Костяные лилии

Сентябрь с лихвой отыгрывал лето за август: с первых же дней небо, забыв о тучах, сияло ослепительной голубизной, и солнце отогревало промокшую землю от рассвета и до самого заката. Казалось, что лето, обманув осень, и впрямь вернулось: зелень распушилась заново, и в ней как ни в чём не бывало резвились птицы и цветастые бабочки. После полудня стояла душная жара, лишь вечером сменяющаяся сырой осенней прохладой. Но ночи всё-таки были уже холодные. Снов Чэнь по-прежнему не видел. Иногда его подначивало любопытство: приснится ли ему что-то, если он снимет браслет, но потом азарт спадал — он не хотел рисковать. Он не хотел, чтобы по воле секундной слабости его вновь обретённое счастье разрушилось. А чёрная пустота уже стала почти родной. Не бывает, чтобы всё стало, как было. Пожалуй, Чэнь и не скучал по тому, что было. Потому что стало только лучше. Где-то очень глубоко в душе — на очень светлой и правильной её стороне — иногда тихо шептала совесть: ты убил. Чэнь знал, что будет жить с этим всю жизнь. Но ещё он знал, что убил чудовище, которое сломало его старую жизнь и убило его в муках. А Чэнь был к нему милосердным — чудовище умерло быстро и без боли. Наверное, это была даже не месть. Это было освобождение. После той ночи Чэнь проснулся с ещё беспричинной, но очень яркой радостью в сердце. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько свободным и… живым. Он закричал бы и засмеялся, если бы мог, но голос к нему по-прежнему не вернулся, и потому он просто лежал, раскинувшись на постели звездой, и улыбался. А потом понял, что он в комнате Цаньле. Он не помнил, как здесь оказался. Он даже не помнил, что произошло после того, как он… убил чудовище. Его последнее воспоминание — тепло объятий Цаньле и его шумное сердцебиение. Потом была темнота, родная и спокойная, из которой он вернулся счастливым и свободным. Он, наверное, был убийцей, но ему… было всё равно. Потому что он спас своего родного человека. В коридоре второго этажа его радостными воплями встретил Хань, обнял и в порыве чувств даже поцеловал в щёку. «Ты такой молодец, Чэнь! — сказал он. — Ты всё сделал правильно. Так даже лучше, чем хотели мы». За кухонным столом сидел Исин, который посмотрел на Чэня с уважением и одобрением. А Цаньле… Цаньле раскладывал по тарелкам пышный и ароматный омлет с зеленью, и Чэнь еле дождался, когда он отставит горячую сковороду в сторону — и тогда осторожно, но крепко обнял Цаньле со спины и уткнулся лицом между лопаток. «Чэнь!» — засмеялся Цаньле, и Чэню хотелось расплакаться от улыбки в его голосе. Они все были радостные и счастливые, словно собирались отмечать какой-то праздник. Это было кощунством, потому что на самом деле они собирались праздновать убийство, но Чэнь совсем не чувствовал раскаяния. Они имели право отметить это убийство. Они имели право считать это праздником. Хань радовался больше всех и кричал за двоих — за себя и за Чэня. Потом зачем-то допытывался, когда у Чэня день рождения, и пришлось «сказать» Исину. «Уже скоро! — ликовал Хань. — Меньше месяца». А Цаньле выглядел помятым и заспанным — он, наверное, даже не ложился — но смотрел на Чэня с такой теплотой и улыбался так ласково, что сразу становилось легко и спокойно на душе. После завтрака Чэнь отвёл его в комнату: сколько же можно не спать? Цаньле не сопротивлялся — лишь слабо улыбался, пока Чэнь расправлял кровать и накрывал его одеялом. — Чэнь, — тихо позвал он и взял Чэня за руку. — Подожди, пожалуйста. Чэнь послушно присел рядом с ним на пол у кровати. — Почему ты это сделал, Чэнь? — почти шёпотом спросил Цаньле, заглядывая Чэню в лицо. «Я не хотел, чтобы это сделал ты, — слабо улыбнулся