***
— Отнеси это Йоко-сан. Только не пролей! Чие передала Осаму тарелку с горячим супом и бросила половник в кастрюлю. Суп был небогат ингредиентами, да и пах не особо аппетитно. Денег у стариков было мало, поэтому на покупных продуктах приходилось экономить. Похлебка состояла из мутного сероватого бульона, тонко раскатанных и порезанных мелкими квадратиками кусков теста, нескольких яиц и жареного лука. Вид, конечно, был не самый красивый, но на вкус весьма недурно. Особенно такой еде радовалась Йоко, у которой во рту осталось-то всего три зуба. Дазай принял тарелку из рук бабушки и поморщился. Нагретое от бульона стекло обжигало пальцы. Он медленно подошел к невысокой дверце, перевернул ногой обувь, валяющуюся на пороге, и вышел из-под летнего навеса во двор. Подул теплый ветер, и несколько виноградных листьев посыпались на голову. Он повернулся боком, избегая падения жухлого листа в похлебку, и посмотрел на белую железную дверь, местами покрытую ржавчиной. Две небольшие комнатушки Йоко были пристроены к главному дому, потому и идти было недалеко. Всего-то пять-шесть метров. Тем не менее Осаму шел так медленно, боясь пролить суп, из-за чего ему казалось, словно его отправили на другой конец деревни. Наконец добравшись до заветной двери, он уныло взглянул на свои руки, сжимающие тарелку, затем на дверь. Он не придумал ничего лучше, кроме как постучать ногой. Голос Йоко раздался спустя пару секунд. Вероятно, она находилась не в дальней комнате, куда Осаму мечтал попасть и посмотреть, как она выглядит изнутри, а под навесом. Она приоткрыла дверь и улыбнулась, увидев Дазая снаружи. — Бабушка велела передать вам суп, — произнес он, с любопытством заглядывая ей за спину. — Небось горячая. Давай сюда. У Йоко были руки рабочей женщины. Старые, пятнистые, иссохшие. Грубые, шершавые, покрытые мозолями. Она, казалось, совсем не чувствовала жара, что исходил от этого бульона. Она подошла к столу, перелила суп в свою тарелку и принялась быстро ополаскивать ту, что ей принесли. От всех ее действий веяло какой-то неопрятностью. Она сполоснула жирную тарелку в холодной воде и спешно протерла ее не самой чистой на вид кухонной тряпкой. Прежде Осаму никогда не обращал внимания, как старушка моет посуду и занимается прочими бытовыми делами, пока Чие не стала делать на этом акцент в присутствии внука. «Она ужасно нечистоплотна и неряшлива, — говорила она, тщательно вымывая после нее посуду. — У нее ведро для испражнений стоит под навесом, а напротив стол, за которым она ест! Не бери ничего из ее рук, Осаму». — Что это, Йоко-сан? — любопытство все же взяло свое. Дазай кивком указал на старую железную пластину, на которой лежала неглубокая чугунная миска, черствый кусочек хлеба и длинный гвоздь с нанизанным на острую часть грецким орехом. — А-а-а, это, — протянула старушка. — Мышеловка. — Мышеловка? — удивился Осаму. — А как в нее ловить мышей? Йоко улыбнулась почти беззубым ртом. — Не топчись на пороге. Заходи, — она отдала ему тарелку Чие и села на корточки, кивком указав на свое необычное изобретение. — Тут все проще, чем ты думаешь. Видишь хлеб и грецкий орех? — Дазай быстро закивал и, зажав тарелку между ног, наклонился, чтобы лучше разглядеть процесс. — Я их нанизываю на гвоздь с двух сторон, затем накрываю миской. Но не полностью. Смотри внимательно. Один край мы ставим на орех. — Зачем? — удивился Осаму. — Когда мышь почувствует запах хлеба и попытается его утащить, орешек начнет шататься и миска упадет! Дазай приподнял бровь. — А если она будет тащить с другой стороны? — он почесал нос и поморщился. — Я имею в виду, что, если мышь не залезет под миску? — Эти твари не настолько умны, юноша, — Йоко засмеялась. — В эту ловушку каждую ночь кто-то да попадается. К тому же лезут они за хлебом. А он, заметь, под миской. — А что вы делаете с ними потом? Отпускаете? — Тогда зачем же мне их ловить? — искренне удивилась старушка. — Они вредители! От них нужно избавляться, — она убрала самодельную мышеловку в угол, где стоял деревянный стеллаж для посуды и обуви, поправила рукава коричневого длинного платья и кивком указала на железное ведро с водой. — Утром я топлю их и выбрасываю. Но тут нужно быть очень внимательным. Особо проворные попытаются выкарабкаться. Для этого нужно иметь при себе палку, чтобы скидывать их обратно в воду. Дазай крепко прижал тарелку к груди. Ему ужасно захотелось увидеть воочию все, что описала старушка. Будь его воля, он бы всю ночь неподвижно просидел в этом углу, ожидая, как когда серый мышиный хвост юркнет под миску. В доме Хибики и Чие стояли современные мышеловки, которые захлопывались с таким треском и жутким звуком, отчего табун мурашек бежал по спине. Осаму боялся к ним не то чтобы прикоснуться, а просто стоять рядом. — Тогда… вы можете позвать меня, когда поймаете мышку, Йоко-сан?***
