Я верну тебя домой.

Декабрьский воздух морозил тело и горло, когда Костю грубо выпихнули из относительно тёплого помещения на улицу. Свитер и шарф грубой вязки пропускали сквозь себя порывы колючего ветра, но его казалось это совсем не волновало. Он умудрялся с кем-то прощаться, пропуская мимо ушей слова настоятеля приюта, в котором он жил долгие двенадцать лет. — Смотри, идёшь по большой дороге, до развилки, а там налево, до завода, — увещевал Юрий Палыч, отыскивая в громадной связке ключи от огромных ворот приюта. — Я договорился, что… — Свидимся пацаны, — крикнул Костя, пропуская мимо ушей абсолютно всё, о чём говорил ему только что Сёмин. А в следующую секунду входную дверь захлопнули, так и дав ему попрощаться с Сашей Максименко. — Ты меня вообще слушаешь? — ещё немного и, казалось, настоятель придёт в бешенство. Костя рассеяно кивнул, косясь на окно, где надеялся увидеть Ильзата. Сёмин накинул на парня ещё одну петлю длиннющего шарфа и потянул за край к калитке, сетуя: — Столько лет я кормил тебя, одевал тебя, я тебе… –… отца заменил, — громче положенного продолжил за него Костя, до этого времени паясничающий у него за спиной. Эту речь он выслушивал едва ли не каждый день, на пару с остальными парнями из приюта. И вот ему почти восемнадцать, его выпихивают из приюта, чтобы сбагрить на завод, откуда тоже нет никакого выхода, кроме как на кладбище. — Вот поэтому будь благодарен, — Юрий Палыч туже затянул шарф, заставив парнишку закашляться от удушья. — И отдавай долг родине и великому Ленину, что ты тут, а не расстрелян или не в спецприемнике для врагов народа. — А почему вы уверены, что я — враг народа? — буркнул Костя, путаясь в огромном шарфе и пальто. — А у обычных детишек думаешь был какой-то медальон с какой-то буржуйской надписью? — Сёмин ткнул пальцем в свитер, намекая на то, что у него там то самое «буржуйское» украшение. — Там не буржуйская надпись, — Костя обиженно сложил руки на груди, защищаясь. Он с Ильзатом столько времени угрохал, переводя надпись на кулончике. — Там написано: «До встречи в Париже». — Давай шуруй в свой Париж, — с ухмылкой выпихнул отвлекшегося на перформанс Саши и Ильзата в окне парня за ворота Сёмин. — По дороге… — Налево, да помню я, — раздраженно огрызнулся Костя. — До встречи в Париже, — хохотнул Юрий Палыч. За спиной грохнула ржавая калитка.

***

Федя мёрз на остановке трамвая, растирая окоченевшие пальцы. Погода в Ленинграде оставляла желать лучшего — вчерашнее солнце скрылось за тучами и ледяные порывы ветра заставляли плотнее кутаться в старое пальто. Он стоял уже минут двадцать, а чертов трамвай всё никак не ехал, заставляя его опаздывать на встречу с Кириллом. «Ничего, великие дела начинаются чаще всего неудачно», — Чалов ещё раз потёр красные от мороза руки. — «Только бы Наба не начал без меня просмотр этих придурков». В голове он уже просматривал для себя идеальный вариант — не толстый, но и не тощий, парнишка-блондин с голубыми глазами. Остальному они с Кириллом его научат. Для этого у Феди был маленький козырь в рукаве. Громыхая дверьми, промерзший трамвай наконец остановился возле остановки, впуская внутрь Чалова и увозя его в другой конец города.

***

— Будь благодарным, Костя, — пиная сугробы вдоль дороги, хрипел Костя. Где-то неподалёку должен был быть злосчастный указатель. — Спасибо, я благодарен, что вышел из вашего клоповника. Злость заставляла не замечать ни холода, ни начинающихся сумерек. Столько лет его ни во что не ставили, обращаясь с ним, как с мебелью, а теперь «будь благодарен». Да пошли вы лесом! Он был благодарен Ильзату, который делил с ним последнее, и Сашке, который помогал ему, хоть и был меньше. Костя искренне желал им выпуститься из приюта и сбежать. Впереди замаячил видавший виды указатель, практически погребённый в снегу. Налево действительно значилось «На завод», а направо… прибита новенькая деревяшка, на которой значилось «На Ленинград». Костя помнил, что раньше город назывался Петербургом. До революции. До времени, когда его нашли на какой-то улице, маленьким мальчиком, который ничего не помнил, а после поместили в приют. Косте до жути хотелось узнать кто он. Какая была у него семья? Его любили? Какая была его мама? А папа? Кто оставил ему кулон? Ведь тот, кто оставил, наверное, очень хотел вновь увидеть его. Впереди маячила табличка «На завод», откуда выхода не было. Только работа там, а после, если повезёт, какая-то девчонка, семья и кладбище. А так не хотелось. Хотелось встретиться с кем-то в Париже и узнать про настоящую семью. В голове снова всплыло «будь благодарен» и Костя разозлился. Уж меньше всего ему хотелось быть благодарным тем или тому, кто этой благодарности не заслужил. — О боже, — Костя взвыл от неопределённости и поднял голову к небу. — Дай хоть знак какой-то что ли? Может ну его нафиг? Он устало бухнулся в снег у указателя, ожидая чего-то непонятно чего, чувствуя, как на раскалённое лицо падают первые снежинки снегопада.

***

— Фёдор Николаевич, — язвительно раздалось из-за угла, отчего Чалов едва не подпрыгнул. — Опаздываете, нехорошо. — Кирилл, черт бы тебя задрал, — выругался Федя, ослабляя шарф и походя замершей на углу в переулок фигуре. — Меня черти не дерут, а вот тебя где-то носят, — ехидно отозвался Набабкин, пожимая ему руку. — Трамвай что ли? — Да, — буркнул в шарф Чалов, следуя за другом в переулок. — Что там с парнями? — Всего человек пятнадцать, — Кирилл плотнее запахнул полы пальто. — Сам увидишь короче. Выбор по большей части за тобой.

***

— Эй, хлопчик, — Костя почувствовал как его трясут за плечо и разлепил уставшие глаза. — Ты что тут, примерз что ли? — Немного, — устало потянулся и оглянувшись по сторонам понял, где он. Похоже в ожидании знака свыше он всё заснул у несчастного указателя. — А куда Вы направляетесь? — В Ленинград, ясное дело, — ответил ему мужчина, указывая на повозку с хворостом. Внутри встрепенулось. Может это и есть знак? — А не довезете? — Че ж с тобой делать? Полезай!