдаты будут вести себя пристойно. Уж за это я могу отвечать.* * *
— Я получил письмо из дома. Мама пишет, что отец вступил в НСДАП. Фридхельм кивает, словно это для него не новость. Впрочем, я знаю, что мать пишет и ему тоже и куда чаще чем мне. Я не ревную. Так уж повелось, что мы с ней стеной стоим между ним и отцом, защищая. Я не знаю почему, но он никогда не любил Фридхельма, а ведь он был всегда в общем-то послушным ребёнком. Я, например, шалил намного больше, но отец ограничивался лишь положенными нравоучениями, не более. А вот брат раздражал его даже если тихо сидел в нашей комнате, зачитываясь очередной книгой. «Нечего забивать голову романтической дурью и приключениями, лучше бы математику подтянул. Мужчина должен получить достойную профессию, а не витать в облаках, декламируя стишки». Поколотили в школе? «Сам виноват. Нужно больше уделять время физической подготовке, а не горбиться над книжками». Стал наконец-то допоздна гулять с друзьями? «Бери пример с брата и иди добровольцем на фронт, тогда может и с тебя будет толк». Я надеюсь, у нас с Чарли будут дети, и видит Бог, я буду любить их всех одинаково. Никогда мой сын или дочь не ощутит себя ненужным, нелюбимым ребёнком. — А ещё радует, что с сентября бомбёжки прекратились. — Если война продлится, то нас будут ещё не раз забрасывать бомбами англичане или русские, — пожимает плечами Фридхельм. Мы практически не общаемся с той самой драки, и я его совсем не узнаю. Мой брат никогда не обижался на меня более чем на неделю. — Чего такой мрачный? Уже два дня Фридхельм отгораживается от меня очередной книгой и даже не смотрит в мою сторону. Причём обиделся по ему одному понятной причине. В этот раз мы даже не ссорились. — Тебя кто-то обидел в школе? Или это отец? Привычным жестом ерошу мягкие волосы, чуть растрёпывая, и чувствую, как брат упрямо выворачивается. Перехватываю напряжённо сжатые плечи и заглядываю в глаза, не обращая внимания на то, что он отводит взгляд. — Фридхельм, я не потомственная гадалка. Если не расскажешь, что случилось, я не смогу тебе помочь. — И чем же ты мне поможешь? — обиженно сопит он. — Хочешь сказать, ты не знал, что мне нравится Катрина? И не её ты уже неделю провожаешь из школы? Чёрт, почему он не рассказал, что ему нравится эта девчонка? Самое смешное, что у меня и в мыслях не было ничего такого. Ну, проводил пару раз, и то потому что идти было в одну сторону. — А почему ты сразу не поговорил со мной? Уже бы давно знал, что я с ней не встречаюсь, — Фридхельм смотрит недоверчиво, но хотя бы слушает меня. — И вообще ей, по-моему, нравится Отто из моего класса. Прости, малыш, но твои ровесницы обычно предпочитают парней постарше. Однажды и ты встретишь девушку, которая тебя полюбит. Всему своё время. Фридхельм молчит, но по его глазам я понимаю, что прощён. Наконец слышу тихое: — У вас правда ничего не было? Вот же упрямец, словно не слышал, что я только что сказал. Ветреная красотка Катрина вряд ли ответит на его чувства, но говорить сейчас ему это в лоб мне кажется слишком жестоким. — Правда, — присаживаюсь на край его кровати. — Мы же братья. Ни одна девчонка никогда не станет между нами, так? Хочешь, торжественно поклянусь никогда не переходить тебе дорогу? — Не надо, — наконец-то улыбается Фридхельм знакомой родной улыбкой. — Я тебе и так верю. А что сейчас? Пусть мы не соперники в общепринятом смысле, но эта девица всё-таки влезла между нами. Я нарушаю свои обещания, и от мысли, что мы сейчас чуть ли не враги, мне больно, но допустить, чтобы Фридхельм сломал свою жизнь из-за неё, я не могу. Я прекрасно помню, как он готов был сбежать вместе с ней, наплевав на то, что его расстреляют за дезертирство. А учитывая, что ему тоже претит эта война, они