***
Знакомство
Автобус ехал уже второй час. Почти все окна были закрыты, жара в салоне стояла невыносимая. Впереди пролегала пыльная ухабистая дорога, из-за чего автобус постоянно подпрыгивал, либо опасно накренялся вбок. В салоне было не развернуться. Всюду стояли купленные на рынке вещи: веники, тазики, банки, швабры. Свободные места занимали женщины, а мужчины и дети ехали стоя. Впрочем, ребенок здесь был только один. Автобус снова подпрыгнул, оставив за собой клубы пыли. Осаму охнул, но до поручня не дотянулся. Путь к нему перегораживала жилковая клетчатая сумка. Он прижался к ней ногами, боясь упасть от очередной встряски. Солнце стояло в самом зените. За окном их окружали горы с одной стороны, бесконечные поля и огороды с другой. Теребя в потной ладошке плюшевую ногу любимого бычка, Осаму разглядывал коров, лежащих под тенью деревьев. Одни лениво жевали траву, другие вылизывались или спали. Пастух сидел неподалеку, что-то увлеченно вырезая из дерева. Запах пыли в салоне смешивался с запахом пота, немытых тел, бензина, резины, мяты и скошенной травы. Ноги и плечи ныли от долгого нахождения в одной позе. Осаму взглянул на мать и прочистил горло, набираясь смелости, чтобы спросить у нее, как долго им еще предстоит ехать. В компании незнакомых людей он всегда терялся и чувствовал себя неуютно. Юи сидела напротив окна, с кем-то увлеченно переговариваясь. Ее длинные каштановые волосы были обвязаны тоненьким голубым платком. Одета она была в широкое бежевое бесформенное платье с ромбовидными узорами, а на ногах красовались старенькие синие босоножки с закругленными носиками. Отец стоял в самом конце автобуса, держась за шатающийся поручень. Все мужчины были там и что-то громко обсуждали. — Мам… — тихо позвал Осаму. Женщина, сидящая рядом, повернула голову и посмотрела на него с любопытством. На ее коленях лежала огромная сумка, из которой торчала кукуруза и веник из проса. Он постоянно колол его то в спину, то в живот, когда он поворачивался. — Эй, Юи, это твой сын? — вдруг спросила она. Юи отвлеклась от разговора и устало кивнула. Женщина рядом с ней тоже перевела на него взгляд, отчего Осаму смутился еще сильнее. — Так повзрослел. Когда я видела его в последний раз, ему было где-то три года. Бегал всюду за Чие, вцепившись в ее платье. Сколько ему сейчас? — Шесть лет, — ответила Юи, поправляя волосы. — Уже взрослый мальчик! Хочешь отправить его в нашу школу? — Чие-сан нужна помощь по хозяйству. Она уже стара и не справляется. Еще и Хибики-сан со своими садами. Все никак не угомонится. Тощая женщина, сидевшая возле Юи, смерила его странным взглядом. На вид ей было лет пятьдесят, может, немного больше. Она была худощава и бледна. Кожа на лице морщинистая, нездорового оттенка, взгляд какой-то пронизывающий, неприятный, а сами глаза маленькие, водянисто-серые. Весь ее вид воплощал усталость и болезненность. — Хибики нужно чем-то кормить скот, Юи, иначе в деревне не прожить, — произнесла она. — Но как быть с Чие? Думаешь, стоит мальчишке поручать женскую работу? Что о нем скажут? — Какая разница? — раздраженно фыркнула женщина с кукурузой, резко захлопнув форточку из-за пыли снаружи. Она занимала почти два места. Пот с нее стекал градом, а лицо все раскраснелось от жары. — Вон, у Мияно тоже единственный сын, так во всем матери помогает, и никто в него пальцем не тычет. Такие, как ты, Акине-сан, мальчиков и портят! Хоть кто-то из твоих пяти сыновей помогает тебе в хозяйстве? Ходишь целый день, задницы им подтираешь, пока они на диване валяются и ковыряют в зубах! Юи неловко поерзала на месте. Акине зло сощурила глаза. — Мои сыновья выполняют мужскую работу. А с женской и я прекрасно справляюсь. — Поэтому и выглядишь в свои сорок как сморщенный гриб! Кто-то позади захохотал. Осаму все не оставлял попыток дотянуться до поручня. Он был ужасно стеснительным и всякий раз, когда речь заходила о нем, желал уменьшиться до размеров