* * *
— Фридхельм, подожди, — наконец-то непролазные сугробы стали потихоньку таять, но теперь постоянно рискуешь провалиться чуть ли не по пояс в ледяное крошево. — Куда мы идём? — Сейчас увидишь, — он остановился, дожидаясь, пока я подойду. — Чувствуешь, уже пахнет весной? — он зажмурился, подставляя бледное лицо солнечным лучам. Ох уж мне эти романтики. Весна конечно хорошо, да только пока установится нормальная погода, мы сначала хорошенько помесим грязь и лужи растаявшего снега. — Да, будет неплохо сбросить наконец-то всю эту сбрую, — тяжеленная шинель за зиму порядком достала. Фридхельм уверенно шагал, лавируя между деревьев, и наконец мы вышли на небольшую поляну. — Что ты тут надеешься найти? — улыбнулась я, глядя, как он пристально смотрит под ноги. — Странно, вчера я видел тут цветы, — он замялся, что-то вспоминая. — Кажется, они называются первоцветами. А-а-а, это он о подснежниках? — Они точно были здесь, — он чуть прищурился. — Кажется, я знаю куда они исчезли. — Да куда бы они исчезли? — разве что зайцы съели. — Это все Кестер, — Фридхельм чуть насмешливо усмехнулся. — Только слепой не увидит, что он по уши влюблён в тебя. С Хольманом он то разобрался, но поскольку Кестер не лез на рожон, не стал прессовать мальчишку. — Ревнуешь? Я в общем-то не против. Всегда считала, что по-настоящему страстных отношений без ревности быть не может. Доверие это хорошо, но если партнёру всё равно, что на его пару кто-то пускает слюни — это отношения брата и сестры, а не двух влюбленных. Конечно всего должно быть в меру. — Немного, — кивнул он. — Вроде и понимаю, что его попытки завоевать тебя смешны, но мне не нравится, что он постоянно крутится рядом. Ох, Фридхельм, поверь мне с головой хватит и одного мальчика-фиалки. — Ну и что ты скажешь? — чуть поддразнивающе спросил он. — Есть у меня повод волноваться? — А сам-то как думаешь? — я не мастер красивых признаний, говорить должны поступки. — Думаю, как мне повезло. Ведь ты рядом, и мне не нужно ждать отпуска, чтобы тебя поцеловать, — он склонился к моим губам. Я снова чувствовала себя живой. Яркое солнце, поцелуи, его глаза, горящие таким же счастьем, что патокой разливалось внутри меня. Так хотелось забыть о неприглядной реальности хотя бы ещё на несколько минут. — И ты можешь сделать меня ещё счастливее, — я бы с радостью, да негде. — Ты говорила, что нам не стоит жениться, не проверив свои чувства. По-моему, уже давно всё ясно, так может попросим Вильгельма нас расписать? Вот оно то, чего я в глубине души боялась. Я ещё не готова принять на себя такие обязательства. Кто знает, буду ли я его любить через полгода? А если я погорячилась и пойму, что не в силах провести всю жизнь с солдатом Вермахта? Я должна оставить для себя запасной выход. Да и просто по-человечески — свадьба в окопах в затрапезном прикиде Золушки это же… — Я не собираюсь выходить замуж, выглядя при этом как чучело. Считай это моим капризом, — заметив, как он сник, я зашла с другой стороны. — Свадьба — это особый день. Ни к чему торопиться, наспех расписываясь в ближайшем окопе. Ну сам подумай, я ведь и так рядом. — Об этом я тоже хотел поговорить, — вот нужно было ему всё портить? — Вильгельм сказал, ты отказалась от перевода в тыл. — Ты же понимаешь, безопасных мест на фронте не бывает, — даже ваш хвалёный Берлин периодически бомбят. — Но среди штурмовиков намного опаснее, — он ласково провёл пальцами по моей щеке. — Я не хочу расставаться, но твоя безопасность куда важнее. Я представила, что сижу в каком-нибудь захолустном штабе секретуткой при хер-знает-каком-фюрере, и меня аж передёрнуло. Тогда я точно дойду до того, чтобы купить билет на поезд в один конец. Неважно куда. — Мне не нужна безопасность вдали от тебя, — медленно, стараясь всё-таки не сболтнуть лишнего, ответила я. — Если суждено умереть, как говорят русские, судьба и на печи тебя найдёт. И по-моему, я яркий тому пример. Как выяснилось, даже в мирное время можно не вернуться с работы домой. Нелепая случайность? Или мне было отмерено судьбой прожить всего двадцать восемь лет? А вот хрен теперь разберёшь. — Рени, — тихо прошептал он, глядя на меня со смесью вины и нежности. — Я не должен идти у тебя на поводу. — Я не