вдвоём могут решиться на любую глупость. — Я не знаю, сколько продлится война, но на Рождество мы явно не попадём домой, — холод в глазах Фридхельма постепенно тает, сменяется тёплыми бликами. — Грета и Виктор будут ждать нас напрасно. — Если будет затишье, мы могли бы выбраться к Чарли, — робко улыбается он. — Отметим Рождество вчетвером, может, конечно чуть позже. Я знаю, что не должен был сейчас этого говорить, но слова будто сами сорвались с языка: — Фридхельм, тебе не стоит слишком привязываться к Эрин. Ты же понимаешь, отец никогда не примет девушку, в которой течёт русская кровь, а тем более сейчас… Его взгляд моментально становится чужим, колючим, губы упрямо сжимаются: — Мне пора заступать в караул. — Подожди, я… — чёрт, он опять взбрыкнул, стоило только упомянуть его ненаглядную Эрин! — Я тебя услышал, Вильгельм, — ровным голосом ответил он. — А теперь услышь и ты меня. Мне на всё это плевать. И на её происхождение, и на мнение отца, да и на твоё собственно тоже. Не хотите смириться с моим выбором — мы с ней уедем подальше, когда всё это закончится. — Фридхельм… — Я люблю её и смогу защитить, — жестко перебил он. — И если ты не можешь это принять, то хотя бы не мешай нам. Недоговоренное «иначе» тяжело повисло между нами в его взгляде. Иначе я откажусь от всех вас. Я могу понять то, что он чувствует. Ведь я его люблю, пусть и другой любовью и тоже готов защищать от всего. Только теперь нужно быть осторожнее, придумать что-то, что не выставит меня жестоким тираном, преследующим несчастных влюблённых.* * *
Я ушёл из штаба пораньше, тем более Штейнбреннер тоже уехал. Возвращаться в душную избу я не спешил, решил немного пройтись. Может, увижу Фридхельма. Хотя что я ему скажу? Что я неправ? Учитывая комендантский час, на улице не было ни души. Даже собаки не лаяли, деревня словно вымерла. Фридхельма я не увидел. Наверное уже ушёл к границе села. Так, а это что такое? Всё в той же избе похоже опять идёт развесёлая пирушка. До меня донеслись звуки марша, в окнах горел свет. Без раздумий я подошёл к двери. Сейчас посмотрим, как мои парни понимают непосредственные приказы своего командира. В комнате подвыпившие солдаты веселились на всю катушку. Кто-то весело кружил в танце одну из тех русских девушек, что были здесь вчера. Ещё одна сидела, пытаясь отказаться от полного стакана местного «шнапса», который настойчиво впихивали ей в руки. И только я успокоился, что моих здесь нет, из-за занавески, делящей комнатушки, выскочила Эрин: — Только тронь меня ещё раз, мудила! — Сюда иди, мелкая дрянь. Она там что, была со… Шнайдером? Тот по-хозяйски перехватил её за талию и потянул обратно. — Что происходит? — я что такой незаметный, что никто из них двоих не прореагировал на появление своего командира? — Ничего, герр лейтенант, — Шнайдер тут же выпустил её и спокойно продолжал. — Девушки, которых вы здесь видите, пришли сюда исключительно по доброй воле, так что ваш приказ мы не нарушаем. — Добровольно? Не знаю, чем вы припугнули этих, но ещё две рыдали, пока я не отправила их по домам, — возмущённо вмешалась Эрин и повернулась ко мне. — Уймите ваших солдат, герр лейтенант, а то уже на всех подряд бросаются. — Что ты имеешь в виду? Я кивком указал этой парочке на выход. Не хватало ещё, чтобы наши разбирательства слушали чужие уши. — Хочешь сказать, он к тебе приставал? Чёрт поймёт этих женщин. В прошлый раз зажималась с ним и не жаловалась, чего тогда развопилась сейчас? — А что не видно, что нас связывает явно не «горячая любовь»? — огрызнулась Эрин. Ну не знаю, на жертву насилия она не похожа. Вид конечно слегка растрёпанный, но в глазах ни слёз, ни испуга. Злая, это да, но мало ли из-за чего они там поссорились? И вот ради этой дряни