Истинный омега для вожака

Твердости ногам омеги хватает ровно до этого момента. Словно утопая в зыбучих песках, он с трудом делает последние полшага. Колени подгибаются, и Гук начинает оседать. Плавно, словно в замедленной съемке, с неозвученной мольбой смотря на Тэхёна. Альфа реагирует с невероятной быстротой, подхватывая омегу на руки. - Что с тобой? – с нотами испуга спрашивает он, относя парня в свою кровать. Аккуратно опустив его на развороченную постель, он бегает обеспокоенным взглядом по лицу омеги. Чонгук дышит часто, грудь вздымается, глаза блестят нездоровым блеском, и язык то и дело скользит по пухлым губам, стремительно пересыхающим из-за рваных вдохов приоткрытым ртом. Тэхён копирует движение языка, облизнув свои и гулко сглатывает отгоняя настойчивые мысли о том, какой омега притягательный. Память, как в насмешку, подкидывает воспоминания, в которых Чонгук с таким же болезненно-горящим взглядом смотрел на него, прося помощи. «Не сейчас!», обрывает себя альфа, злясь на неуместные мысли. Омега выглядит больным и нужно срочно что-то делать: – Чонгуки, у тебя что-то болит? – хотел произнести это ласково, но в реальности сдержанно прорычал, давя низменные желания – он альфа, а перед ним беззащитный омега смотрит абсолютно черными глазами, чуть прогибаясь в спине, словно его тянет вверх, но сил подняться нет, шепчет что-то едва слышно, сминая простынь под собой. – Нужно позвонить Инхэ. – Тэхёна действительно начинает пугать происходящее с Чонгуком. Он дергается, чтобы подняться, но в его руку слабо вцепляется влажная ладонь: - Пожалуйста, - шепчет тот со стоном. - Гуки, скажи мне, что болит? - беспокойство глушит инстинкты, и он, мягко касаясь, убирает разметавшиеся локоны с влажного лба. – Маленький, ну что с тобой? – Тэхён впервые говорит такое. Он и не знал, что в его лексиконе таится нечто подобное, и настолько правильное сейчас. Омега хнычет, хватаясь за его руку. У него слезы по щекам от того, как ласков с ним альфа. Возможно это слуховая галлюцинация, но от нежности в его голосе, сердце сжимается больно, а в паху сладко тянет. Контроль над телом потерян, и он тянется к нему, прижимаясь лицом к изгибу шеи. Запах альфы такой родной, что хочется втереть его в себя, укутаться в него словно в кокон. - Пожалуйста, - шепчет он, сотрясаясь всем телом, губами прижимаясь к его коже. Тэхёна током прошибает. Мышцы каменеют, и скулы сводит от усилий, которые он прилагает, чтобы сдержать себя. До него доходит, что могло послужить причиной состояния Чонгука, и эта догадка масла подливает в чашу едва контролируемого желания. Он глаза на секунду прикрывает, чтобы разорвать на мгновение контакт зрительный, и немного отрезветь. Нихрена не помогает, будто и не закрывал – так четко память отпечатала мечущегося в агонии тяги Чонгука. Альфа глаза распахивает, сраженный вдавившим его сейчас в землю осознанием, что он за своими тревогами, расчетами, переживаниями за омегу, совершенно упустил из виду, что в Чонгуке, как в омеге, ничего не поменялось. Отсутствие матки не лишило его омежьей природы. Да, он избавлен от зависимости (возможно, он даже этого не знает), которую его тело провоцировало из-за эструса, но после операции он не стал ходячим мешком с костями и органами, лишенным чувств, химии; с отключенными сенсорами, не откликающимися больше на внешние раздражители. Гук, падая на спину, хнычет, закатывая глаза, ладонью скользя между своих ног, согнутых в коленях. С припухших от покусывания губ срывается тихое «альфа». Тэхён сглатывает гулко, жадно вдыхая аромат, который все сильнее источает нуждающееся трепетное тело, ласкает мутным от нарастающего желания взглядом, все еще удерживая себя от каких-либо действий. И, кажется, последним поплавком, удерживающим его на плаву, остается разговор в кабинете Инхэ, и его предостережения. Тэхён был настолько затоплен приступом едва контролируемой ревности, что не мог концентрироваться на словах, более того, его злило то, с какой интонацией врач предупреждал, что он может навредить омеге, не рассчитав силу или допустив узел. О том, что Чонгук особенный омега – хрупкий и уязвимый, и это еще больше распаляло ревность альфы, потому что в голосе Инхэ отчетливо проступали чувства. Тэхён, вместо того, чтобы вслушиваться в слова врача, тратил уйму сил, чтобы сдержаться от ментального удара в сторону альфы, в котором чувствовал соперника. Гук снова