комара и выпорхнуть в окно. Над словами матери и других женщин он не задумывался. Пару дней назад Юи как-то спросила у него, хочет ли он остаться в деревне, и он ответил — да, не подразумевая, на что обрек себя. И лишь спустя много лет он припомнит матери ее поступок и жалкие попытки оправдаться ответом шестилетнего ребенка. Наконец закончились поля и сменился пейзаж. Появился первый дом, затем второй, третий. Автобус все еще трясло из-за каменистой дороги, и Осаму казалось, что его самого будет потряхивать еще какое-то время после того, как он выйдет наружу. Деревня показалась ему странной. Всюду были какие-то возвышения, резкие спуски, дома, построенные непонятно где. Все они были огорожены заборами. Дома побогаче — каменными стенами, победнее — обычной металлической сеткой. Во дворах, перед домами, ходили куры, утки и гуси. Иногда Осаму видел женщин, которые кормили цыплят с рук. Кто-то сидел на скамейке, кто-то разговаривал, собравшись в небольшую группу. Когда автобус проезжал мимо, они поднимали головы и смотрели им вслед. Знакомым водитель сигналил, а иногда подбирал попутчиков. Стоять было почти негде. Кто-то толкнул Осаму еще дальше в салон, и он едва не заплакал от усталости. День казался ему бесконечным. Спустя еще полчаса автобус наконец остановился.***
Якумо нес в одной руке тяжелую сумку, а второй придерживал сигарету, лениво оглядываясь вокруг. За несколько лет в деревне почти ничего не изменилось. Разве что некоторые дома опустели, появилось много незнакомых лиц, дороги стали хуже, чем были прежде, из-за проливных дождей, а старое кладбище заросло так, что не было видно даже могильных плит. Осаму крепко сжимал руку матери и тоже озирался по сторонам. Хоть Юи и говорила, что он был здесь раньше, Дазай не помнил ничего. Тем не менее после шумной и огромной Йокогамы деревня казалась ему необычным местом. Улицы были узкие, и с обеих сторон тянулись дома. Когда машины ехали навстречу друг другу, кому-то из водителей приходилось подавать назад, либо заезжать на самый край дороги, что было рискованно и не очень удобно. По вечерам улицы оживали. Отовсюду доносился смех, гул голосов, крики и хохот. Якумо и Юи приходилось постоянно останавливаться, чтобы перекинуться парой-тройкой фраз из вежливости. Когда беседа затягивалась, Осаму принимался ненавязчиво тянуть руку матери. — А это что? — спросил он, указав на пологий склон с деревьями, заросший сорняками и крапивой. Он поднимался все выше и выше и тянулся далеко вперед. — Кладбище, — ответил Якумо, выдохнув облако дыма. — Кладбище? — удивился Осаму. — А почему оно такое… странное? — Потому что оно старое. Тут давно никого не хоронят, — произнес он, сощурив карие глаза. — Когда я был помоложе, часто играл там с парнями. Мы карабкались на деревья, собирали дикие ягоды. Дело было под вечер, я свою часть собрать не успевал, поэтому сорвал целый куст и притащил домой, — он засмеялся. — Мама отругала меня и велела вернуть куст туда, откуда я его взял. — Почему? — спросил Осаму. — Твоя бабушка временами суеверна, — ответил он, выбросив бычок. — Юи, что, черт возьми, в этой сумке? — Твоя мама не только суеверна, но еще и падка на подарки. — Следи за своим поганым ртом, — произнес Якумо резко изменившимся голосом. Осаму бросил на отца испуганный взгляд. Если он не вмешается, ссоры не избежать. — Долго нам еще идти? — Нет, — ответила Юи, сохраняя бесстрастное лицо. — Вон, впереди. Это дом бабушки. Дазай проследил за ее взглядом. Дорога тянулась вверх и отнимала много сил. От остановки они шли пешком уже больше получаса. Он устал, был голоден и хотел спать. Приложив ладонь ко лбу, хоть солнце давно и скрылось за горизонтом, он принялся разглядывать указанный матерью дом и трех женщин, сидящих перед ним на скамейке. — А кто из них бабушка? — Третья справа, — ответил Якумо. — Как подойдем, обязательно обними ее и поцелуй. Понял? — Да, пап, — ответил он и снова незаметно