Фридхельм готов отказаться от своей семьи? Эрин бросила на Шнайдера испепеляющий взгляд: — Если он меня ещё хоть раз тронет, я отстрелю ему яйца! И мне плевать, что вы потом со мной сделаете! Я конечно не особо знаток женщин, но или она действительно хорошая актриса, или… Меня кольнула совесть. А если я сейчас закрываю глаза на явное насилие? Но если Шнайдер её преследует, почему тогда она молчала? — Иди к себе и делай выводы, что не стоит болтаться по ночам в казармах, — в её глазах читается такое презрение, что я снова почувствовал горячую волну стыда. Как бы там ни было, она всё же девушка, и я должен быть на ее стороне. Шнайдер с самодовольной ухмылкой направился обратно. — А ну стой, — нет я всё-таки поговорю с ним как полагается. — Ты что забыл, как у нас карается изнасилование? Тем более она не русская крестьянка. — Да какое там изнасилование, герр лейтенант? — циничная ухмылка словно приклеенная не сходила с его губ. — Девчонка просто выделывается. Приревновала меня к русской Наталье, вот и устроила целый спектакль. — А ты ничего не путаешь? — слишком уж самоуверенно он держится. — Нет. Она просто морочит вашему брату голову, — Шнайдер невозмутимо подкурил сигарету. Я представил, что будет, если о подобном инциденте узнает Фридхельм. Неважно пристаёт к ней Шнайдер, или она сама раздвигает для него ноги. Дело однозначно кончится смертоубийством, тем более со Шнайдером у них и так давняя вражда. — Я могу идти, герр лейтенант? — он смотрел на меня уверенно, даже нагло, словно был уверен, что я принял его сторону. — Ты будешь держаться от неё как можно дальше, ясно? — процедил я. — Не заговариваешь, не садишься рядом в столовой, вообще не подходишь. — Простите, герр лейтенант, но, по-моему, мои личные дела касаются только меня. Мы сами разберёмся с… Я вспомнил, с каким остервенением он добивал беспомощного Фридхельма, и, представив, как он снова его избивает, почувствовал почти неконтролируемую ярость. С силой толкнул его, впечатав в стену избы, едва удерживаясь, чтобы не вмазать по этому самодовольному лицу. Ограничился профилактическим захватом, в меру передавив шею. — Повторяю, ты держишься от девчонки подальше, иначе в следующий раз я не стану даже разбираться, что случилось, а отправлю под трибунал. Ты меня понял? Судя по его взгляду ни хрена он не понял. Смотрит с плохо сдерживаемой яростью, хотя и понимает, что я здесь главный. — А если я услышу ещё об одной драке, то до трибунала ты можешь и не дожить. Шнайдер судорожно сглотнул, когда я сильнее сдавил его горло. Этот сукин сын должен хорошенько уяснить, что я больше не оставлю безнаказанной ни одну его стычку с Фридхельмом. Похоже, я всё-таки перестарался. Наконец-то в его глазах мелькает страх. — От… пустите, — прохрипел он. — Я понял.* * *
— Мне разве обязательно присутствовать на этом допросе? Штурмбаннфюрер ведь понимает русский, — опять она за своё. Радовалась бы, что так легко отделалась после своего разоблачения, так нет же. Ноет и ноет. Будто мне проблем мало. Полномасштабной атаки русских мы так и не дождались, но где-то рядом всё же крутился партизанский отряд. Они умудрились убить караульного из роты Штейнбреннера и поджечь амбар с продовольствием. Благо пожар вовремя потушили, не дав распространиться на оружейный склад, но теперь выловить этих диверсантов для нас дело принципа. Штейнбреннер сосредоточил усилия в Ершово, а мы проехали в соседнее село. Эрин я забрал, чтобы допросить жителей и напомнить им, чем карается укрывательство и помощь партизанам. Пока мы были в селе, приехал нарочный от Штейнбреннера с лаконичным предложением обсудить дальнейший план действий. Они выловили пособницу, укрывавшую красноармейца, и теперь проводят допрос. — А как ты вообще