* * *
Да где их всех носит? Уже вечер, а деревня как вымерла. Файгль со своими орлами куда-то отчалил ещё вчера. Видимо, наводить шмон после терракта в киношке. Винтер тоже на рассвете забрал куда-то парней и до сих пор ни слуху ни духу. Пользуясь свалившимся отгулом, я выспалась от души, чего не случалось уже вечность. Перестирала шмотки, в очередной раз ужаснувшись их убогости. Чулки шерстяные, которые хрен пойми как должны удерживаться на ляжках, лифчик чуть ли не до талии и лямки шириной почти с ладонь. Теперь понятно, почему люди этой эпохи занимались сексом в темноте и под одеялом. Ну и раз выпал такой случай — перерыла в штабе все бумаги. Хотя тут мне не свезло. Карты я уже давно изучила вдоль и поперёк, а секретных донесений Винтер в открытом доступе естественно не хранил. Я цапнула пачку писем с его стола, просматривая конверты. Ага, почти всем мальчикам пришли письма с дома. Надеюсь, они вернутся в полном составе. А Вилли особенно повезло — письма от Чарли, из дома и от Файгля. Интересно, что там пишет гауптман? Вряд ли о том, что соскучился. Чёрт, может, как-то получится вскрыть конверт? Я осторожно попробовала потянуть край, но убедилась, что открыть его я смогу, только разодрав конверт в клочья. А может, бросить письмо в печку? Наверняка там приказ выдвигаться в какой-нибудь замес. Было бы шикарно — и Вилли получит за неисполнение, и нашим будет проще биться. Только тут было жирное «Но». Когда всё это вскроется, если я всё ещё буду здесь, он быстро поймёт, кто включил функцию антиспам. Нет, если конечно я уверена, что успею смыться или готова к допросу с пристрастием, то вперёд, но уверена я не была, поэтому положила письмо к остальным. Меня отвлёк шум доносившийся с улицы. Ну наконец-то. Я выбежала на крыльцо, не задумываясь, что сейчас в очередной раз морально предаю свою страну. И почему вместо того, чтобы желать долгой и мучительной смерти своим врагам, я за них переживаю. Да немцы, да идиоты. В конце концов, какая была у них альтернатива? Попасть в лагерь или в тюрьму за уклонение от призыва? До тех пор, пока они поступают как люди, я буду относиться к ним соответственно. — Соскучилась, малышка? — Каспер вроде бы привычно улыбался, но я видела, что он ушатанный в хлам. Да и остальные не лучше. Вербински, по-моему, ранен. Окровавленная шинель говорит сама за себя. — Тебя нужно перевязать, — я высматривала Фридхельма, но его не было с остальными. — Да там пустяк, — беспечно отмахнулся он и, увидев, что подъехала следующая машина, направился к ней. — Надо посмотреть, как там этот мальчишка Гюнт. Сильно ему ногу разворотило. Я рванула следом. Если и Фридхельм сейчас лежит израненный или… — Эрин, он жив, — крикнул мне вдогонку Кох. — Всё хорошо, слышишь? Сердце заколотилось дурным заполошным ритмом, когда я увидела знакомую фигуру. И что интересно за херовина случилась на этой вылазке? Мне был слишком хорошо знаком этот отрешённый взгляд, словно он целиком ушёл в себя. Было больно видеть, как открытый миру мальчик, наивно полагающий, что сможет жить по своим принципам справедливости и чести, день за днём ломается, не в силах никак повлиять на дерьмовую реальность. Я осторожно обняла его, проводя рукой по измазанной кровью щеке: — Как ты? — Нормально, — кивнул он и, заметив кровь на моих пальцах, пояснил. — Это не моя. — Эй, хорош тискаться. Жрать охота, — из машины вылез злющий, как собака, Шнайдер. — Надеюсь, ты додумалась приготовить обед? Обед-то я приготовить додумалась, но как же хотелось сейчас вывернуть котелок с супом на его тупичесую башку. — Парни, идите ужинать и расходитесь спать, — к нам подошёл Кребс. — А тебя, Эрин, ждёт