смогу вынести этот ад одна. Представив, что он дожмёт Вилли, и тот отправит меня подальше отсюда, я почувствовала, как в глазах защипало от едкого отчаяния. Обняла, стиснув до боли в замёрзших пальцах, чувствуя, как он так же отчаянно, непривычно сильно стискивает меня в ответ. — Никуда я не поеду, и давай закроем этот вопрос. — Эй, голубки, наш лейтенант приказал собирать вещи, завтра мы наконец-то отсюда свалим, — встретил нас радостной новостью Каспер. — А куда? — я немного растерялась. Мало того, что я ни хрена не помню, что будет происходить в ближайшие месяцы, так и вообще не ориентируюсь в этой местности. Хотя по большому счёту какая разница куда? Наверное снова будем кочевать из деревни в деревню, неся в мир «справедливость». Чёрт, я даже мысленно уже говорю «будем», словно по-настоящему с ними. Ну точно юный джедай, перешедший ради любви на тёмную сторону. Фем-версия Скайуокера, блин. Нет, на их сторону конечно я не перейду и при любой возможности буду помогать своим. Не представляю пока как. Много я смогла сделать, когда ту девушку сожгли из огнемёта? Или когда расстреляли всех жителей Ершово? Мой максимум — это мелкие поступки, которыми не прикрыть нечистую совесть. — Ты плачешь? — Фридхельм отложил ранец и пытливо заглянул мне в глаза. — Немного жаль покидать наш бункер, — пытаясь справиться с некстати подступившими слезами, я напоследок обвела глазами бревенчатые стены. — Ты разве не рада, что мы возвращаемся в цивилизацию? — недоверчиво улыбнулся он. — Рада… Не буду кривить душой, здесь я порой чувствовала себя заживо похороненной, да и перспектива отселения хлопцев на отдельную жилплощадь тоже радовала. Всё-таки подустала я от этой мужской общаги. Но сейчас я чётко понимала, что здесь, в этой землянке я была надёжно защищена от ужасов войны. Да, бои шли, но я не видела ни жесткости, ни кровавых баталий, а на поверхности это всё ещё предстоит. — Просто немного страшно, ведь неизвестно, что нас ждёт там наверху. Последний раз оглянувшись, я шагнула наружу. Зловещий утренний туман растекался в воздухе густыми клочьями, превращая лес и брошенную деревню в декорации к фильму ужасов. Местное безлюдье и тишина откровенно напрягали. Обреченность давила осознанием, что неважно на какой стороне я останусь. Это то, что я буду видеть вокруг ещё не один год. Если конечно останусь в живых. — Всё будет хорошо, — Фридхельм слегка сжал в ладони мои пальцы. — Вильгельм сказал, что советские войска отошли километров на восемьдесят.* * *
Парни так радовались, что мы свалили из окопов, словно нам светил All inclusive в шикарном отеле. На деле же мы снова обосновались в какой-то деревеньке. Как мы туда добирались по бездорожью — это отдельная история. Вроде никого в лужах грязи не потеряли, хотя я бы не сильно расстроилась, если бы кое-кто не добрался до пункта назначения. — Парни, вон та изба выделена под казарму, — распорядился Вильгельм. — Располагайтесь. Ну, а ты, — он обернулся ко мне. — Подыщи себе квартиру. Я поморщилась. Всё-таки привыкла за столько недель, что Фридхельм всё время рядом. Теперь снова придётся жить бок о бок с какой-нибудь настороженно-враждебной тёткой. Неприятным сюрпризом стало и то, что Файгль со своей ротой тоже торчал здесь. Места им в огромной России мало, что ли? — Фройляйн Майер, рад видеть вас в добром здравии, — разулыбался гауптман. Стопе, мужик, обнимашек не будет. Знаю я тебя, снова усадишь проворачивать коварные махинации под кодовым названием «работа с населением». — Я восхищён вашей стойкостью. Безусловно ваши заслуги будут оценены по достоинству. Вот будет «весело», если на меня навесят какой-нибудь орден с гитлеровской символикой. — Хорошенько отдохните, и завтра надеюсь увидеть вас в штабе. Ну, а какие ещё у меня варианты? Когда начальство приказывает, остаётся только яволькнуть и выполнять. На этот раз я не заморачивалась, подыскивая более-менее дружелюбных хозяев. Не обращая внимания на косые взгляды пожилой пары, попросила комнату и положила на стол несколько купюр. Хозяйка кивнула на небольшую комнатку и о чём-то зашепталась с мужем. Неприятно, не спорю, но ничего, переживу. Главное — тепло, относительно тихо, в небольшое окошко уютно льётся солнечный