собираешься работать, если нам придётся постоянно кого-то допрашивать? — вот как связать в одно эту невинную девчонку, что сейчас вот-вот расплачется, и вчерашнюю оторву, которая ругалась как последний грузчик? — Пожалуйста, — сдавленно просит она. — Хотя бы сегодня… — Я не буду гонять машину туда-сюда. На какое-то мгновение даже стало жалко её, но а как она хотела? Она ведь могла, когда мы её нашли, даже не говорить всей правды, мне бы хватило и того, что немецкая девушка оказалась в беде. Сопроводили бы её до ближайшей станции и всё. Ну, а теперь пусть расхлёбывает последствия своего вранья. — Тебе скорее всего не придётся никого допрашивать, подождешь, пока я переговорю с герром Штейнбреннером. — Я могу и пешком дойти до села, — упрямо спорит она. — От церкви там не так далеко… — Вот скажи мне, ты совсем идиотка? — ну всё, терпение моё можно сказать на исходе. — Ты слышала, что вокруг неспокойно? Думаешь, хорошая идея болтаться на дороге приманкой для партизан? Или ты считаешь себя неуязвимым бойцом? Она ничего не отвечает, напряжённо смотрит в окно. У меня такое ощущение, что я подрядился нянькой ещё для одного капризного ребёнка. Старая церковь в сумерках выглядела зловеще. Штейнбреннер говорил, что до того, как они заняли село, здесь был временный госпиталь. Внутри пахло сыростью, прелым сеном, штукатуркой, сбитой со стен. Пробираясь через ряды наспех сколоченных двухэтажных нар, мне стало не по себе. Церковь конечно не католическая, и здесь не было привычных икон и статуй девы Марии и Иисуса. От этого ещё более жутко выглядели полустёртые лики русских святых, частично сохранившиеся во фресках на стенах. Через массивные створки двери доносился грубый смех солдат и истошный женский плач. Можно сколько угодно следовать приказам, не обсуждая, не задумываясь, но всё равно рано или поздно попадёшь под суд в своей душе. А себе ведь не солжёшь, да и не помилуешь. Здесь я герой и патриот своей страны, а кем стану попав туда? — Герр Винтер, фройляйн Майер, прошу… — гостеприимно распахнул двери во внутренний двор Штейнбреннер. — Вы как раз вовремя. Мы допросили эту тварь, и она во всём созналась. Оказывается, она прятала раненого, да ещё и передавала через мужа сообщения остальным партизанам. Женщина выглядела ужасно. Один глаз заплыл от побоев, губы разбиты в кровь. Судя по изорванной одежде её ещё и изнасиловали. Она затравленно металась, пытаясь ускользнуть от языков пламени из миномётов. Нет, это уже слишком. Почему нельзя просто расстрелять её, раз она виновна? — Герр штурмбаннфюрер, разве обязательно её так мучить? — не выдержав истошных криков загнанного, обезумевшего от страха существа, спросил я. — Огласите приговор и просто расстреляйте. — Взгляните сюда, — он указал на жмущихся к каменной стене людей из деревни. — Если мы просто её расстреляем, они так ничего и не поймут. Для того, чтобы в их тупые головы наконец-то улеглось, что нужно подчиняться, нужно нечто более убедительное. Я с отвращением смотрел, как его солдаты продолжают поливать огнём беззащитную жертву, постепенно отрезая ей все пути отступления. Похоже они действительно получают удовольствие, загоняя её как добычу на охоте. Надеюсь никогда не опуститься до подобной мерзости. Мне никогда не приходилось допрашивать или расстреливать женщину, но даже красноармейцев я никогда бы не стал бессмысленно мучить. Да, я расстреливал их, потому что они враги, и сам готов, если попаду в руки партизан, к тому, что меня меня расстреляют. Но вот так быть не должно. Есть границы, которые нельзя переходить. Это уже не жестокая необходимость военного времени, а настоящий садизм. Возражать сейчас бесполезно. Мне хватило намёков Химмельштоса, чтобы понять, что связываться с СС означает