лейтенант. Нужно срочно перевести бумаги, которые нашли в планшете у русского комиссара. Иду, куда ж деваться. Я действительно не желала им смерти, но слышать о гибели наших солдат куда более горько. Когда ты изучаешь историю по учебникам, читая сухо изложенные цифры и факты, это одно, а когда воочию видишь, как день за днём идёт война, понятие «герои» приобретает особый смысл. Я вспоминала партизанский лагерь, наших раненых в госпитале. Где-то рядом каждый день погибают ещё сотни, тысячи тех, кто никогда не смирится. — Пусть Эрин ознакомится с бумагами, — предложил Кребс. — А вам не помешает выпить чего-нибудь горячего. Да уж, выглядел Винтер не очень. Небритый, осунувшийся, глаза красные — вылитый упырь. Правильно, пусть валят, я хотя бы изучу, что в планшете. Может, получится как-то использовать. В библиотеке была спиртовка и всякая лабуда вроде кофе и галет, так что минут двадцать тишины и спокойствия мне обеспечены. Я разложила перед собой содержимое планшета. Чё-ё-ёрт, это явно не должно было попасть в руки немцев: «…Приказываю группой в количестве 11 человек вступить в разведку. Задачей ставлю разведать численность противника и захватить «языка»…» Если я сейчас спрячу этот приказ, надо будет показать остальное. И Кребс, и Вильгельм видели, что бумаг в планшете достаточно много. Посмотрим, нет ли более важных документов. Я вытащила сложенный газетный листок и узнала фотографию, знакомую ещё со школьных уроков истории — Зоя Космодемьянская перед виселицей, окружённая фашистами. Невольно закралась мысль, смогла бы я и дальше притворяться своей в доску, если бы увидела, как кто-то из парней преспокойно участвует в бесчеловечных пытках? В моё время принято считать, что мучили и жгли живьём людей в сараях эсэсовцы, а не простые солдаты, но ведь достаточно примеров, когда и штурмовики или танковая дивизия жгли сёла и допрашивали с пристрастием захваченных пленных. Мне остаётся только надеяться, что я никогда не увижу как Кох, или Каспер, или Фридхельм превратятся в жаждущих чужой крови и страданий животных. Из сложенной странички выпал тетрадный листок. Ну ничего себе находка! Я потрясённо разглядывала план наступления. Примитивно набросанный карандашом, тем не менее достаточно понятный даже такому дилетанту как я. В посёлке Ленино сейчас шли сражения, наши же засели в Садках, тоже в глухой обороне. Чтобы выбить противника нужен эффект внезапности. Стрелочками были наметки, с каких сторон взять немцев в окружение. Нельзя допустить, чтобы эта схема попала в руки Винтера. Я конечно не настолько самонадеянна, чтобы считать что могу изменить историю, но ведь наша победа не родилась из ничего. Это был результат действий каждого дееспособного человека. Неважно — мужчина это, женщина, ребёнок или вот такая попаданка-всезнайка. Я смяла листок и быстро спрятала в карман. Им хватит сведений, которые я переведу. Вон сколько приказов. Отправить разведгруппу, держать оборону Москвы любой ценой, вывести из строя телефонную линию. В планшете лежала и карта Подмосковья. Я заметила, что довольно много посёлков были помечены чёрными крестиками. Если исходить из логики, то это места, которые сейчас в немецкой оккупации. И если я права, то значит можно сделать так… Я быстро выдрала тетрадный лист и набросала похожую схему, сменив лишь название деревни. Были Садки, стало Ершово. Не знаю, конечно, поведётся ли Вилли на эту провокацию. Хотя если всё получится, будет даже весело. В стиле «Вы чего припёрлись, ребята, мы и сами неплохо справляемся». А немецкие «товарищи» в Ленино останутся без подкрепления. Ведь вполне вероятно, что Винтер получит приказ не сегодня-завтра