Марионетка с недостающими нитями

Тсуна считал это странным: смотреть в глаза человеку, полностью перевернувшего ему жизнь несколько раз с подачи воспитательных пинков — и не видеть узнавания. Тсуна вообще считал свою жизнь излишне странной, особенно с приходом репетитора-киллера и упавшим на голову наследием. Тсуна узнал за свою, пускай недолгую, но насыщенную жизнь многое, но к такому он точно был не готов. Умирать было не страшно: боль — привычна, попытка Хранителей спасти своё Небо — бесполезна, закрывать глаза не хотелось — голубые небеса прекрасны. Но просыпаться в чужом мире, в чужом теле и принимать на себя чужие проблемы — тяжело и неприятно. Тсуна смеялся хрипло и чуть сломано, переворачиваясь на бок и сплевывая кровь. Ребра сломаны, проткнуто лёгкое, левая нога неестественно выгнута, лицо разбито, собственная кровь вязкая, скользкая, знакомая — сбил и проехался грузовик с мебелью посреди бела дня, запечатав пламя так глубоко, как только можно. Суицид. Несдержанный, порывистый, отчаянный. Шёл по дороге из магазина, увидел разогнавшегося водителя, остановился, не сдержался. Тсуну увозит скорая помощь, в голове перемешиваются не его воспоминания. Савада Иетсуна — девочка, которую растили воином; ломали-ломали-и-ломали, чтобы сделать сильнее; изувеченное искажённое до невозможности восприятие. Тсуне колят наркоз, он захлёбывается от кровотечения, из глаз льются слёзы — не от боли, нет; от картин чужой жизни. Ей было шесть, когда её выбрали в Наследники: у неё пламя мощное, яркое, нежное; у неё светлые блондинистые волосы отца и непонятно в кого голубые-голубые глаза; у неё есть любящая мама и младший брат-близнец с тёмными волосами и большими испуганными глазами. Иетсуна любит свою семью, играет с братом, подаёт ему руку, когда тот спотыкается, вытирает ему слёзы и ведёт за собой, затмевая улыбкой солнце; она тактильная, подвижная и с радостью помогает матери, когда та попросит; она радуется редким приездам отца и делает вид, что не чувствует лжи. Она ломается в первый раз, когда отец предлагает ей уехать с ним, в Италию, на несколько лет, для обучения. Мама не против, даже рада, брат хнычет, не хочет отпускать, и маленькая девочка обещает писать каждый день. Или через день. Или через месяц. Иетсуне не дают самой писать или звонить домой. Ей семь лет, когда пламя полностью пробуждается — она думает, что сейчас умрёт. Собаки хотят разорвать её на части, болезненно вгрызаясь в плоть, чуть ли не отрывая целые куски — Иетсуне адски больно, Иетсуна сорвала голос от криков, Иетсуна понимает, что никто спасать её не будет. Пламя просыпается, рвётся наружу с диким рвением стихийного бедствия, раны чуть затягиваются, псы горят заживо, отец довольно хмыкает в стороне. Тсуна умерла в тот момент — Савада Иетсуна только начала свой осколочный путь. Ей исполняется десять, когда голубые глаза блекнут, становясь дрянной копией того, что можно увидеть на детских фотографиях. Глаза темнеют, становятся однотонными, блёклыми, стеклянными. Дети не смотрят так, дети не должны быть похожи на криво сделанную подделку, дети не выгорают изнутри столь рано. Пламя внутри копится, разгорается взамен отданной на силу душе; сделка с совестью, здравым смыслом, надеждой и дьяволом; осталась сломанная оболочка, которая учится изображать жизнь. Ей двенадцать, когда её возвращают домой, и она понимает, что не узнаёт ровным счётом ничего. Она не умеет вести себя с обычными людьми, не умеет вливаться в коллектив, не умеет налаживать испорченные отношения. Брат отстранён, расстроен и даже зол на неё — Иетсуна не понимает отчего, но первая не спрашивает: не знает как, не знает для чего. Иетсуна чуть пожимает плечами на первые выпады брата и заталкивает обиду поглубже. Мама ведёт себя вроде бы так же, как много