Марионетка с недостающими нитями

Тсуна просыпался опустошённым, разбитым и дичайше злым. Температура в палате подскочила на десяток градусов, и пришлось взять себя в руки, чтобы успокоиться. Тело слабо ныло, сказывался эффект обезболивающего, ноздри щекотал запах хризантем в вазе на тумбочке. На записке был знакомый почерк Внешнего Советника. Цветы загорелись, и вода в вазе вскипела, сами по себе. Тсуна заставил себя успокоиться, что помогло ему при встрече с дежурным врачом через два часа при обходе. Ему надо было выбраться отсюда, потому побег не был отложен. Два дня где-то в лесу, чтобы привести мысли в порядок и привыкнуть к новому себе — достаточно для начала. Чужое тело было странным: более лёгким, более ловким, более гибким. Своя одежда была в крови, но другой не было. Дом встречал ночной тишиной, а своя комната непривычным порядком и до жути знакомым щелчком предохранителя. Реборн явно ждал его — её, надо запомнить — и сейчас оглядывал со знакомым недовольством и глухой злостью. Тсуне нужно было время, которого не было, чтобы привыкнуть. Тсуне нужно было различать этого Реборна, который кажется и не знал о таком прекрасном проклятии Аркобалено, и своего Реборна, который остался в другом мире и наверняка даже на похоронах назвал бы его Никчёмным. Тсуна отчего-то нервно рассмеялся, надеясь, что это спишут на истерику. — И что это было? — вопрос был вкрадчивым, неправильно спокойным и сочивший злостью перемешанной с ядом. Тсуна смог лишь плюхнуться на кровать, находясь под прицелом лучшего киллера, и не мог выбросить из головы Иетсуну, которая всегда хотела сказать: пожалуйста, стреляй. — Мне надо было подумать, — уклончиво сообщает Тсуна, радуясь, что почти не надо натягивать маску безразличия. — Догадываюсь, что сказали врачи, но это была лишь досадная случайность от переизбытка тренировок и незаживших ран, — он пожимает плечами, чуть улыбаясь, будто извиняясь. Дуло пистолета всё ещё направлено на него, а взгляд стал цепким, настороженным и уже не скрывал своего раздражения. Реборн всем своим нутром чувствовал, что что-то было не так. Конкретно не так. Но Иетсуна лишь вновь пожала плечами, без капли страха, которого не было и раньше, но… — Завтра у тебя выходной, — неожиданно произнёс киллер, резко поднимаясь на ноги, даже не пнув и не дав подзатыльника. Реборн уходит так стремительно, что Тсуна уже пожалел, что не взял себя в руки с самого начала. Сказывалась треклятая бессонница, вернувшаяся боль в теле и множество бессвязных мыслей. …у неё были яркие-яркие голубые глаза. Тсуна старался меняться постепенно, чтобы не шокировать особо кого-то резким преображением и отдалившись от не-своих Хранителей. В этом мире они были ему чужими, они оттолкнули эту девочку, не разглядели в ней отчаявшегося человека, не помогли, когда следовало. Никто из десятка человек, что были самыми близкими ему людьми в том мире — бросили в этом нуждавшуюся в понимании девочку. Тсуна плюнул бы на этот бой Колец с высокой колокольни, раз уж тот через три дня, но Реборн смотрит уж больно подозрительно. А улыбка сама натягивается на губы, прикрывая глаза от полуденного солнца. Ностальгия какая по километровым скалам и реке возле неё. Сбегать от репетитора ещё никогда не было так опасно и необходимо одновременно — ему не нужны тренировки, но это не объяснишь без демонстрации, а этого лучше избежать до самой крайней точки. Тсуна осваивается в женском теле, не шарахается от зеркала и с печалью смотрит на множество шрамов на коже, зная, откуда появился каждый. Пламя хлещется через край, отчего голубые глаза иногда становятся оранжевыми — никогда ещё Тсуна не видел у себя такого сходства с Примо Вонголой.