выдвигаться именно туда. Это самая ближняя сейчас к нам линия фронта. Но пока рано загадывать, ещё неизвестно выгорит ли моя афера. Я засунула свои каракули обратно в газетный листок и, изображая рвение, стала черкать перевод донесений. — Готово? — Вилли после кофе, а может, чего и покрепче пребывал почти в благодушном настроении. — Вот, — я сидела как на иголках, гадая, как обратить его внимание на газетную вырезку. Фальшивый план он должен обнаружить сам. Я если что вне подозрений. — А это что? — он таки цапнул «находку» и, пробежав глазами статью, пожал плечами. — Какой смысл таскать с собой статью о повешенной партизанке? Не понимаю. — Для многих русских такие вещи служат напоминанием, стимулом отомстить нам, — ответил догадливый Кребс. — Для поддержки боевого духа так сказать. — Если бы они сдались, то этих казней бы не было, — Вилли раздражённо бросил газету обратно мне на стол, посоветовав: — Сожги эту гадость, — он замолчал, заметив, как на пол спикировала бумажка. — Что это такое? — он нахмурился, разглядывая моё творение. — Понятия не имею, — буркнула я. Кребс заинтересованно взглянул и тут же взял найденную карту. — Герр лейтенант, похоже, русский комиссар не просто так застрелился. Он не зря боялся плена, как огня. Это секретный план контрнаступления. Винтер утащил карту за свой стол, долго что-то изучал и наконец выдал: — Ершово и соседние деревни ещё с ноября — наша территория. Они хотят отбить их обратно? Нужно срочно связаться с Файглем. Мы не можем идти наугад, но игнорировать перехваченный план тоже нельзя. Ну, это он погорячился. Связаться в ближайшее время возможно только голубиной почтой. Наши партизаны качественно вывели из строя все линии связи, так что Вилли придётся либо как послушному мальчику сидеть на жопе ровно и ждать «папочку», либо на свой страх и риск выдвигаться мочить коварных русских.* * *
— Мать ужасно расстроена, что я не приеду на Рождество. Но ничего, к весне, я думаю, всё закончится, — да нет, родной, боюсь, что не закончится. Но с другой стороны и понятно, что парни не хотели воевать вечно. Они всё ещё надеялись, что, выполнив по-шустрому свой долг перед страной, как ни в чём ни бывало вернутся по домам. — Хотелось бы. Магда пишет, что Ганс учится делать первые шаги, — особенно тяжко им было в те дни, когда доставляли почту. Мало кто действительно мечтал сделать военную карьеру. Вербински вон с удовольствием бы вернулся к своей благоверной и нянчился с мелким. — Мне позарез надо к весне попасть домой, — распричитался Кох. — Родителям и так тяжело одним справляться с фермой, а весной начнётся пахота. Пусть хотя бы дают отпуска на это время. Увы, медведик, уволиться по собственному желанию тебе отсюда никто не даст. Вообще до весны надо ещё дожить. — Ты так и не написала отцу? — тихо спросил Фридхельм. Я с досадой подумала, что раньше бы без всякого трепета послала его подальше с ненужными расспросами, но мы же вроде в отношениях. Придётся опять что-то врать, а мне это порядком осточертело. — Нет, и вряд ли напишу, — я решила закрыть вопрос раз и навсегда. — У нас всегда были сложные отношения, а после смерти мамы вообще стало невыносимо. Я в любом случае бы не осталась жить с ним. — Обычно девушкам для этого достаточно пораньше выйти замуж, — улыбнулся Фридхельм. Что за маразм? Девушка прекрасно может получить образование и сделать карьеру. Хотя в сороковые это конечно да, из области фантастики. Женщин, которые в эти времена добились какого-то успеха, по пальцам можно пересчитать. — Ну, вообще-то я рассчитывала получить образование. — Я помню. Ничего, после войны ты сможешь поступить в университет, — обнадёживающе