дернул мать за руку. Она повернула голову, затем слегка наклонилась. — Справа это где? — прошептал он ей на ухо. Юи улыбнулась. — Видишь дерево шелковицы? — тихо спросила она. Осаму быстро закивал. — Это справа. Слева дорога. Запомнишь? От редкого ветра порой пыль летела в глаза. В зубах хрустел песок. Дорога была старой, неасфальтированной и давно не ремонтировалась. Где-то торчали острые камни, где-то были отчетливо видны следы от застрявших когда-то в грязи шин, а где-то валялась булыжники, отброшенные самими водителями в сторону. Осаму много спотыкался по пути и каждый раз думал, как больно будет падать на такой дороге. Чем ближе они подходили к дому, тем отчетливее становились три силуэта. Женщина, сидевшая на скамейке с левого края, оказалась совсем старенькой. У нее крупно тряслась челюсть и руки. На ней было потрепанное коричневое платье со старыми въевшимися пятнами, плотные колготки и босоножки, которые, пожалуй, вышли из моды лет пятьдесят назад. Она внимательно смотрела на них, опираясь на деревянную трость. Женщина, сидевшая посередине, была самой молодой и крупной. Взгляд у нее был какой-то тяжелый и неприятный. Она была одета в черную кофту, серую вязаную жилетку и юбку до колен. Из-под тонкого платка на голове проглядывала седина в висках. И справа сидела Чие. Бабушка. Чем ближе они подходили, чем шире становилась ее улыбка. Осаму бабушку не помнил совсем, и теперь ему предстояло познакомиться с ней снова. — Вот это сюрприз! — произнесла она, поднимаясь. Остальные последовали ее примеру. Вновь начался обмен любезностями, который Осаму так осточертел за этот день. Он взглянул на отца, и в голове мигом пронесся его указ: «Как подойдем, обязательно обними ее и поцелуй. Понял?» Как и было велено, он подошел к Чие, обнял ее и после недолгой внутренней борьбы смущения со страхом поцеловал в щеку. Чие была невысокого роста, зато тело у нее было здоровое и крепкое. Руки мозолистые, крупные, кожа загоревшая, под глазами и вокруг рта морщинки. На ней было велюровое синее платье чуть ниже колена, черные колготки и резиновые тапочки с пятнами белой краски. После десяти минут долгих разговоров Чие наконец отворила ворота и они зашли во двор. Женщина с «тяжелым взглядом» ушла, а другая, с тростью, последовала за ними. Осаму не знал, кто она, но, вероятно, тоже жила в этом доме. Дворик поначалу показался ему небольшим и узким. Метра три в ширину и где-то двадцать в длину. Однако в самом конце стояла самодельная деревянная дверь, а слева тянулась металлическая сетка, которую плотно обвивала лиана. С внешней стороны торчала крапива и росли молодые деревья черешни. Осаму стало любопытно, куда она вела, но своевольничать стеснялся. Чие завела их под небольшой навес, который использовался как летняя кухня, и принялась ставить еду на стол. Юи взяла одну из сумок и скрылась в доме, чтобы переодеться в повседневную одежду. Осаму остался с Якумо и бабушкой. Он хотел пойти следом за матерью, однако боялся, что отец отругает его за это. Якумо часто упрекал его в том, что он не отлипает от юбки матери. — Совсем взрослый стал, — произнесла Чие, поставив на стол порезанный на ровные дольки арбуз. — Ты точно решил оставить мальчика, Якумо? — Меня перебрасывают с места на место по работе. Частые переезды — это большие траты, мама. Здесь ему будет лучше. Может, мужиком наконец станет. Будет вам по хозяйству помогать. А куда отец запропастился? — В саду копается. Скоро должен прийти. Попробуй арбуз, Якумо. Хибики сам вырастил. Осаму сидел на стуле, зажав руки между колен. В присутствии отца он чувствовал себя напряженно. Обдумывать приходилось каждое слово, чтобы не разозлить его. Юи зашла под навес в легком голубом платье. Длинные волосы она собрала в косу и, на ходу обматывая их платком, наклонилась над дорожной сумкой, которую они оставили на пороге. — Что это? — спросила Чие, сделав удивленное лицо. Юи вытащила шоколадные