свет. Действительно после землянки шикардос. Надо будет первым делом узнать, где у них тут баня. Ещё бы как-то организовать масштабную стирку, но пусть парни мне помогают. Я не собираюсь одна ворочать тяжеленные тазы с мокрым бельём. В бане я уже не боялась расслабиться и посидеть подольше. Зеркала конечно же здесь нет и слава Богу. Я даже наощупь чувствовала обветренную кожу на лице. Мне бы скрабик и хороший увлажняющий крем, но маленькая баночки «Нивеи», которую подарила мне Чарли, была уже давным-давно вымазана. Есть у меня конечно парочка лайф-хаков в загашнике — привет подруге, которая увлекалась хенд-мейд косметикой. Надо только разжиться нужными ингредиентами, там собственно ничего особо сложного. Кофейная гуща прекрасно заменит скраб, маски для кожи можно вообще делать из всего, что под рукой — ну там мёд, огурчик. Хотя кого я обманываю? Без привычной косметики мне тяжело будет поддерживать красоту на том уровне, как я привыкла. Услышав в предбаннике лёгкий шум, я подскочила и машинально поискала глазами полотенце. Кто там? Неужто этот малолетний придурок так ничего и не понял? В дверь осторожно постучались. Кажется я знаю, кто притопал мне спинку потереть. — Заходи уж. Я убедилась, что не ошиблась. На пороге стоял Фридхельм. Ты смотри, уже даже и разделся. — Ты опять забыла закрыть дверь? — улыбнулся он. А смысл? Хлипкий деревянный шпингалет при большом желании можно вышибить на раз-два. Да и вряд ли ко мне посмел бы кто внаглую сунуться, зная, что потом влетит по полной от командира. — Ну, так пользуйся такой удачей, — я старалась не думать о том, что опять выгляжу на троечку — красная, как помидорка, мокрые взъерошенные волосы… Фридхельм медленно подошёл, опустился рядом, осторожно погладил по щеке. После стольких месяцев вынужденного воздержания я особо не рассчитывала на долгие прелюдии, но этот почти невинный жест меня удивил и даже растрогал. — Я так скучал по тебе, — ласковый шёпот дрожью проходит по коже. Не одному тебе пришлось тяжко. Я притянула его ближе, чувствуя лёгкие нежные поцелуи на губах, щеках, подбородке. От него пахло знакомым запахом разгорячённого тела, мыла и одеколона. Я могла бы сидеть вот так бесконечно, просто смотреть в его глаза, которые постепенно темнели от возбуждения, чувствовать его руки. Меня вело от его близости, от поцелуев, от знакомого шума дыхания — от всего, чего так долго была лишена. Обнимаю его за шею одной рукой, а пальцы другой запускаю в волосы на его затылке, прижимая его к себе сильнее. От прикосновений холодных пальцев к моему животу по телу бегут мурашки. Хочется вжаться ещё ближе, слиться с ним. Фридхельм целовал шею, плечи, грудь, живот — всю меня хаотично и жадно. Даже не верится, что мы наконец-то вдвоём. Что сладкие, томные поцелуи и его ласкающие руки… Это правда происходит, здесь и сейчас. Тягучее, тянущее ощущение постепенно охватывает всё тело. Хочу уже быстрее перейти к главному блюду и осторожно выворачиваюсь, приподнимаясь, чтобы пересесть на его колени. Интересно он будет очень шокирован инициативой, проявленной вчерашней девственницей? На свой страх и риск опускаю руку между нашими телами, провожу рукой по его животу. Сжимаю пальцы, слегка поглаживая разгорячённую твёрдую плоть. — Рени, — хриплым шёпотом выдыхает он и впивается губами в мою шею. — Что ты делаешь? — Занимаюсь с тобой любовью, — ускоряю выверенные движения. — Тебе разве не нравится? Фридхельм вздрагивает, и губы на моей шее заменяют зубы. Не очень больно, но ощутимо. Теперь уже моя очередь дергаться, на что он тут же вжимается в меня с новой силой. От касаний кожи о кожу по телу проходит новая волна возбуждения. Легонько касаюсь губами разгоряченной кожи оставляя короткие ласковые поцелуи. В ответ подставляется, позволяет вести, и лишь водит ладонями по моей спине и пояснице. Первый порыв неудержимой страсти проходит, и его заменяет нахлынувшая нежность. Странное ощущение, что где-то в груди забыли надутый гелием шарик. Такую же бережную нежность я вижу в его глазах. Она перекрывает даже периодически вспыхивающую в них страсть. Я наклоняюсь к нему, затягивая в чувственный неторопливый поцелуй, слыша, как стучит моё сердце. Наслаждаюсь ощущением рельфеных мышц и