Чэнь. — Знаю, ты хотел отомстить ему за меня. Но если бы ты это сделал, ты стал бы таким же чудовищем, как он. Я не мог этого допустить. Не мог допустить, чтобы чудовище, причинившее мне боль, сделало чудовищем и тебя, самого дорогого мне человека». У Цаньле сильно-сильно блестели глаза. Чэнь ещё никогда не видел, как его бог плачет. — Чэнь, — сипло прошептал Цаньле. «Всё хорошо. Всё уже закончилось, и теперь всё хорошо. Правда». Цаньле зажмурился и уткнулся лицом в подушку, а Чэнь принялся легко гладить его по волосам. «Цаньле, — позвал он, и Цаньле сжал его ладонь — «я тебя слышу». — Прости меня. Знаю, немного поздно, но всё же. Прости, что тогда ничего не сказал тебе и попросил уйти. Прости, что столько «молчал». Мне было больно, но не потому, что эту боль причинил мне ты, а потому, что мне самому трудно было принять правду. Но я принял, давно принял». — Чэнь, — глухо пробормотал Цаньле в подушку, — ну почему ты такой хороший? Чэнь беззвучно рассмеялся. «Спи. Я посижу с тобой». Он точно не был хорошим. Но ему было всё равно — потому что его бог считал иначе. Чэнь полюбил туманный предрассветный час: в это время Цаньле возвращался из мастерской и наконец ложился спать. Цаньле и раньше иногда засиживался в мастерской допоздна, но теперь проводил там каждую ночь и приходил к Чэню лишь с рассветом. Он уставал — Чэнь чувствовал это — и потому даже после его возвращения они не видели снов. Чэнь не представлял, ради чего Цаньле жертвует сном, но видел в глазах Цаньле неиссякаемое вдохновение, и потому не перечил и не удерживал, когда Цаньле вечером спускался в подвал. Они снова спали вместе. Цаньле даже стребовал с Исина деньги и купил просторную двуспальную кровать. Хань ныл, что им с Исином тоже нужна такая большая кровать и хитро косился на Чэня. Чэню невольно делалось смешно: они с Цаньле и впрямь просто спали вместе (подумаешь, иногда во сне прижимались друг к другу, но так это потому, что прежняя кровать была узкая). Нет, Чэнь не был дураком. Он прекрасно понимал, на что намекал Хань, но совсем на это не злился. Это были вполне логичные мысли. Вот только Чэнь не хотел ничего такого — он чувствовал, что ещё просто-напросто не готов к этому. А Цаньле… Цаньле тоже не хотел его так, и Чэнь был бесконечно благодарен ему за это — потому что иначе чувствовал бы себя виноватым перед ним. Но Цаньле ничего не требовал от него. Он любил его чисто и очень нежно и, наверное, именно поэтому они спали вместе, не испытывая ненужного смущения. Цаньле любит его. Не увлечён им, не испытывает к нему симпатию и даже не влюблён в него. А любит. Любовь — это что-то серьёзное и большое. Как океан. Как космос. Чэню даже страшно делалось оттого, что нечто столь великое и прекрасное подарено именно ему, а он до сих пор не знает наверняка, может ли ответить на это равнозначным по глубине и силе чувством. Если ты любишь бога, то нужно отдавать ему всего себя. С Цаньле Чэнь хотел быть честным, потому что ответ, который он даст, должен сразу быть окончательным. Сентябрь был щедр на подарки: всё то, что серыми дождями отобрал август, он возвращал с лихвой. Чэнь с Ханем продолжали ездить в лес. Теперь Хань собирал ягоду, а Чэнь учился стрелять по движущимся мишеням, и почему-то получалось не в пример лучше, чем просто палить по неподвижным банкам. «А ты способный ученик!» — хвалил его Хань. Однажды они взяли с собой и Цаньле. Его присутствие волновало, но и удивительным образом придавало сил. Чэнь старался так, словно сдавал выпускной экзамен в полицейской академии. Он ни разу не промазал. «Видал? — кричал Хань Цаньле. — Это же офигеть как круто! Даже я не мог научиться этому так быстро». Чэнь радостно