лет назад. Мама улыбается ей, иногда целует в лоб по утрам за завтраком и всегда не против поболтать о чём-то бытовом. Мама треплет брата по волосам, даёт ему несколько наставлений на день, ругает по поводу несделанных уроков и беспорядка в комнате, интересуется, почему он не выспался, как дела в школе и что планирует делать сегодня. Иетсуна теряется ещё на ласковом обращении «Тсу-кун» и сердце предательски щемит от любви и заботы в этих словах. На неё так не смотрят, с ней не говорят таким голосом, ей не дают и трети подобного внимания. Иетсуна делает вид, что ей не больно, не тяжело — это признак слабости, за этим могут быть последствия, шрамы под одеждой болят с подачи собственного пламени. Иетсуне тринадцать, когда к ней приходит репетитор, лучший киллер мира, высокий итальянец в костюме и чёрной шляпе, чёрные глаза пугающе пронзительны, внимательны, бездонны. Выбора ей не предоставили, новые тренировки, новые приготовления к посту Десятого Вонголы, новые испытания и приступы тихой скрытой истерики. Иетсуна почти не сопротивляется откровенным издевательствам, которые всё же не переходят разумных границ. Иетсуна плохо знакомится с претендентами на роли Хранителей и теряет их интерес стремительно быстро. Иетсуна не удивляется, что все возможные союзники и друзья перекочевали на сторону брата, даже репетитор как-то необычно вздохнул и ушёл в другую комнату. Тсунаёши был таким же скромным, немного пугливым и жутко неуклюжим. У него всё валилось из рук, он смеялся над этим, не особо переживал за плохие оценки по гуманитарным наукам и много проводил времени за компьютером. Он всегда мечтал о настоящих друзьях и с радостью принял всех этих ярких, невероятных людей в своей небольшой комнате. Тсунаёши был Истинным Небом и притягивал к себе остальные атрибуты, не задумываясь. Но. Его пламя было слабым, таким же тихим и неспособным на большие подвиги. У Тсунаёши не было той воли, той решимости, которая была необходима пламени — он был из тех, кто искренне надеялся, что проблемы сами себя решат. Иетсуну пустили в свободное плавание и, как по щёлчку пальцев, появились новые интересные люди, которые не считали её отстранённой или холодной. Иетсуна чувствовала, что тут что-то не так, но не стала слушать интуицию. Иетсуна поплатилась за это предательством и метафорическим ножом в спину с настоящими болезненными ощущениями. Иетсуна шла на бой с беглецами Вендикаре, как смертник на плаху: обречённая, смирённая и в полном одиночестве. Не больше, чем сломанная марионетка с недостающими нитями. Рокудо Мукуро был жесток, силён и больше чем одну капельку безумен. А ещё он был разочарован и сказал, что она похожа на детей Эстранео. Иетсуна бы пожала плечами, если одно из них не было б сломано. А потом её спасли — чего она не ожидала — и даже откачали. Тсунаёши позвал всех кого мог, так как сил ему всё ещё недоставало, но с пулями предсмертной воли и превосходящим количеством у них был шанс спасти от неоправданно глупой смерти его сестру. По крайне мере, так запомнила Иетсуна, пока репетитор-киллер буквально заставлял её оставаться в сознании и выругался, кажется, на четырёх языках в одном предложении. Иетсуна хотела сделать татуировку с отказом от реанимации, но её никто б не набил. Не хрупкой девочке четырнадцати лет с блёклыми глазами и чуть седыми волосами, которые теряются в настоящем цвете. Ей хотелось смеяться и плакать одновременно, ведь её зачем-то откачали. Конфликт Колец её не интересовал совершенно; опять выбьют остатки духа, опять реанимируют, опять заставят плясать под дудку жизни, когда хочется опустить руки, лечь и никогда не вставать. Она автоматически набирала продукты, оплачивала покупки и медленно шла по улице, когда вдали появились очертания стремительно приближающегося грузовика…