заявил синеглазка. — Да и я продолжу обучение. А кстати, где он учился? — Дай угадаю. Ты наверное поступил на филологический. — Ты права, — кинул он. Я и не видела его никак иначе, кроме как со стопкой книг в обнимку. Просто ещё раз поразилась насколько мы разные. Ну точно классические «физик» и «лирик». Один читает стихи, другой бьётся над формулами. — Я всегда мечтал стать литературным критиком. — Будешь писать разгромные отзывы бедным молодым писателям? Представляю, как бесился его весь из себя уважаемый папик. Ну правда, что это за профессия для мужика? Но с другой стороны, кто ж виноват, что он такой? — Почему сразу разгромные? — усмехнулся Фридхельм. — Есть много достойных авторов, которых я бы высоко оценил. Твой любимый Ремарк в том числе. — Ты всё-таки его читал? — Конечно… — Винтер, ты о чём-то вообще можешь говорить, кроме как о своих книжках? — Бартель уже минут пять прислушивался к нашему разговору и конечно же не преминул вылезти с очередным подъёбом. — Я на месте Эрин уже помер бы от скуки. — А на большее у него смелости не хватит, — поддержал дружка Шнайдер. Вот же два долботряса, всё никак не уймутся. Остальные давно уже оставили насмешки и относились к синеглазке как к своему, но это же Шнайдер. Та ещё тварь. — Хочешь проверить, на что у меня хватит смелости? — огрызнулся Фридхельм. — У-у-у, как страшно, — с издёвкой протянул тот. — Думаешь, если пару раз врезал брату, справишься и со мной? Так, надо заканчивать этот цирк. В принципе я могла сразу же поставить на место этих любителей лезть в чужие отношения, но дискредитировать своего мужика вроде как неправильно. Вообще лучше просто молча покинуть чат. Если они всё-таки начнут махать кулаками, выясняя, у кого крепче яйца, для Вилли виноватой останусь по-любому я. — Пойдём, проводишь меня? Фридхельм бросил испепеляющий взгляд в сторону Шнайдера, но согласно поднялся следом. — Ну чего вы всё время к нему цепляетесь? — услышала я за спиной. — Из спортивного интереса. Вот же скотина. Если выбрал жертву, хрен отцепится. Я сама старалась держаться подальше после того инцидента. Если он ещё раз попробует меня зажать, засуну гордость подальше и пожалуюсь Вилли. На улице был самый настоящий дубарь, но я старалась идти помедленнее. Раз уж нормальных свиданий нам не обломится, нужно пользоваться каждым моментом. — Кстати, Эрин, я давно хотел спросить. Ты говорила, что хочешь изучать химию, но я не представляю, где может работать девушка с таким образованием? На самом деле много где. От производства лекарств и удобрений и заканчивая военными объектами. Так что химик — понятие растяжимое. Моя специфика выявлять посторонние вещества в почве или в воде, но всё это пока не актуально и будет оставаться на таком уровне ещё лет десять, а то и больше. Экология? Не, не слышали. — Я может подамся в медицину, — соскочила я с темы. — Мне понравилась работать в госпитале. Чуть-чуть не успела получить сертификат медсестры. Это по крайней мере звучит более понятно. На самом деле я довольно часто думала о своём будущем, но конечно прикидывала всё к советским реалиям. Были же и в это время женщины-инженеры. Тем более, что примитивные очистные хотя бы в городах уже должны быть. И заводов полно. Отучусь где-нибудь для вида и буду передовиком по своей специализации, но ему знать о моих планах необязательно. Мы почти пришли, и я привычно обняла его, готовясь к прощанию с долгими поцелуями, но синеглазка меня удивил. Прервав поцелуй, он с довольной улыбкой спросил: — Ты разве не замёрзла? По-моему, будет удобнее продолжить в доме. — Э-эм… — зависла я. — А куда прикажешь девать хозяйку? — Её там нет. Блин, это