конфеты, немного подтаявшие от солнца, новое платье, ночную пижаму из дорогого шелка, кожаные босоножки и шаль из шерсти. — Это вам, Чие-сан, — ответила она, протягивая ей подарки. Чие тут же расплылась в улыбке. — Ой, не стоило, — произнесла она, уже разрывая пакеты. — Такие траты! Осаму повернулся на стуле, устало наблюдая, как бабушка вытаскивает подарки и придирчиво разглядывает их. — Мой Якумо знает, что матери дарить, — сказала она, раскрывая зимнее кашемировое платье. Тот расплылся в похожей самодовольной улыбке. «Это все мама купила, — подумал Осаму. Отец ни копейки не вложил, потому что пропил все...» Вновь подул ветер, и несколько виноградных листьев залетели под навес. Юи подняла голову, разглядывая длинную виноградную арку. Лозы еще неспелого винограда свисали вниз. Воробьи клевали его время от времени, пока кто-то из жильцов не отпугивал их. — Йоко-сан, а вы чего там сидите? — спросила Юи, толкнув низкую железную дверцу. — Проходите к нам сюда. Старушка сидела на пинке напротив, слушая их разговор, но отчего-то не решалась присоединиться к ним. — О-о, — ответила она, обнажив почти беззубый рот, — мне и отсюда вас прекрасно слышно. Солнце тут хорошо греет. Чие фыркнула и пренебрежительно махнула рукой. — Пусть сидит, где ей удобно. Внезапно открылись ворота, и во двор зашел пожилой мужчина. Дедушка, тут же догадался Осаму, едва взглянув на него. Он был высокий и немного худощавого телосложения, волосы на голове седые, с небольшой залысиной на макушке, и ровные черты лица. Увидев Осаму, сидящего на стуле, его уставшее измотанное лицо тут же сделалось счастливым. Он улыбнулся, однако, когда увидел Якумо, Дазаю показалось, что его улыбка самую малость померкла.***
Якумо и Юи уехали спустя два дня. Осаму отреагировал спокойно на их отъезд, так как считал, что через день-два родители заберут его обратно. Сначала прошла неделя, затем месяц, а вскоре полгода. Никто за ним не вернулся. Тем не менее Осаму не опускал руки. Чие злилась, когда он заговаривал о родителях и начинал расспрашивать, когда те приедут, а Хибики просто-напросто делал вид, что не слышит его вопросов. Но ведь не бросят они его навсегда? Юи обещала вернуться. Осаму все еще не понимал, нравится ли ему жизнь в деревне. Всякая работа здесь требовала тяжелого физического труда. А вот женская нередко вызывала у него чувство стыда и короткие споры с бабушкой, которые всегда заканчивались в ее пользу. Иногда она могла отвесить ему легкую оплеуху, когда он распускал язык, либо ударить веником по заднице. Дазай был и не против помогать ей, однако даже спустя много месяцев из головы никак не выходила фраза Акине-сан: «Мои сыновья выполняют мужскую работу. А с женской и я прекрасно справляюсь». Но дело было не только в ее словах. Над Осаму часто потешались другие мальчики, когда видели его метущего двор или стирающего белье. Все это ужасно его смущало. Однако Чие это было не объяснить. Она либо обижалась и весь день ходила с каменным лицом, либо начинала ругаться и причитать. Третьего было не дано. С детства, привыкшая к тяжкому труду, порой она не давала и ему продыху. Одно поручение следовало за другим, и так до глубокого вечера. Порой за него заступался Хибики и отчитывал жену, но все это было лишь временной мерой. — Пошли прочь! Курица громко закудахтала и, расправив крылья, выбежала из курятника. Осаму натянул маску на лицо, повернул бейсболку козырьком назад и принялся вычищать помет широкой ржавой мотыгой. Две курицы сидели на насесте и внимательно наблюдали за ним, время от времени высоко вытягивая шеи. Снаружи пекло солнце и стояла тишина. У входа валялась плетеная корзина для мусора, метла и рабочие перчатки, которые были ему слишком велики. С другой стороны дома Хибики рубил хворост. Осаму хотел скорее расправиться с делами и занять место дедушки. Рубить дрова было куда интереснее, чем дерьмо выгребать из-под куриц. Впрочем, Хибики все равно не позволял