улыбался и выжидательно смотрел на Цаньле. Это почему-то было очень важно — чтобы Цаньле похвалил его. «Молодец!» — с улыбкой сказал Цаньле, но в его глазах Чэнь видел странную и непонятную тень. Чэнь ненавидел неопределённость, причины для которой он не знал. «Почему ты недоволен?» — прямо спросил он. «Я? С чего ты взял?» — принялся отпираться Цаньле, и Чэнь так и не смог добиться от него ответа. Думать о том, что Цаньле просто завидует, было совсем уж глупо. Может, Цаньле казалось, что так Чэнь становится ближе к Ханю — в том смысле, что Хань, если уж говорить начистоту, учит его убивать? Может, Цаньле боится, что однажды и Чэнь станет таким же, как Хань, профессиональным убийцей? Он ведь уже убил однажды, а значит, может сделать это снова и, как говорят, с каждым разом делать это будет всё легче. Но Чэнь не собирается работать вместе с Ханем, он просто хочет уметь защищать себя и дорогих ему людей. Исин ведь так и сказал ему в самом начале: если потребуется, он должен убить за них. И Чэнь чувствовал, что теперь готов сделать это, если придётся. Ночью (точнее, под утро) Чэнь всё-таки пристал к Цаньле с расспросами. «Если не расскажешь, я обижусь», — в шутку сказал он, но тут же пожалел об этом, потому что Цаньле воспринял угрозу всерьёз. — Я знаю, что для тебя это очень важно, — тихо сказал Цаньле и даже сел — Чэню почему-то показалось, что Цаньле не хочет, чтобы Чэнь видел его лицо. — И я правда рад, что у тебя так здорово получается. Я рад, что теперь ты можешь защитить себя, если это потребуется, а когда Хань научит тебя драться, ты и вовсе станешь неуязвимым. Я рад, что теперь никто не сможет тебя обидеть, потому что ты становишься всё сильнее. Ты, пожалуйста, не смейся надо мной и не обижайся на меня, ладно? Ты ведь просишь, чтобы я сказал, как есть. У меня очень глупый страх: мне кажется, что, становясь сильнее, ты отдаляешься от меня. Это хорошо на самом деле — что твоя жизнь идёт дальше. Но… я боюсь, что однажды в ней не останется для меня места. Я боюсь, что однажды стану ненужным тебе. Чэнь, ошарашенный таким откровением, тоже сел. Так вот почему у Цаньле было такое грустное лицо! Но он что, всерьёз думает, что однажды может стать ненужным Чэню?! Что за глупости? Цаньле — единственный смысл жизни Чэня. Чэнь и учится быть сильным, чтобы защищать его. Без Цаньле он никто. Без Цаньле ему незачем жить. «Цаньле, — позвал Чэнь, положив ладони Цаньле на плечи. — Я не стану смеяться и обижаться. Но соглашусь, что страх у тебя и впрямь глупый. Как ты можешь стать ненужным мне, если я живу благодаря тебе? Благодаря тому, что ты есть? Без тебя моя жизнь бессмысленна. Я и учусь быть сильным только для того, чтобы в случае необходимости не быть вам обузой и защитить вас. Но прежде всего — тебя. Ты мне нужен, Цаньле». Цаньле посмотрел на него взволнованно и доверчиво — его глаза сильно блестели, но на губах дрожала робкая улыбка. — Правда? — с надеждой спросил он. «Правда», — кивнул Чэнь и осторожно обнял его. — Я дурак, — после долгого молчания сказал Цаньле ему в плечо. Немного, мысленно согласился с ним Чэнь, но лишь улыбнулся и ласково погладил его по голове. Он вдруг понял, что тоже боится — что однажды может стать ненужным своему богу. Такие мысли казались обрывками кошмара, но они могли стать явью: судьбе опасно рассказывать свои планы, особенно серьёзные и личные. Чэнь крепче обнял Цаньле и прижался щекой к его волосам. Если потребуется, он пойдёт против судьбы и вернёт себе то, что его по праву. Но сначала нужно дать ответ своему богу. Солнце было такое яркое, что его свет разливался оранжевым маревом под опущенными веками. Чэнь зажмурился и перевернулся на другой бок, но