же не то, что я думаю? Да нет, он бы не причинил ей вреда. Но куда тогда она делась? — Я заходил днём, — пояснил Фридхельм. — И мы обо всём договорились. Оказывается, у неё на соседней улице живёт сестра. Я конечно оценила его находчивость, но как мне ей смотреть утром в глаза? Типа так потрахаться приспичило, что мы выставили её на ночь глядя из родного дома. С другой стороны, мы отсюда вот-вот свалим, так что какая мне разница, что она думает о моём моральном облике. В доме было непривычно тихо. Хоть я и посмеивалась над неопытностью Фридхельма, сейчас сама чувствовала нервное напряжение. Запал адреналина, благодаря которому я чуть не отдалась ему на ближайшей горизонтальной поверхности, прошёл, и сейчас в голову беспорядочным хаосом лезли явно лишние мысли. Как мне себя вести? У меня же чуть ли не год не было секса, а у него, скорее всего, вообще ни разу. Сделать всё самой? И как я буду сейчас раздеваться? На мне трусы, которые я раньше бы не надела под дулом пистолета, и лифчик, похожий на бронежилет. Единственное, что радует, — мы хотя бы чистые. Сегодня как раз был банный день. Так, надо срочно брать себя в руки. Чем вообще у меня забита голова? Да, я привыкла выглядеть как конфетка, но сама же пищала пару дней назад, что нужно жить здесь и сейчас. Это не пресыщенный мачо, а по уши влюблённый мальчишка. Его сейчас вряд ли волнует какого цвета на мне трусы и отсутствие укладки и макияжа. И чего я собственно нервничаю? В конце концов это просто секс. А вообще надо проверить, что там у нас с отоплением. Обычно за печью следила Наталья, и, честно говоря, я не представляю, как обращаться с этим древним монстром. — Давай я, — Фридхельм присел рядом и подкинул в печку дрова, оставленные на полу. — Никак не могу привыкнуть к холоду, — я нервно поёжилась. — А ведь зима только началась. — В тебе же русская кровь, — поддел меня синеглазка. — Разве ты не должна любить морозы? Вот же дурашка. Если я русская, у меня что встроенный ген морозустойчивости? Я выросла в регионе, где в декабре зачастую плюсовая температура, а морозных дней раз-два и обчёлся. — Чтобы привыкнуть, в таком климате нужно жить постоянно. — Эрин, а ты не думала найти своих родных здесь? Блядь, предупреждать же надо, когда задаёшь такие вопросы. Не задумываясь, я ответила: — Скорее всего некого искать. Если кто-то пережил революцию, тех забрала гражданская война. Либо давно сгинули в лагерях. — Прости, — Фридхельм виновато смотрел на меня. — Я подумал что раз… Твой отец тебя отослал, может, стоило бы попробовать найти кого-то здесь. — С чего ты взял, что мне вообще нужна семья? — вспылила я. Больше конечно от того, что вынуждена была сейчас опять молоть хрень, которая соответствует моей легенде. — Я не собираюсь возвращаться домой. — Ну, а другие родственники? Ты говорила, у тебя есть дядя. Шлёпнуть бы тебя за такие расспросы. Надо же какой настойчивый там, где не нужно. Лучше бы целоваться лез. Я понимаю, что ты меня бедную-насчастную жалеешь, но не надо. Мне конечно периодически хотелось всё ему рассказать, но я вовремя себя осаживала. Слишком бредово это прозвучит. Я не буду проверять границы доверия. — Ты не пишешь даже друзьям. Я молча смотрела на огонь, продумывая, что сказать. Устала я держать себя в постоянном напряге, следить за каждым словом, лихорадочно вспоминать, что говорила, а чего нет. Словно чья-то маска намертво приросла к коже. Я никогда не смогу стать здесь собой, буду вечно рядиться в чужую личину. Даже если доберусь до Москвы. Снова придумывать правдоподобную легенду, позже дозированно сливать технические достижения двадцать первого века и помнить, что любое