ему трогать топор, сколько бы Дазай ни упрашивал, так как считал, что он слишком юн для такой работы. Осаму вдруг воровато огляделся по сторонам, затем бросил мотыгу и взобрался на деревянную полку. В курятнике были две маленькие комнатушки высотой в два метра. Поэтому, чтобы дотянуться до самой верхней полки, ему пришлось встать на цыпочки и опереться одной рукой о стену. — Кыш! — тихо произнес он, боязливо махнув рукой. Курица встрепенулась и вспорхнула вниз. Пыль поднялась в воздух. Осаму, увидев два маленьких яйца в гнезде, счастливо охнул и положил одно на ладонь. — Такое теплое… Все курицы вокруг принялись громко кудахтать. Чие распахнула окна и высунулась наружу. — Осаму! Ты опять согнал куриц?! — закричала она. Тот вздрогнул от испуга и едва не свалился. Он быстро спрыгнул вниз, поднял мотыгу и выглянул наружу. — Она сама выскочила. Я ее не трогал. «Вот же пройдоха», — подумала Чие, сощурив глаза. Она наблюдала за ним несколько минут и прекрасно все видела. — Ба, здесь яйца. Мне их принести? — Нет… — ответила она с тяжким вздохом. — И больше не трогай гнезда, иначе курицы не будут нестись. «Нет, мне здесь не нравится», — подумал Дазай, волоча позади корзину с пометом. За домом старики держали хозяйство, а за ним простирался огромный сад. Если работа заканчивалась в одном месте, Хибики и Чие находили ее в другом. Люди старой закалки, как любил поговаривать Якумо. У них каждая минута на счету. Однако Осаму мириться с подобным положением дел не хотел. Ему нравилось читать книги, греться под солнцем, дремать в обед или сидеть в саду, спрятавшись где-нибудь в траве. Но вездесущий голос Чие достигал его в любом месте. Он протащил корзину в сад, высыпал помет и плюхнулся на траву, приложив ко лбу ладонь. Ему нравилась природа, но отчего-то она вызывала у него хандру и чувство одиночества. Все слишком большое вокруг и такое пустое, когда сидишь здесь один. Осаму поднялся, подошел к яблоне, сорвал неспелое яблоко и уныло побрел обратно. Он все не мог понять отца, который так нахваливал родную деревню. Может, потому, что здесь его родительский дом? А может, из-за младшего брата, который сейчас работал в Осаке, или из-за сестры, живущей в другом конце деревни с мужем и пятью детьми. Как-никак с братом или сестрой коротать дни куда веселее. Осаму же нравились шумные улицы родной Йокогамы. Запах кофе и сладких булочек по утрам. Ровные дороги, красивые ухоженные парки, высотки и вечно торопящиеся куда-то люди. Тут же он вставал в пять утра под громкие причитания Чие и крики петуха. Он никогда не высыпался, и каждое утро превращалось в борьбу со сном. — Помогаешь бабушке? — раздался знакомый голос. Осаму остановился возле небольшой пристройки у дома. Там и жила старушка Йоко, старшая сестра Хибики. По вечерам женщины часто собирались посплетничать, и от них Осаму узнал, что Йоко была замужем аж шесть раз, однако все мужья ее скончались от болезней или несчастных случаев, из-за чего Хибики пришлось приютить сестру. Но Чие к Йоко относилась дурно. Постоянно ее бранила за спиной, обзывала притворщицей, либо была демонстративно груба. Однако Йоко никогда не подавала виду. Что бы ни говорила Чие, та отвечала: «Ты права, Чие. Ты права». Поначалу Осаму ее было жаль, но дурное влияние бабушки сказалось и на нем. И теперь время от времени он чувствовал легкое раздражение, когда она заговаривала с ним. — Да, — буркнул он, проходя мимо. Домик Йоко составлял всего лишь одну крохотную комнатушку и небольшой навес из метровой стены и обычной железной сетки. — Это хорошо, — отозвалась она мягким, дружелюбным голосом. — У твоей бабушки много дел. Ты сильно ей помогаешь. Дазай остановился и взглянул на нее повнимательнее. Из-за сетки перед ее лицом казалось, словно один из них сидит взаперти за решеткой. — Она постоянно меня ругает, — пожаловался он, наконец отыскав свободные уши. — И вечно всем недовольна. Йоко улыбнулась. — Такой у нее