нажить себе серьёзных проблем. Женщина что-то прокричала, и стоявший рядом со мной адъютант Штейнбреннера пробормотал: — Что там орёт эта корова? — Вы не переведете, фройляйн? — неожиданно повернулся тот к Эрин. Вот не трогали бы они её, ей-богу. Стоит бледная, как стенка, словно вот-вот в обморок хлопнется. И ладно бы обморок, лишь бы не ответила как мне тогда, в городе. — Она проклинает вас, — медленно ответила девчонка, не глядя ни на кого. — А также всех ваших детей до седьмого колена. — Тварь, — сплюнул он. Женщина тонко взвизгнула, в очередной раз уворачиваясь от пламени, и, споткнувшись, упала на землю. Наверное сломала или подвернула ногу, во всяком случае подняться уже не смогла, лишь беспомощно продолжала ползти, уже даже не понимая куда. Громкий смех её палачей зазвенел в морозном воздухе: — Херман, давай заканчивая этот цирк! — Пора поджарить русскую свинку! Как бы дико это не звучало, но я порадовался тому, что здесь нет Фридхельма. Не представляю его реакцию, если даже такие циники как Шнайдер отводят глаза от этой картины. Я перевёл взгляд на русских — один из мужчин крепко зажмурил глаза, и что-то бормотал, другой тяжело осел на землю. По его морщинистым щекам медленно катились слёзы. Кто-то из женщин истерически разрыдался. — А ну молчать! — в воздухе застрекотала предупреждением автоматная очередь. Раздался полный боли крик, усиленный эхом от каменных стен церкви. Солдатам надоело забавляться, гоняя свою жертву, и кто-то из них направил огнемёт точно в цель. Женщина вспыхнула словно факел и закричала сорванным от нечеловеческой боли голосом. Я отвёл глаза и едва не выругался. Так и знал, что эта полоумная выкинет что-то подобное. Она думает, ей сойдёт с рук, если сейчас милосердно застрелит русскую? Что-то мне подсказывает Штейнбреннер не оставит без внимания подобную сердобольность во второй раз. А если командир СС что-то захочет раскопать, он обязательно найдёт тёмные пятна в биографии. Даже у меня если разобраться они есть — хотя бы та же дружба с Виктором. Мелькнула мысль: «А пусть делает, что задумала». Если за ней в один прекрасный день явится гестапо, и она бесследно исчезнет с горизонта, мне больше не придётся волноваться за их роман с Фридхельмом. Но как я себя при этом буду чувствовать, зная, что по сути она права? Я взрослый мужчина, стою сейчас, не рискуя вмешаться, а девчонка хоть и испортит себе жизнь, но при этом останется человеком. Русской уже не помочь, но я могу не дать Эрин совершить ошибку. Оглушительная пулемётная очередь взорвалась одновременно с моим движением. Я быстро притянул её к себе, перехватывая пальцы на застёжке ольстры. Вот же дура, она ведь уже вытащила пистолет! — Что такое? — заинтересованно покосился на нас Штейнбреннер. — Такое зрелище явно не для молоденькой девушки, — не скрывая недовольного тона, ответил я, одновременно заталкивая её пистолет обратно. — Как бы в обморок не упала. — Как видите, всё закончилось, — он кивнул на обгоревший труп русской. — Можете расходиться. Русскую застрелил молоденький парень, у которого судя по виду чуть ли не истерика. Его товарищи добродушно посмеивались, что у него слабые нервы, мол такое развлечение чуть не испортил. — Пусти, — с неожиданной силой для девицы в полуобморочном состоянии, Эрин отпихнула меня и рванулась к ближайшей стене. Несколько минут её выворачивало, что немудрено. В воздухе стоял густой дым и жуткий запах горелой плоти. Смотрю, девчонке совсем плохо — практически обнимается со стенкой в попытке не свалиться в снег. Снова чувствую, несмотря на нашу личную «войну», жалость. — Пойдём, я отведу тебя в машину, — протягиваю руку, но она упрямо уворачивается, процедив: — Не трогай… Да и чёрт с тобой, хочешь упасть лицом