жалобно всхлипывает, протягивая к нему руки и Тэхён поддается, прижимая его к себе. Омега импульсивно откликается, окольцовывая его шею, вдыхая судорожно аромат альфы, сотрясаясь всем телом мелкой дрожью. - Тише, маленький, - шепчет ему в висок Тэхён, мягко поглаживая по спине. – Я здесь, все хорошо. Чонгук в ответ что-то невнятно бормочет, вцепляясь в альфу еще сильнее, подбираясь ватными ногами, заползает к нему на колени, и вжимается хрупким телом в стальной жар чужого так, будто срастись пытается. Тэхён знает, что точка невозврата была пройдена в тот самый момент, как он открыл дверь, и уже не сопротивляясь своим желаниям, все настойчивей оглаживает льнущего к нему омегу, нашептывая при этом просьбы придти в себя. - Чонгуки, нам нельзя. Ты… слаб, и не отдаешь себе отчета в том, что ты делаешь. – Кажется он себя вразумляет, а не изнывающего по ласке парня в своих руках. Получается плохо, и бессмысленными становятся слова, когда он чувствует влагу, которая просочилась сквозь пижамные штаны. Издав низкий стон, он ведет рукой по ягодице омеги и, достигнув расщелины, стискивает ладонь. Чонгук вдыхает гулко, утыкаясь лбом в грудь альфы, и шире разводит ноги, позволяя беспрепятственно трогать себя в самом интимном месте. Тело, реагируя на смелые поглаживания, выделяет смазку с удвоенной силой, и если бы он был в силах сейчас трезво мыслить, сгорел бы от стыда насколько ярко оно демонстрирует желание. Но разум сейчас в тумане вожделения, запах альфы скручивает узел внизу живота, и он, поддаваясь инстинктам, сам трется о ладонь, которая так сладостно ласкает его между ног. Какой бы выдержкой Тэхён не обладал, но даже у него есть границы. Он не может больше сопротивляться. Ни тогда, когда ментально и физически его всецело тянет к омеге. Не существует больше искусственных внутренних границ. Все, что он чувствует – это правильность происходящего. Хрипя уверения быть осторожным, он аккуратно укладывает трепещущего в агонии желания Чонгука на спину. Омега ноги сводит, в попытке унять пожар, который сжигает его изнутри. И он едва не скулит от невыносимого ожидания, кусая губы и прикрывая глаза дрожащими ладонями. Тэхён чувствует зов истинности как никогда осязаемо, гон взвинчивает эмоциональный фон до предела, и он взрыкивает, срывая с себя футболку, разорвав ее на две части. Громкий рык и треск заставляют Чонгука ощутимо вздрогнуть. Почти ясным взглядом он смотрит на него и в глазах на мгновение вспыхивает настороженность, а возможно и испуг, и это Тэхёна отрезвляет не хуже ледяной воды. Он с кровати спрыгивает, сжимая голову. Борясь со зверем, которого только что чуть наружу не выпустил. Два нервных прохода туда-сюда и он возвращается к Чонгуку. - Я не обижу тебя, - со всей нежностью, что томилась в неволе в нем всю его жизнь и наконец нашла выход, шепчет он, притираясь носом к виску омеги. – Больше никогда не обижу. – Целует влажный лоб. – «Горло за тебя любому перегрызу», - мысленно продолжает он, поглаживая тонкую талию. Чонгук чувственно отзывается на любое касание, и когда с него неспешно стягивают шелковые брюки, кошкой выгибается, помогая обнажить себя. Мешающий и душащий сейчас верх пижамы задирает, мечтая разорвать тончайшую ткань с легким кружевом. Тэхён мажет губами по бархатной щеке, ведет языком, спускается к ключицам, нежно выцеловывая выпирающие косточки, смакует вкус шелковистой кожи. Широкими ладонями мягко сминает ягодицы, вновь наслаждаясь тем, как омега обильно течет. Чонгук дрожит лихорадочно, сгибая колени, открываясь, и Тэхён замирает, чувствуя болезненный укол в сердце, глядя на тонкую полоску шрама ниже пупка. - Маленький мой, прости, - едва слышно шепчет он, прижимаясь горячими губами к нему, целуя каждый миллиметр напоминания о той боли, что он причинил ему. – Прости, прости меня. Омега под ним тихо стонет, вплетая тонкие пальцы в его жесткие непослушные пряди волос, и прогибается в пояснице, когда Тэхён погружает его возбуждение в рот. Чонгук метаться начинает, пряча лицо в локтевой изгиб. Стонет громче, отталкиваясь пятками. В ушах гудит, взгляд туманит – ему так хорошо и плохо одновременно. Зуд между ног нарастает, будто телу мало того, что оно получает, требуя полноценного соития. Он ладонью к набухшему входу тянется, чтобы унять жжение, но его руку перехватывают, задирая вверх. Гук протестующе мычит и всхлипывает, готовый расплакаться от сводящего с