лишнее слово может быть использовано против меня. — Родственников у меня немного, и я решила не провоцировать семейные конфликты, а сделать, как хотел отец. Уехать раз и навсегда. А друзья… Они есть, просто не вижу смысла писать им и объяснять, что я забыла на фронте. Вот закончится война тогда и посмотрим, — ничего не оставалось, кроме как слагать очередной эпос. Шехеризада, блин. Что ни день — очередная сказка. — Я понимаю, что у тебя всё иначе. У тебя есть Чарли, Вильгельм. Но и ты пойми, быть одной это не так уж страшно. — Ты больше не одна, Эрин, — он притянул меня ближе, серьёзно глядя на меня. Мне хорошо был знаком этот упрямый взгляд, когда он намертво что-то для себя решил. Думать о чём-то кроме его губ уже не получалось. Каждое нежное прикосновение к лицу, шее, волосам словно оседало на коже, оставляя невидимое клеймо. Распаляя жажду прикосновений. — Ты нужна мне… Конец его фразы тонет, сминается моими губами. Слова не нужны, так же как и обещания, которые никогда не станут реальностью. Чувствую, как он прижимается ко мне, как его пальцы обхватывают затылок, зарываясь в волосы, а горячий язык скользит всё более уверенно. Это ощущение близости снова ударяет по мозгам. Так, по-моему нужно срочно перемещаться в сторону кровати. Словно читая мои мысли, Фридхельм подхватил меня на руки и направился в мою временную спальню. По пути правда врезался в ножку стула, но ничего. Говорят же, путь любви труден и тернист. Хотя тут собственно было всё просто. Спальня в домике одна. Он бережно сгрузил меня на кровать и опустился рядом. — Я скучаю по тем временам, когда ты была все время рядом, — он нежно отвёл упавшую прядь волос с моего лба и улыбнулся. — Особенно когда я уже знал, что ты девчонка. Мне так хотелось тебя поцеловать… — Ну теперь-то тебе ничего не мешает, — я тоже вспомнила,как мы ночами перешёптывались в казарме. Он склонился ближе, требовательно очерчивая языком контур нижней губы, побуждая открыться навстречу, и я потянулась к нему, отвечая на поцелуй. Хотелось большего. Больше прикосновений. Ощущать его горячие ладони на обнажённой коже, забыться, раствориться в дымке возбуждения. Одежда стала досадной помехой, тем более я прикинула, что избавляться от этой многослойной «сбруи» мы будем часа три не меньше. Валяться бревенчатым изделием явно не в моём характере. Я привычно потянулась к пряжке ремня и почувствовала, как его пальцы накрывают мои, перехватывая инициативу. — Я хочу сам… Ну ладно, сам так сам. Я ведь этого и хотела, так? Он довольно уверенно расправлялся с одеждой: и своей, и моей. И даже ловко стянул вот это чёрте что, которое здесь называют «лифчик». Целиком отдавшись тактильным ощущениям, я трогала, гладила, изучала его тело. Кожа, которая постепенно оголялась, была горячей на ощупь, нежной. В форме он выглядел худеньким мальчишкой, но сейчас я видела, что это не так. На руках, груди, животе отчётливо проступал рельеф мышц. Его поцелуи словно горели на коже, на горле, ключицах, плечах. Оглаживая чуть подрагивающими ладонями мою грудь, он спустился на рёбра, живот, всё требовательнее прижимая к себе. И смотрит он сейчас на меня не робко и нежно как обычно, а с трудом сдерживаемой страстью, жарко, немного нахально — как я сама иногда на него смотрю. — Только полный идиот мог путать тебя с мальчишкой. Ты такая красивая… — Да ладно, вы и Карла считали красавчиком, — наверное, я сейчас мало похожа на невинную девицу, но раз уж мы собираемся заняться сексом, по-моему, глупо прикрывать сиськи ладошками в порыве ложной скромности. Ладони Фридхельма были тёплыми, жадно-осторожными. Я чувствовала, как тело загорается ответным