солнце не оставило его — легло теплом на щёку, растеклось по спине и обняло за плечи. Чэнь вздохнул: интересно, кто придумал строить дом так, что окна его спален выходят на солнечную сторону? Наверное, какой-то очень бодрый жаворонок. Чэнь потянулся и попытался снова вернуться в пустоту сна, но она, выжженная солнцем, успела ускользнуть. И тогда Чэнь наконец открыл глаза. На просторной кровати, залитой лучами солнца, он лежал один. Чэнь поморгал и засопел. Неужели Цаньле так и не приходил спать? Нет, он точно был — Чэню снился заброшенный город, густо заросший зеленью; город был мёртв, но в нём не было печали и тоски — только безграничное, как космос, спокойствие. Интересно, куда же ушёл Цаньле? Может быть, уже так много времени, что он встал готовить завтрак? Но сегодня суббота, и Хань с Исином точно будут спать до обеда, так что и Цаньле тоже мог остаться с Чэнем. Правда, тут бушует солнце, но… В комнату на цыпочках пробрался Цаньле. Он выглядел бодрым и давно проснувшимся, и принёс с собой запах каких-то сладостей. Чэнь улыбнулся и протянул к нему руки — «я не сплю». Цаньле тихонько рассмеялся и сел рядом с ним на кровать. — С днём рождения, — почти шёпотом сказал он и взял Чэня за руку. Чэнь растерянно захлопал глазами. Почему Цаньле… Точно, сегодня ведь двадцать первое. Сегодня день рождения Чэня. И Чэнь даже не помнил об этом — последний раз его поздравляли давно, ещё, наверное, в детстве. А потом это стал просто день, один из. В прошлом году в этот день он… его… Нет, это уже неважно! Больше неважно, что было раньше. Потому что теперь всё по-другому. — Если честно, — смущённо улыбаясь, сказал Цаньле, — я совсем не умею поздравлять. Я не представляю, как нужно всё красиво сказать. В груди взволнованной птицей забилась яркая, громкая радость. Чэнь, на секунду замерев, сел и порывисто обнял Цаньле. Цаньле помнит про его день рождения! Это так непривычно и так приятно — что тебя поздравляют. Что про тебя помнят. — Мы все сегодня встали рано, — сказал Цаньле. — Я уже приготовил завтрак. И торт. А Хань украшает гостиную и кухню шариками. Это немного по-детски, но знаешь, выглядит очень здорово. Чэнь зажмурился и уткнулся лбом Цаньле в плечо. «Спасибо, Цаньле!» — Чэнь был уверен, что Цаньле слышит его сейчас. — Чэнь, — с улыбкой протянул Цаньле. Он крепко обнимал Чэня и водил ладонями по его спине. — Я… хотел бы пожелать тебе счастья. Мы не можем знать своей судьбы, но я очень хочу, чтобы ты был счастливым. Я не знаю, будем ли мы вместе всегда, но даже если однажды ты пойдёшь своей дорогой, знай — я всегда буду желать тебе счастья. Для меня это — самое главное. Чэнь немного отстранился от Цаньле и заглянул в глаза. Их лица были так близко, но сейчас Чэнь ощущал эту близость как-то иначе и по-особенному остро, словно это было впервые. Цаньле снова говорит глупости. Ну как Чэнь может быть счастливым без него? — Подожди, — шёпотом сказал Цаньле. Он был так близко, что Чэнь видел жёлтые крапинки-искорки в его глазах. — У меня есть для тебя подарок, — он поднялся и куда-то вышел из комнаты. Быть не может… Это что, по правде? Всё это счастье — и поздравления, которых он не ждал, и подарок, на который он не смел и надеяться — и именно ему? У него что, будет настоящий день рождения — с поздравлениями и подарками? Это… не сон? Чэнь сел прямее и даже спустил ноги с кровати. Он не представлял, какой подарок подарит ему Цаньле, но это было и не столь важно. Сам факт того, что Цаньле подарит ему подарок на день рождения, уже делал Чэня счастливым. — Чэнь, — позвал из-за двери Цаньле, — ты можешь закрыть глаза, пожалуйста? Чэнь поёрзал на кровати и послушно зажмурился. Для верности даже закрыл