горячей кожи под моими пальцами и растворяюсь не в ощущениях, но в человеке, лежащем передо мной. В человеке, который, смотрит на меня вот так. Опускаюсь, пропуская его плоть до дрожи медленно, чувствуя как он сжимает мои бёдра. Фридхельм не сдерживает стона, когда я начинаю размеренные плавные движения, накрывает ладонями мою грудь поглаживая соски. Чем хорош секс с тем, кого ты любишь? Тем, что каждый раз как будто первый и каждое касание вызывает в тебе бурю эмоций как в первый раз. Такой же трепетный и неповторимый. А главное, как бы ни были вы физически близки, этой близости всегда мало. Фридхельм зарывается рукой в мои волосы, притягивает к себе, заглушая губами рваный стон, опускается ниже обводя контур будущего засоса на шее. Отстраняюсь, заглядывая в его лицо, чтобы увидеть отражение своего желания. Он аккуратно сдвигает меня и переворачивается, нависая сверху, двигается быстрыми толчками. Напрягаю мышцы, сжимаясь вокруг него, и он прерывисто выдыхает, снова находя мои губы. Прикрываю глаза и сосредотачиваюсь лишь на том, чтобы чувствовать. Не стремительно приближающуюся разрядку, а его. Губы. Ладони. Его всего. Рядом. Кончиками пальцев касаюсь его шеи, чувствуя, как бьётся пульс в венах быстрый, сумасшедший. Оргазм накрывает почти одновременно, рассыпаясь по телу огненными искрами наслаждения. Мы замираем глаза в глаза, пережидая пока дыхание не выровняется. — Не хочу тебя никуда отпускать, — он нежно провёл ладонью по моему плечу, и от этого мимолётного прикосновения под кожей снова разбегаются мурашки. — А я не хочу никуда уходить, — расслабленно улыбаюсь, чувствуя, как его губы скользят по разгорячённой, чувствительной коже. — Так непривычно возвращаться в казарму, зная, что увижу тебя только утром. Фридхельм неохотно отстранился. Мы вот уже наверное с полчаса не могли распрощаться, стоя у заборчика. — Парни тоже по тебе скучают. — Ага, давайте и после войны где-нибудь поселимся этакой дружной общагой, — усмехнулась я. — Я сказал Вильгельму, что хочу съехать из казармы, так он такое мне устроил, — помрачнел он. — Опять прочёл лекцию, что нельзя мешать свой долг и личную жизнь. Говорю же, нам надо пожениться, видеться урывками просто невыносимо. — Петровна, а постоялица твоя где? — никак у моей хозяюшки гости? — Ну её, эту лярву, — отозвалась Марина. — С утра умотала в штаб ихний. Пойдём в сарай, я ж тебе яиц обещала дать. Тётки наткнулись на нас и, скорчив презрительные мины, протопали мимо. — Ты гляди, явилась с фрицем под ручку, — хмыкнула соседка. — Всё милуются, сволочи бесстыжие, — прошипела Марина. — Ты не боишься, что она немцам нажалуется? — вдруг вспомнила об элементарной осторожности тётка. — А мне плевать, — нарочно громко, чтобы я слышала, ответила Марина. — К тому же она, хоть и мнит себя фрау, из наших. У нас летом уже были ихние фрицы, и один вроде понимал по-нашему, но по говору слышно было, что псина басурамнская, а эта вон как чисто говорит. — Получается, она из перебежчиц? — А то, продалась небось за тушёнку и чулки. Поганое чувство, когда тебя поливают дерьмом, а тебе собственно нечего и возразить на это. — О чём они говорят? — нахмурился Фридхельм, проводив глазами эту парочку сплетниц. — Не обращай внимания, — я отвела глаза. — Сам подумай, каково им постоянно натыкаться на солдат. — Нет, я так понял, они ополчились на тебя, — взгляд Фридхельма стал жёстче. — Они думают, что ты русская? Его уровня языка вполне хватало, чтобы понять основной смысл этих злобных перешёптываний, поэтому я неохотно кивнула. — Для немки я слишком чисто говорю на русском. Не будешь же объяснять всем, что я с детства говорила на нем с няней и бабушкой. — Они не смеют о тебе не то что плохо говорить, а даже косо смотреть, — заметив, что Марина выруливает из сарая, Фридхельм напрягся. — Оставь её, — я сжала его плечо. — Они имеют право ненавидеть нас. От того, что ты пригрозишь, её отношение не изменится. — Разве тебя можно ненавидеть? — проводив их неприязненным взглядом, он повернулся ко мне. — Ты же постоянно кому-то из них помогаешь. — Какое там помогаю? — я не сдержала горькой усмешки. — Всего лишь пытаюсь оставаться человеком. И то, как видишь, получается хреново. Будь я по-настоящему