характер, мальчик мой. Лучший выход из ситуации — просто не спорить с ней и во всем соглашаться. — Даже когда она не права? — удивился он. — Особенно когда она не права. У Чие очень вспыльчивый характер, и признавать свои ошибки она не любит, — ответила Йоко, положив руки на деревянные перила. — В этом месте она хозяйка. А с хозяином лучше не спорить. Осаму, увидев приоткрытую сбоку дверь, приподнялся на цыпочки. Ему всегда было любопытно, как выглядит ее комната изнутри. Чие частенько отправляла его с обедом для Йоко, но она всегда сидела либо во дворе со своей тростью, либо в саду, либо на кухне. Под навесом ничего интересного не было: старый выцветший коврик, полка для обуви, деревянный стол с посудой и прочей утварью, канистры с водой и странное ржавое ведро, накрытое деревянной доской. Йоко наклонилась ближе. — Не рассказывай бабушке, о чем мы здесь говорили, хорошо? Это ее разозлит. — Хорошо, — ответил Осаму, ковыряя носком резинового сапога землю. — Я пойду. — Захаживай к старушке, когда будет свободное время. А то я совсем одна. — Хорошо, — повторил он и умчался прочь.***
Прошло еще несколько месяцев с тех пор, как он видел родителей в последний раз. Осаму с нетерпением ждал свой седьмой день рождения. Отчего-то ему казалось, что в этот день должно произойти чудо. Юи приедет и заберет его. Он наконец вернется в родную Йокогаму и забудет жизнь в деревне, как страшный сон. Если бы кто-то спросил у Дазая, что же ему так не нравится в деревне, он бы перечислял причины до самого утра. И начинался список с неугомонной бабушки. Осаму вставал рано утром, а спать заваливался уже в восемь вечера, не чувствуя рук и ног от усталости. Чие была скупа на похвалу, а как ругать, едва ли не рукава закатывала. Новый день ничем не отличался от предыдущего. Ранний подъем, скорый завтрак, школа, длинный и долгий путь до дома, обед и снова дела. Больше всего Осаму не любил работу в саду. Ненавидел дергать сорняки, собирать фрукты и таскать сухое скошенное сено. Оно всегда сыпалось под ворот футболки, прилипало к мокрому от пота телу и неприятно покалывало весь оставшийся день. Провести воду в дом мог не каждый, так как это удобство было дорогим. Потому ее приходилось таскать, либо ходить в общественную баню. Хибики наведывался туда каждую неделю, но Осаму редко отправлялся с ним. В банях собирались в основном старики и вели скучные, нудные беседы. Каждый третий хлопал Осаму по спине, говорил, как быстро он взрослеет, что вот, пройдет еще несколько лет, и придется невесту ему искать. Дазаю претила сама мысль о дальнейшем проживании в этом месте, и подобные разговоры его злили и смущали. Люди здесь жили странные, равнодушные, себе на уме. Осаму, бывало, жаловался на боли в спине, но Чие лишь отмахивалась. «Подумаешь, — говорила она, — больная спина — это признак рабочего человека. Здесь она болит у каждого третьего!» Местный врач на деле являлся обычным медбратом. И случись что серьезное, ехать пришлось бы в ближайший город. Когда Дазай напомнил старикам, что скоро близится его день рождения, они долго спорили с ним. Хибики и Чие упрямо твердили, что родился он шестнадцатого июня. Но когда наступил заветный день, никто о нем не вспомнил. Когда же настало время его подлинного дня рождения — девятнадцатое июня, Осаму полдня прождал на улице, надеясь увидеть Юи, идущую по дороге. Мимо проезжали машины, поднимая облако пыли, проходили взрослые, дети, но Юи так и не приехала. В ту ночь он проплакал едва ли не до самого утра, а затем проснулся под строгий голос Чие, и все пошло по привычному кругу. — Смотри-ка, управились с делами еще до обеда, — произнесла Чие, прислонив метлу к стенке. Она сбросила обувь, зашла под навес и легла на кровать. Та прогнулась под ее весом и заскрипела. Чие накрылась тонким одеялом, поправила волосы и повернулась на бок. — Осаму, отдохни пока. Вечером пойдем в сад. Видел сорняки у забора? Все из-за этой