глаза ладонями. Сердце отчего-то колотилось быстро-быстро — Чэнь слышал шум крови в ушах, похожий на морской прибой. — Можешь открывать, — разрешил Цаньле. По голосу Чэнь понял, что он близко. Чэнь опустил руки и сцепил пальцы в замок. Несколько секунд глупо улыбался, не решаясь посмотреть. Выдохнул и наконец открыл глаза. Цаньле сидел подле него на коленях. И держал в руках букет лилий. Лилий, сделанных из кости. С белыми цветами и обожжёнными листьями — чёрными, как браслет. Цаньле слабо улыбался и молчал. И пристально смотрел на Чэня. Чэнь осторожно взял из его рук цветы. Букет оказался тяжёлым — тяжелее, чем если бы это были обычные цветы — и Чэнь обхватил его двумя руками и поставил на колени. Лилий было двенадцать — больших, белоснежных, почти неотличимых от живых. Чэнь осторожно коснулся пальцем лепестков — они были чуть шершавые и очень приятные на ощупь. От букета едва ощутимо пахло лаком, а чёрные листья и стебли, изогнутые, как настоящие, чуть поблёскивали в лучах солнца. — Они никогда не завянут, — тихо сказал Цаньле. — Их невозможно сломать. Они будут с тобой всегда в первозданном виде. Ты можешь их выбросить или просто забыть о них, но они от этого не изменятся. Как и мои чувства к тебе. Чэнь вздрогнул и покрепче перехватил букет. Цаньле уже не улыбался и смотрел на него с нежностью, грустью и смирением. — Тебе не обязательно любить меня в ответ, — сказал Цаньле. — Ты ничего мне не должен. Я не хочу, чтобы мои чувства обременяли тебя. Я счастлив уже потому, что ты рядом со мной и позволяешь мне любить тебя. Но если не я, а кто-то другой сможет сделать тебя счастливее, я смирюсь. Просто знай, что я всегда на твоей стороне, даже если ты неправ. Я рядом, Чэнь. Чэнь забыл, как дышать. Мысли закружились в голове безудержным вихрем, причиняя почти физическую боль. Он должен дать ответ сейчас. Единственный ответ, который смоет все сомнения, отрежет все пути к отступлению и отберёт все права на ошибку. Окончательный ответ. Чэнь осторожно отложил букет на кровать и сполз на пол к Цаньле. Он чувствовал своё тело каким-то тяжёлым и словно отдельным от себя. Он не мог не то, что оформить свои мысли в чёткие слова — он не мог даже просто усмирить их. Он не знал, как сказать Цаньле так, чтобы тот поверил ему сразу и без сомнений. Чэнь придвинулся ближе к Цаньле, сел к нему на колени и, обняв за шею, посмотрел в глаза. «Ты — мой бог. Ты — моё счастье, и мне не нужно никакое другое. Я люблю тебя не потому, что обязан, а потому, что своего бога невозможно не любить. Люблю потому, что ты мой, а я — твой». У Цаньле были огромные глаза. В них штормил бесконечный космос, и Чэнь тонул, тонул, тонул. — Чэнь… — одними губами произнёс Цаньле, и столько всего важного и теперь такого понятного было в этом коротком, на выдохе — «Чэнь». Чэнь улыбнулся, прижался лбом ко лбу Цаньле и прикрыл глаза. Цаньле… Ты мой, а я — твой. — Чэнь!.. — взволнованно выдохнул Цаньле. И Чэнь понял, что сказал это вслух. По-настоящему. Он распахнул глаза и поймал восторженный, сияющий взгляд Цаньле. — Цаньле, — медленно сказал Чэнь. Собственный забытый голос казался чужим. Но имя Цаньле этот голос произносил так красиво и так правильно, как никогда не получалось «сказать» это в мыслях. Цаньле коротко всхлипнул и стиснул Чэня в объятиях, спрятал лицо на его шее. Чэнь гладил его по волосам и с удовольствием проговаривал полушёпотом: «Цаньле, Цаньле». Ему тоже очень хотелось расплакаться вместе с Цаньле, но он помнил, что слёзы — это больше для печали. А для радости нужна улыбка. И он, глотая слёзы, улыбался. Он был самым счастливым человеком — потому что любил бога. Он был счастливым — потому что бог любил его.