хорошим человеком, я бы не стояла сейчас здесь, а боролась с тираном у власти. Фридхельм, нас ненавидит пол-мира, и с этим надо как-то научиться жить. В его глазах калейдоскопом мелькали боль, гнев, раскаяние. Он склонился ко мне, требовательно удерживая мой взгляд, обхватив мои плечи в неосознанно-крепкой, почти до боли хватке: — Никогда не смей винить себя. Все грехи на тех, кто развязывает эти войны и стравливает друг с другом народы. Я смотрела в его глаза и видела абсолютное доверие, которое отозвалось внутри уже привычной болью. Он верит мне как и всегда, не задумываясь даже, что тётки вполне возможно говорят правду. Верит, не имея для этого никаких оснований, ведь я уже столько раз проебалась. А я предала его давным-давно, скрыв правду и ежедневно добавляя новых пластов лжи, и исправить это уже невозможно. Точно также, как и то, что я сознательно отказалась от собственной страны. Но разве любовь не обнуляет наши грехи? Я всего лишь хочу быть рядом, хочу, что бы эта чёртова война быстрее кончилась. Хотя как бы ей кончиться, если всё уже расписано в небесной канцелярии? Изменить историю я не могу, но могу сделать всё, чтобы наша с ним история не закончилась по сценарию шексировской трагедии.* * *
И снова мне пришлось убедиться в простой истине — на войне никогда нельзя расслабляться. В тот день я сидела в штабе, как всегда закопавшись в груду бумаг. Предстояло составить списки для отправки рабочих в Германию. Я мучительно ломала голову, как бы наебать этого педантично-вьедливого Файгля. Допустим, я могу пропустить несколько фамилий и таким образом спасти этих женщин и подростков, но вдруг гауптману придёт блажь всё перепроверить? Была не была, сделаю как собиралась. Если что отмажусь, мол простите дуру слепошарую, проморгала. Елизавета Козина, 1925 г. Совсем ещё девочка, что её ждёт? Рабство на какой-нибудь ферме? Михаил Назаренко, 1924 г. А этого пацанёнка наверняка отправят вкалывать на какие-нибудь шахты. Татьяна Самойлова 1926 г. Я специально старалась исключить из списка подростков, всё-таки у взрослых шансов выжить в таких условиях побольше. — Эрин, что там со списком? — я вздрогнула, услышав над ухом голос гауптмана. — Готов? — Сегодня закончу, — я выдавила слабую улыбку, всем видом изображая старательную трудяжку. — Вы же помните? Включаем всех, начиная с шестнадцати, — Файгль скользнул взглядом по листочку с фамилиями. — Шестнадцать? — нахмурился Вильгельм. — Но это же ещё почти дети. Разве гуманно привлекать их как рабочую силу? — Приказ есть приказ, — иезуитски улыбнулся Файгль. — Вам их жаль? — Осенью мы вербовали в рабочие добровольцев. Блядь, Вилли, ну ты как с луны свалился! Какие на хуй добровольцы? Провести что ли ликбез по истории твоей любимой Фатерлянд? — А сейчас это всё смахивает на рабство. — Вы же сами видите, что эти упёртые коммунисты не сдаются, — снисходительно заговорил Файгль. — Вам напомнить, сколько потерь мы понесли из-за них этой зимой? И эти ваши детишки между прочим устраивают диверсии наравне с матёрыми партизанами. По-моему, уместнее направить их силы на процветание Германии, согласны? Вильгельм, помявшись, кивнул, правда в глазах по-прежнему читались сомнения. Вот беда у человека. Вбитая армейкой программа заглючила, столкнувшись с не менее прочно вбитой моралью и совестью. Впрочем, многого от него я не ожидала. С его пассивным характером он порефлексирует и смирится, списав на бессменное «Приказ есть приказ». Тут только обнулять, полностью сбросив настройки, но честно говоря не знаю, что должно случиться, чтобы произошло такое чудо. Думать своей головой нынче не в тренде. — Разрешите обратиться, герр гауптман, — в штаб ворвался взмыленный солдатик, Файгль кивнул и тот залопотал: — Русские наступают с востока. По предварительным данным на нас движется танковая колонна. — Готовьте противотанковые орудия и гранаты, — Файгль кивнул Винтеру. — А вы отправьте своих людей на позиции. Вильгельм быстро накинул шинель и направился на выход, но вдруг замер, прислушиваясь. — Слышите? Чёрт, я надеюсь, это не то, что я думаю? Где-то пока далеко зловеще гудели самолёты. Вилли обернулся ко мне. — Чтоб ни шагу из штаба! Да что я — дура снова лезть под пули? Правда не