Масами, которая свой сад не может держать в ухоженном виде! — буркнула она. Дазай промолчал. Чие Масами на дух не переносила, как и та ее. Причиной взаимной ненависти стал небольшой участок в саду. Едва ли больше метра. Масами и ее супруг Даичи планировали построить в саду дом для старшего сына, однако въезд был слишком узок, чтобы грузовая машина могла заехать. Масами, делая вид, что обрезает топором сорняки, месяцами двигала забор из железной сетки вниз, пытаясь таким образом расширить проезд в сад, а Чие, от которой эта авантюра не ускользнула, поставила забор на прежнее место. Женщины ругались каждый раз, когда видели друг друга, порой выкрикивали такие слова, от которых Осаму жутко краснел или едва сдерживал смех. Хибики и Даичи, в отличие от своих боевых жен, всегда молчали и устало закатывали глаза. Когда спор переходил черту дозволенного, каждый из них мог прикрикнуть и осадить супругу. Осаму в этом споре был на стороне бабушки. Чие как-то сказала, что если бы Масами пришла к ней в дом и вежливо попросила сдвинуть забор, объяснив причину, то она ни за что не отказала бы ей в этой просьбе. «К черту этот один метр, я от него не обеднею, — говорила она, — но действовать так нагло! Не спросив разрешения. Костьми лягу, но не уступлю этой стерве ни сантиметра своей земли!» Поворочавшись на кровати минут десять, Чие заснула. Хибики отдыхал дома. Осаму опустил руки в карманы выцветших спортивных брюк и шмыгнул носом. Заняться было нечем. В свободное время ему нравилось читать книги, но в домашней библиотеке выбор был скуден. На одной из полок он нашел старенькую книгу «Маленькие дикари» Э. Сэтон-Томпсона и читал ее целую неделю через силу, так как находил книгу неимоверно скучной. «Золотой храм» постигла участь гораздо хуже. Едва прочитав пятнадцать страниц, он убрал ее на самую нижнюю полку, где лежали, как он любил говорить, «низшие слои книжного мира». Впрочем, он просто-напросто был слишком юн для них. Осаму, услышав шум мотора снаружи, подошел к серебристым железным воротам и опасливо огляделся. Чие не любила, когда он без спроса выходил на улицу, так как дом стоял совсем близко к дороге. Дазай осторожно открыл дверь, вышел на улицу и прижался к воротам спиной. Источник шума нашелся сразу. Чуть поодаль, всего через три соседских дома, остановился большой белый нисан. Спустя полминуты из машины вышла женщина, и Осаму затаил дыхание, пораженный ее красотой. На ней было классическое платье красного цвета, которое подчеркивало ее стройную фигуру, и черные лакированные туфли на тонком каблуке. Густые рыжие волосы были собраны и заколоты двумя канзаши, на правом запястье сверкало тонкое серебро. Следом из машины выбрался водитель. Его лица Осаму толком не успел разглядеть, так как он повернулся спиной. Мужчина был высок и немного худощав, совсем как Хибики. На лице легкая щетина и усталый взгляд. Он был одет в черные брюки и черную рубашку, а белый пиджак, закинув на плечо, придерживал пальцем. Вдруг открылась задняя дверь с правой стороны и высунулась чья-то нога в бордовом ботинке. Осаму сощурил глаза. Из машины вылез мальчишка, казалось, совсем его возраста. Первое, на что обратил внимание Дазай, — волосы. Рыжие. Пожалуй, даже светлее, чем у женщины рядом. Вне всяких сомнений, она приходилась ему матерью. Он что-то пробормотал и закатил глаза, когда она начала поправлять бантик на его шее. Одет он был в дорогие бордовые шорты с подтяжками и голубую рубашку с короткими рукавами. Осаму опустил голову и посмотрел на свою кофту. Она была вся в пятнах, больше на несколько размеров, а где-то неряшливо торчали нитки. Чие всегда покупала ему одежду на вырост. Впервые за всю жизнь он испытал жгучий стыд за свой внешний вид. На секунду он встретился взглядом с рыжим мальчуганом. Тот сначала застыл, затем внимательно осмотрел его с ног до головы и, надменно фыркнув, скрылся за воротами дома. — Высокомерный индюк, — пробубнил Дазай.