любопытством, покорно тянется навстречу чужой страсти. Пьянящие поцелуи, сбитое дыхание, манящие прикосновения… Его губы оставляют невесомые дорожки поцелуев на шее, спускаясь ниже. — Эрин, если ты не уверена, мы не будем… Так, спокойно, кто тут кого собрался девственности лишать? — Хочешь сказать, ты сейчас в состоянии одеться и уйти? — я дразняще провела пальцем по его предплечью. Синеглазка прерывисто выдохнул, и мы замерли глядя друг другу в глаза. Так близко, что смешивается дыхание. Он так трепетно реагирует на каждое моё прикосновение. Хотя я пока не прикасалась к его возбуждённому члену. Как-то преждевременно и слишком прямолинейно. Он мягко сжал мою грудь, и от этих неумелых осторожных касаний что-то сладко обрывалось внутри, вызывая судорожный выдох. Постепенно ласки стали смелее. Он быстро разобрался, что и как целовать и гладить, вызывая дрожь удовольствия. Мягко поглаживал мой живот, с каждым разом опускаясь ниже, но не решаясь коснуться более интимно. Он навис надо мной, заглядывая в глаза: — Ничего не бойся… Я разве похожа на бьющуюся в истерике девственницу? Фридхельм осторожно потёрся напряжённой плотью, давая возможность привыкнуть к ощущению близости и мягко толкнулся внутрь. Чёрт! А говорят, в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Еще как можно! Оказывается, лишиться девственности во второй раз не менее больно. Ещё же собиралась проверить верны ли мои догадки. Несмотря на неслабое возбуждение и полную готовность… гм… в нужных местах, я почувствовала, как протестующе тянется всё внутри даже при осторожном проникновении. Я невольно выгнулась, вцепившись в его плечи. — Я не хочу делать тебе больно, — виновато замер Фридхельм. — Девушкам первый раз всегда бывает больно, — надеюсь, мне сейчас не придётся проводить половой ликбез. Он чуть отстранился, старясь сильно не двигать бёдрами, покрывая лёгкими успокаивающими поцелуями мою шею. — Может, всё-таки не… — неуверенно прошептал он. — Всё хорошо, — я огладила его напряжённую спину, давая понять, что можно продолжать. Н-да уж, оказывается девственники мы оба. Но ничего, как говорится, было бы желание. Я представляла весь процесс намного хуже. По крайней мере, он не задаёт идиотских вопросов «А куда?» «А зачем?» «А почему так?» Он не стал медлить, одним плавным толчком вошёл сразу и глубоко. Хоть я и была готова к вспышке боли, но едва сдержала стон, уткнулась лбом в его плечо. Он склонился к моим губам, целуя с тягучей нежностью и неспешно стал двигаться. Постепенно толчки становились более настойчивыми, но не сильными. Понемногу стали возвращаться изначально приятные ощущения. Не без периодических болевых всполохов там, где не надо, но не критично. Тягуче-горячая тяжесть знакомо разливалась в животе, делая меня податливой, как воск, под его прикосновениями. Медленный размеренный ритм его толчков, рваные стоны, его разгорячённое тело, руки, сжимающие в надежных объятиях… Это слишком хорошо для просто-секса. Я словно тону, глядя в его глаза, горло перехватывает от плавящей нежности, когда он бережно целует мои искусанные губы. — Эрин… Я не улавливаю, что сейчас произносят его губы. Может, что-то важное, может, бессмысленные нежности. Меня словно вышвыривает за какую-то грань, оргазм настолько сильный, что исчезает всё вокруг. Сквозь судорожную пульсацию чувствую, как рвано сбивается ритм его движений, ускоряясь. Его оргазм ощущается так же остро — судорога за судорогой, до последнего рывка. Фридхельм осторожно сдвинулся, тут же подгребая меня ближе, и коснулся губами моего виска. Ну надо же, я думала меня уже мало что может удивить в этом плане. Сколько слышала историй что-то не