знаю, что буду делать, если нас начнут бомбить наши. А они начнут, судя по тому, с какой скоростью Файгль кинулся звонить в городской штаб. — Я прошу поддержки с воздуха. По предварительным данным на нас движется танковая дивизия, и готовятся атаковать бомбардировщики. Я полезла в карман, нашаривая пачку сигарет. Как тут бросишь курить, когда сплошные нервозы-психозы? Бомбоубежища тут насколько я понимаю нет. Если жахнут, мало не покажется. Файгль невозмутимо посмотрел на меня: — Не поддавайтесь панике, Эрин. Вы же верите в нашу победу? Ну как тебе сказать? Смутно. Словно в подтверждение моих мыслей где-то уже рядом оглушительно взревел мотор самолёта. Посыпались первые снаряды. Даже в нашей избе затрещали оконные стёкла. Файгль шустро ломанулся на выход, на ходу бросив мне: — Не вздумайте самовольно покидать штаб, я пришлю кого-нибудь вам в помощь. То есть эту избушку в любой момент разнесут к херам собачьим, а мне предлагается сидеть на попе ровно и ждать доблестного рыцаря? Меня снова сдавило ощущение захлопнувшейся ловушки. Выхода из этого кошмара не предполагалось никакого. — Блядь! — я едва не оглохла от треска. Кажись попали в крышу, но рассматривать масштаб бедствия было некогда. В панике я метнулась в единственное убежище — залезла под свой стол. Оставаться тут явно нельзя, но представив ад, в котором я когда-то побывала, наружу высовываться я тоже не хотела. И опять же куда бежать, если тут уже бойня идёт полным ходом? А если меня здесь завалит потолочными балками? Грохот всё нарастал. Где-то уже рядом трещали пулемётные очереди, разрывались снаряды. — Эрин! — услышав знакомый голос, я рискнула высунуться, Фридхельм пробирался ко мне сквозь завалы досок и обломков бывшего шкафа. — Слава Богу ты цела. Быстрее уходим! — он сдёрнул с крючка мою шинель. Одеваться мне пришлось на ходу. — Тебе нужно где-то пересидеть этот бой, — он уверенно тянул меня за руку. — В доме, где ты живешь, есть подвал? — Кажется, да. Я напрягла память. Вчера я видела, как Марина лазила туда за квашеной капустой. — Точно есть. — Сиди там, пока всё не закончится, — Фридхельм быстро толкнул меня в сторону, уводя из-под обстрела. — Чёрт, их пехота уже прорвалась в село, — пробормотал он. — Вернись за мной! Я обняла его, вцепившись с такой силой, словно это могло как-то удержать. Было страшно отпускать его вот в это воющее, грохочущее взрывами снарядов смертоносное марево. — Пожалуйста, вернись… — Я вернусь, обещаю, — Фридхельм крепко стиснул меня, затем чуть отстранился, предупреждающе заглянув в глаза. — Главное не делай глупостей. Я вбежала в хату и торопливо кинулась просматривать полы. Где же эта чёртова крышка от погреба? Есть, я дёрнула за железное кольцо, но оно почему-то не поддавалось. Странно, вчера же всё открывалось, так что должно работать и сегодня. Если только… Если только там изнутри не заперлись хозяева хаты. — Эй! — позвала я. Ответом мне была тишина, и я в отчаянии замолотила по деревянной дверце кулаками. — Чего надо? — нехотя отозвался Василий. — Откройте! — Пошла вон, фашистская тварь, — пробурчал мужик. — Хоть бы вас всех перестреляли, нам-то что за беда. Какая-то часть меня истерически требовала попробовать разжалобить деда и слёзно молить впустить в тихий подвальчик. Чёрт бы с ней с гордостью, я жить хочу. Только умом я понимала, что просить милости бесполезно. Я для них может даже похуже немцев. Ну и хрен с вами, сама выкручусь. На всякий случай прихватив ранец, я выбежала на улицу. Так, пехота наступает с востока, значит, нужно бежать в противоположную сторону. Там лес, но глубоко заходить я не буду, пересижу, посмотрю, чем дело кончится. Больше вариантов у меня нет. Ой, блин, а про самолёты я и забыла! Я в панике припустила в сторону, увидев, как сарай на соседней улице с треском разлетелся от взрыва. В панике я вломилась в первую попавшуюся избу, готовая к отпору хозяев, но внутри было пусто. Прильнув к окну, я убедилась, что снаружи ничего не изменилось — всё так же плохо. На главную улицу медленно вырулили два танка и открыли огонь. Бывший штаб разнесло в щепки. Оглушающе трещали автоматные очереди, выли зенитки, самолёт-бомбардировщик снова пронёсся почти над крышами. Я уже не могла разобрать, где