в сугроб — на здоровье! — Эрин, тебе плохо? — о, уже набежали сочувствующие. Кох её чуть ли не на руки подхватил, она и слова против не сказала, а на меня смотрит как на чудовище. Как будто я в состоянии был прекратить эту казнь или это я отдал такой чудовищный приказ. — Проводите её в машину, — сказал я Касперу. Пусть сидит там, пока я обговорю завтрашнюю вылазку с Штейнбреннером. Нужно поделить территорию и желательно так, чтобы каждый занимался своим делом. У меня нет ни малейшего желания больше принимать участия в подобных «развлечениях». Я стараюсь держать своих парней в рамках, которых придерживаюсь и сам. Ничего хорошего в том нет, что они сейчас видят такую вседозволенность. Я настороженно посматривал на Эрин, ожидая очередной истерики, но девчонка сжалась в комок, не обращая на меня внимания. — Ты понимаешь, что бы с тобой было, если бы ты в неё выстрелила? — не выдержав, спрашиваю, но она даже не поворачивает головы. — Тебе нужно держаться как можно незаметнее, учитывая, что у тебя русское происхождение. По прежнему молчит. Зачем я вообще трачу своё время на бесполезные нотации? Теперь она ещё и смотрит на меня всё с тем же осуждающим презрением. — Что я мог сделать? Оспаривать решения штурмбаннфюрера? Ты знаешь, я никогда не отдавал подобных приказов! Я не собираюсь рисковать своим положением ради какой-то русской бабы и тебе не советую. — А тот солдат не побоялся выстрелить, — медленно говорит, продолжая смотреть всё тем же взглядом. — У того солдата своя голова на плечах должна быть. В конце концов, Штейнбреннер его командир пусть сами разбираются. Моё положение сейчас и так висит на волоске… — чёрт, зачем я ей всё это объясняю. — Я вообще не обязан перед тобой оправдываться! — Передо мной и правда не стоит, — снова мелькает ощущение, что я говорю сейчас не со вчерашней школьницей, а с равным мне по возрасту и опыту противником. — А вот интересно, ты себя сможешь простить потом, когда кончится война? Ведь память не сотрёшь. — Замолчи! С трудом сдерживаю желание придушить эту мерзавку. Да только от этого её слова ложью не станут. Вот как у неё получается каждый раз вытащить на поверхность то, в чём я порой не могу признаться даже перед самим собой? — Я больше не стану ничего тебе говорить и прикрывать тоже. Делай, что хочешь, посмотрим куда это тебя приведёт. Она довольно долго молчит, и постепенно все эмоции в её глазах словно выцветают, оставляя лишь пустоту. — Можете успокоиться, герр лейтенант, я больше не доставлю вам неудобств. Как только мы присоединимся к роте герра Файгля, я поговорю с ним. Попрошу его перевести меня куда-нибудь в канцелярию подальше от фронта. Надо же как заговорила. Неожиданно и… странно. Хотя бы потому что — а как же Фридхельм? Что, закончилась великая любовь? Или не всё так просто? — И что взамен? — на всякий случай спрашиваю, готовый к тому, что она выдвинет какие-нибудь условия. — Ничего, — непонятно почему, но я верю ей. Может, поняла, что на войне не место впечатлительным девчонкам. Может, действительно боится, что рано или поздно какой-нибудь дотошный эсэсовец раскопает её тайны. Для меня главное, что она исчезнет. Фридхельм конечно попытается поддерживать с ней отношения. Да только как оно говорится, с глаз долой из сердца вон. А к тому моменту, когда закончится война ещё всё десятки раз поменяется. Может, она всё-таки уедет в Швецию, как изначально и хотела. Может, замуж выскочит. Главное — Фридхельм больше не будет смотреть на меня как на врага. Конечно когда-нибудь мне придётся отпустить его в свободное плавание и не вмешиваться в его жизнь, но для этого пусть хотя бы немного повзрослеет, наберётся опыта. Вот закончится война, тогда и посмотрим, а пока что да, я «сторож брату моему…»