припоминаю, чтобы первый раз сопровождался фейерверком оргазмов. Главным образом потому, что это действительно больно. Невольно сравнивая ощущения, я поняла, что дело не только в физиологии. Тогда, много лет назад я была морально не готова. Когда чувствуешь неуверенность, невозможно расслабиться, а естественные для неопытной девчонки стыдливость и страх перед новыми ощущениями тем более добавляют негативных впечатлений. Да и мой первый партнёр был далеко не так нежен и осторожен. Нет, всё было разумеется по согласию, но он заботился только о своём удовольствии, эгоистично полагая, что мне должны понравиться дикие африканские страсти. А оказывается, должны быть искренние чувства. Ну и всё-таки немного опыта. Хотя физически я оказалась снова невинной, но морально я явно не подросток. Так что правы психологи — секс, он в голове. Блаженная гулящая пустота в голове и чувственная истома в теле. Прижимающийся к боку Фридхельм, ласково перебирающий мои волосы. Если у меня и были сомнения, влюбилась я или как, то сейчас они пропали. Я и так долго продержалась, отмахиваясь от очевидного, и сейчас поздно жалеть о том, что я таки попалась. Не сейчас, когда он рядом беззащитно-открытый: — Я люблю тебя, Рени. Что-о-о? Рени? Звучит как собачья кличка или реклама средства от изжоги. Ладно, потом разберусь с этим. Как и с лекцией про пестики-тычинки. В этот раз о предохранении никто и не заикнулся, но если это не разовая акция, то этот вопрос нужно будет решить. А будет ли он — второй (третий, четвертый…) раз? Время неумолимо бежит, и увы, только вперёд. Не хочу сейчас ни о чём думать. Хочу лишь чувствовать рядом его, медленно погружаясь в сон. Я проснулась словно от толчка. Было ещё темно. Точнее раннее утро, судя по серой зимней полумгле. Фридхельм ещё спал, прижимая меня к себе, словно плюшевого медведя. Я осторожно пошевелилась, приподнимаясь на локте. Спящим он выглядел ещё совсем мальчишкой, юным, невинным. Он такой открытый, доверчивый. Пусть я не собиралась этим пользоваться, но тяжести с души это не снимало. Для меня всегда в отношениях было главное — доверие. А о каком доверии может идти речь, если я постоянно лгу ему? Если он даже не знает, кто я такая на самом деле? Фридхельм потянулся, видимо, просыпаясь. Наверное, надо что-то сказать, не со случайным же мужиком в клубе трахнулась, но идиотское, абсолютно неуместное сейчас чувство вины не давало произнести не слова. Фридхельм проснулся окончательно, солнечно улыбнулся и потянулся за поцелуем. Не хочу сейчас думать о том, что будет сегодня или завтра. Я хочу верить, что его поцелуи могут стереть всё, что нас разделяет. Что в моей голове перестанет звучать подслушанный разговор. — Герр лейтенант, я считаю, что нельзя принимать такие решения в одиночку. Через три дня мы восстановим связь, и вы сможете разыскать Файгля. — Думаешь, русские станут столько ждать? Этот отряд разведки мы уничтожили, но остальные уже вполне могли атаковать Ершово. А эту позицию нам терять нельзя. — Тоже верно. Но я бы всё же немного подождал. — Я всё решил, Кребс. Отправляемся завтра. В его глазах столько неподдельной искренности и нежности, что хочется выть от отчаяния. Перед грёбаным чувством на букву Л все люди одинаково беззащитны. Я хотела остаться с ним, хотела смотреть в глаза без тени обмана, позволить ему стать по-настоящему близким, но это всё перечёркнуто красным флагом с чёрной свастикой. Потому что есть вещи, которые принять нельзя. Никогда и ни за что. Я не могу перейти на их сторону. Просто не могу. Любовь или чувство долга — этим вопросом терзались сотни людней до меня. И я не изменю своего решения даже ради него.