наши, где немцы. Окровавленные тела падали под свинцовым дождём, отлетали словно огромные куклы при взрыве снарядов. Я сейчас досижусь, что и сюда ебанёт из танка или с воздуха. Снова выглянув в окно, я приметила более-менее короткий путь к лесу. Я старалась не думать, что среди тел, разбросанных вокруг, может быть Фридхельм, или Каспер, или Кох. Моя цель — максимально быстро бежать в сторону леса. Перебегая из укрытия в укрытие, как ниндзя хрен знает какого уровня, я почти добежала к окраине. — Ручные гранаты к бою! — кто там орет Файгль или Винтер я не видела. — Огонь обоих пулемётов по танкам! Ну и какой чёрт меня дёрнул оглянуться? Поверить не могу! Меня преследует наша тэшка! С уже привычным задушенно-матерным: «Ну всё, мне пиздец!» — я плюхнулась оземь. Они что решили истратить снаряд прицельно на одну тушку, то есть меня? А нет, пушка разворачивается чуть в сторону. Видать в том сарае засели немчики. Я шустро поползла за ближайший забор. Ну да, очень меня спасёт этот штакетник. Прикрыла уши в напрасной попытке не оглохнуть — наши шмальнули таки осколочным и ещё от души добавили парочку гранат. Сараюшка вспыхнула словно спичка. — Помогите! — Кестер бежал, объятый пламенем. На автомате я дёрнулась — горящую одежду можно потушить, если свалить его на землю, — но инстинкт самосохранения сработал вовремя. Кестеру уже не помочь. Немчиков поджидали наши бойцы. Как мне это развидеть? Тяжело слышать крики людей, горящих заживо, будь они хоть русские, хоть немцы. Я медленно поползла назад, будем уходить огородами. Вот она расплата за малодушие. Бегу словно крыса от своих же, русских. Армагеддон вокруг продолжался. Бомбардировщик прошёлся по ряду изб, где активнее всего раздавались выстрелы. Я чувствовала как истерика накрывает с головой. Мне не выбраться отсюда живой. Лес вроде бы уже близко, но туда надо ещё как-то добежать. Я прислушалась. Рядом кто-то тихо стонал. Приглядевшись, я увидела у избы несколько тел, беспорядочно лежавших среди обломков досок. Было страшно сдвинуться с места, но… а если там Фридхельм? Или кто-то из парней? Я сглотнула ком в горле. Немцы и русские лежали вперемешку. Молодой парень с пробитой головой. Мужчина, которого израненный противник заколол штыком и упал тут же рядом. Красноармеец, которому гранатой оторвало ногу, видимо пытался отползти в сторону — скрюченные пальцы намертво вцепились в комья земли. Я нашла раненого — молоденький паренёк зажимал руками рану на груди, сквозь пальцы толчками вытекала алая кровь. — Сейчас, — я быстро сбросила ранец и торопливо стала искать аптечку. — Уходи, — прохрипел он. — Руки убери, — уже пора бы привыкнуть, что наши смотрят на меня как на тварь последнюю. — Я просто перевяжу тебя. Стране сейчас нужен каждый боец, так что давай-ка обойдёмся без истерик в стиле «Мне ничего не надо от такой мрази». Парень неприязненно смотрел на меня, но пальцы разжал. Я наложила стерильный бинт, хотя наверное этого мало. Нужно же как-то извлечь пулю, и что там ещё делают при таких сложных ранениях? — И что теперь? — криво улыбнулся он. — Фрицам сдашь? — Обязательно, — огрызнулась я, прикидывая, где бы найти здесь тихий угол. Ближайшая изба вроде и близко, но как я его туда дотащу? Так и дотащу, а куда деваться? Русские своих не бросают. — Пусти, я лучше здесь сдохну, чем в плену жить буду, — упёрся этот дурачок. — Да на хрена ты кому сдался? — пробормотала я, продолжая волочить его к убежищу. — Думаешь, такой уж ценный пленник? Видно же, что ты ещё сопляк, рядовой. — Знаю я вас зверей, забавы ради будете ремни из шкуры резать, — вымученно простонал он. Не то чтобы он был не прав. Ещё несколько месяцев назад я бы стала горячо доказывать, что полностью на его стороне, но сейчас я чувствовала лишь усталость. Мне не пробить враждебность, с которой меня воспринимают соотечественники. — Что бы там ты ни думал, я не желаю тебе зла, — я перевела дух и начала затаскивать его на крыльцо. — Ты ведь русская? — парень тяжело привалился к стене у порога и теперь сверлил меня тяжёлым взглядом. Я неопределённо кивнула, помогая ему лечь поудобнее. — Как же ты можешь носить эту проклятую форму, видя, что эти гады с нами делают? Если бы моя жизнь была дурацким