ума желания, ощутить альфу в себе. Снова с губ срывается жалобное «пожалуйста». Тэхён, ладонью продолжая ласкать пульсирующий орган, поцелуями спускается ниже, прихватывает бедро омеги, оставляя на нем россыпь поцелуев, и отводит в сторону, открывая вид на розовое колечко, поблескивающее призывно смазкой, что мелкими импульсами выталкивается наружу. Он губами присасывается к нежной припухлой мышце. Лижет, нежно скользя по складочкам, пробуя на вкус вязкую густоту, смешивая с собственной слюной. Из горла вырывается звук напоминающий урчание, и оттянув пальцами кожу, он проникает языком в горячее нутро, стараясь толкнуться как можно глубже. У Чонгука слезы блаженства с глаз срываются. Он стонет так сладко, так протяжно, что альфа сотрясается всем телом, не переставая орально ласкать, разводя пальцами вход, который легко разжимает свои стеночки, готовясь принять в себя его естество. Тэхёну голову кружит от неконтролируемого желания. В голове мысль пульсирует: «возьми, он твой. Создан для тебя». И от нее одинаково волнительно и тяжко. Чем он заслужил такого, как Чонгук? Нежного, всепрощающего, ласкового, настолько хрупкого, что под натиском обстоятельств, чуть не поплатившегося жизнью только потому, что судьба несправедливо распределила его, не дав выбора, такому, как он. Тэхён, целуя с трепетом угловатые плечи, ведя ладонью по изгибам желанного тела, понимает, что омега льнет к нему, срывая голос на очередном глубоком толчке, лишь следуя природным цепям, которые спадут, стоит только отпустить его от себя. Это не любовь – это оковы природной тяги, реакция на гон. И Тэхён, сдерживая привычный резкий темп, толкается в податливое тело так осторожно, насколько это вообще возможно в момент наслаждения, когда инстинкты требуют бразды управления. Впервые он нуждается в ком-то на духовном уровне, сливаясь с телом. Впервые это акт любви, а не удовлетворение желания. И осознание того, что омега снова лишь жертва обстоятельств, душу ему выворачивает. Тэхёну хочется шептать о том, как нуждается в нем, но шепчет он задушенное «прости». Ему хочется обнять его и не отпускать больше никогда, но он отдает себе отчет, что прав на него не имеет, и отпустит, как только угроза минует. Освободит от себя, даст свободу, исчезнет с дороги. Чонгук, достигнув пика, вскрикивает болезненно. По щекам слезы струятся. Он плачет так сильно, всхлипывая и зажимая ладонями лицо, что Тэхёну дурно становится. Альфа тело сотрясающееся в посторгазменных конвульсиях покидает, доводя себя ладонью, сжимая челюсти до скрипа, ненавидя себя еще больше. Стаскивает испачканное покрывало и, отшвырнув на пол, прижимает содрогающегося омегу к своей груди. Тот ноги поджимает, все еще находясь на границе полузабытья. - Тише, Чонгуки. Тише, успокойся, - ласково просит альфа, поглаживая изможденного парня. В груди жжет огнем. Он не знает, в какую очередную душевную муку вогнал омегу, но выводы сделал неутешительные. Он уверен, что тот не способен был сопротивляться, ведь он знает подоплеку. И это его вина. А Чонгук жалеет, Тэхён убежден в этом, и будь у него выбор, бежал бы от мучителя без оглядки. И чем он лучше отца? Такой же насильник. Чонгук в руках обнимающих, в себя с трудом приходит после ошеломившего его сгустка эмоций и ощущений. Медленно расслабляется, давая прижать себя к широкой груди. Дыхание выравнивается и сморенный пережитым, он проваливается в глубокий сон. Тэхён, накрыв их одеялом, продолжает успокаивающе гладить убаюканного омегу. И только когда тот засыпает, позволяет себе прикоснуться губами к его губам с ощущением горечи от содеянного. Он не знает, как назвать чувство, что гложет его отчаянно. Смеет ли он назвать его любовью, способен ли он вообще любить, и как любовь отличить от эгоистичного желания безраздельно обладать, спрятать ото всех и оберегать, как самое ценное сокровище? Любоваться, баловать, потакать любой прихоти. В нем так много новых чувств, они дышать ему спокойно не дают, будоража все новые эмоции, иссушая своей запредельностью. Он разобраться в себе не способен. И он устал выгрызать в себе дыры из сожалений. Ничего не исправить, а все его попытки делают лишь хуже Чонгуку, корежа и его. Альфа смотрит в безмятежное лицо своего предназначения, и кровью внутри истекает от мысли, что ему придется его отпустить. Теперь эта мысль еще невыносимей. «Ты не заслуживаешь счастья – ты сам не дал ему шанса».