комедийным сериалом, выдала бы какую-нибудь идиотскую реплику вроде: «Сама не понимаю, как это получилось», — но исповедь моя тут явно будет не к месту, поэтому я предпочла ничего не отвечать. Молча протянула ему фляжку с водой и снова полезла в аптечку. — Что это? — он подозрительно покосился на таблетку. — Обезболивающее, — я размотала повязку, чтобы получше обработать рану. — Можешь не пить, дело твоё. Похоже, кровотечение прекратилось, я обработала края раны йодом и открыла ампулу со стрептоцидом. Попутно заметила, что таблетку парень всё-таки проглотил. — Всё, — я потуже затянула новую повязку. — Жить будешь. Я поднялась и медленно подошла к двери, пытаясь хоть как-то угадать, откуда больше стреляют, на чьей стороне перевес, но все звуки слились в один жуткий гул. — Ну и куда ты собралась? — хмыкнул паренёк. — Там сейчас палят без разбора. Может, фрицы твои же случайно и пристрелят. — Предлагаешь вместе куковать здесь? А только я отвернусь, пристрелишь меня? В его глазах загорелся фанатичный огонь, хорошо знакомый мне по советским фильмам. — Мы в отличие от твоих друзей фашистов не стреляем в женщин и детей. — Скажи это НКВДшникам, которые с удовольствием бы переломали мне всё, что можно. Нет уж, больше я на это не куплюсь. Можно было конечно опять попробовать придумать новую историю, что я подпольная шпионка или стянула шинель с трупа, чтобы спастись, но не буду. Свой выбор я сделала, может и неправильный, но уж какой есть. — Ладно, боец, бывай. Если бежать, то сейчас, когда вроде как затишье. Я бросилась вперёд и на полпути остановилась как вкопанная. — А-а-а-а, — на меня бежал Хайе, от его шинели остались лохмотья, он руками зажимал страшную рану на животе. — Помоги мне! Споткнувшись, Хайе полетел на землю, а я, увидев его вывалившиеся окровавленные кишки, почувствовала, как волнами накатывает дурнота. Нет, мне нельзя падать рядом беспомощной тушкой. — Пить… — прошептал он. При таком ранении этого наверное нельзя, но я сильно подозревала, что до госпиталя он не дотянет, и отцепила с пояса фляжку. — Дай мне воды… Меня трясло как припадочную, половину воды я расплескала ему на грудь, но Хайе этого даже не заметил. — Ты напишешь моей матери? — он вдруг цепко схватил меня за руку. Над нами совсем рядом пронеслась тень самолёта — сейчас опять будут стрелять. Я вжалась в бок Хайе и зажмурилась. Не настолько я храбрая, чтобы смотреть смерти в лицо. — Пожалуйста, если ты есть, Господи… Не дай мне снова попасть в это время… Рискнув открыть глаза, я поняла, что Хайе притих. Широко открытые глаза неподвижно смотрели в небо. С трудом успокаивая трясущиеся руки, я постаралась прикрыть ему веки. Так, а теперь не оглядываясь бежать дальше. Не могли же русские наступать сразу с нескольких сторон? Хотя почему не могли? Вполне возможно. Заметив впереди характерную кладбищенскую оградку, я едва сдержалась от истерического смеха. Это такой тонкий намёк от боженьки, что мне кранты? Я снова пригнулась, услышав над головой рёв самолёта. Земля передо мной взлетела маленьким воронками. И как назло нигде не спрячешься — вокруг ни одного памятника, лишь ровные рядки простеньких крестов. А вот и ответ, почему бомбардировщик хреначит по заброшенному кладбищу — оказывается, тут тоже идет бой. Каспер и Хольман забрасывали гранатами закопавшихся за поваленными деревьями наших. Кох и Шнайдер пытались снять снайпера, который обстреливал их откуда-то сбоку. Я поискала глазами Фридхельма и вздрогнула, услышав за спиной характерное жужжание гусениц. Я не успела рта открыть, чтобы предупредить парней. Не успела даже осознать, что собралась слить наших бойцов врагу. Замерла, глядя, как неумолимо пушка разворачивается в нашу сторону. Что-то конечно орала, но было уже поздно. Смертоносный снаряд неумолимо летел вперёд. Меня подняло в воздух мощной волной. Неправда, что человек перед смертью видит, как проносится перед глазами вся его жизнь. Всё произошло настолько молниеносно — я не поняла, что происходит и сколько времени я падала. Почувствовала только дикую боль, приземлившись на что-то твёрдое. Глаза жгло от дыма и земляной пыли, боль иглами пронзала всё тело, и я почувствовала, как сознание медленно ускользает в чёрную воронку…