Дазай любил ночи в Йокогаме. Обожал огни города, шум машин, музыку, играющую отовсюду, огромные и яркие рекламные баннеры, людские голоса и смех. А может, он просто к ним привык. Может, он тосковал по ним особенно сильно, когда сидел за столом под летним навесом в компании стариков и слушал, как стрекочут сверчки. Как коты орут на улице, шумят деревья и комары жужжат над ухом. Скука, невыносимая скука. В Йокогаме Юи всегда включала для него канал с мультиками и уходила по делам. Либо таким образом пыталась занять его, когда занималась работой по дому. В доме же стариков работало всего три канала. На первом показывали новости, на втором крутили черно-белые фильмы, а на третьем вели музыкальные шоу. Очень старые и скучные. У Хибики был целый диск с ними. Подвыпивший, он частенько запирался в своей колымаге, закрывал двери изнутри и засыпал под голос старой японской эстрады. Чие, едва стрелка на часах переваливала за восемь вечера, отправлялась спать. Поначалу Осаму ее график сна и подъема казался диким, однако после недели в деревне, уставший и измотанный, он сам засыпал едва ли не в шесть вечера, как только голова касалась подушки. — У мамы в квартире был кран с теплой водой, — пожаловался Осаму, закатывая рукава цветастой поношенной кофты. Чие, отдыхающая на кровати после сытного ужина, открыла глаза и громко фыркнула. Пружины тихо заскрипели под ее весом, раздался шорох тонкого летнего одеяла. — Тогда езжай обратно к своей мамаше! — ответила она, рукой отгоняя назойливого комара. Из-за того, что стены были чуть выше метра, под навес частенько залетали насекомые. Дазай скукожился под ее злым взглядом. Заткнув раковину пробкой, он налил в нее горячую воду и принялся молча мыть посуду. Он не понимал, почему бабушка так сердилась, когда он упоминал мать, когда пытался говорить о ней или вспоминал что-то из жизни с родителями. Чие каждый раз отмахивалась фразой: тогда возвращайся к своей мамаше. А Осаму бы только рад. Будь его воля, он сию же минуту бросился бы собирать вещи. Однако даже будучи всего лишь ребенком, он понимал, что эта фраза совершенно ничего не значит. Просто очередной злобный выкрик, к которому он привык. Чие словно обижалась, что, несмотря на всю ее заботу и внимание, внук постоянно тянется к матери и все время расспрашивает о ней. Все-таки Йоко была права. Характер у Чие был вспыльчивый. Дазай покосился на бабушку, вспомнив слова старухи: «Соглашайся с ней, даже если она не права. Все равно в споре тебе не победить». Но что такого дурного он сказал, чтобы разозлить ее? Что в Йокогаме у них был кран, из которого текла теплая вода? — Ты всю посуду моешь в одной воде? — голос Чие вырвал его из раздумий. Он провел рукой по дну раковины и сам скривился от отвращения. На дне плавали остатки еды. Однако ему так не хотелось все сливать и снова греть воду, из-за чего он пустился в эту опасную авантюру, желая прополоскать всю гору жирной посуды один раз, когда «надзиратель» находился прямо за его спиной. — Я ее один раз сполосну полностью, а потом налью новую, — солгал он, словно такова была его изначальная задумка. — Так я тебе и поверила, — буркнула Чие, поднимаясь с кровати. — Я спать пойду, спину ломит. Как закончишь, выключи свет. — Хорошо, ба, — ответил Осаму, вытаскивая затычку из раковины. Хибики уже давно сидел в гостиной и смотрел какую-то скучную передачу. Голоса из телевизора доносились и до него, пока Чие не ушла, прикрыв дверь. И все мигом затихло. Дазай застыл с мокрыми жирными руками, затем испуганно огляделся. В лицо ему смотрела темнота. Раковина стояла у невысокой стены, прямо за которой располагался двор. Подул ветер, и громко зашелестели виноградные листья над головой. Что-то зашуршало в темноте и пискнуло. Старые входные ворота, подпертые небольшой балкой, скрипели от ветра, а временами и длинная арматура, которую плотно обвивали виноградные кусты. Всего за секунду Дазай вспомнил каждую историю о призраках, которую ему когда-то довелось услышать, и смертельно побледнел. Он боялся темноты, а еще больше призраков. В голове пронеслась мысль, что сейчас, вот прямо сейчас кто-то опустит холодную костлявую руку на его плечо, и, как назло, знакомый голос в голове прошептал: «Обернись назад и посмотри». Он покрылся гусиной кожей и мелко задрожал. «Только оборачивайся медленно. Чтобы призрак, если он там стоит, успел убежать», — добавил второй голос. Интересно, что бы подумали Чие и Хибики, узнай они, что их внук выдумал себе двух друзей и отвел им в голове целую комнату? Постоянно вел с ними беседы, а порой даже вступал в дискуссии. За месяцы, проведенные «вместе», Осаму так привык к ним, что даже собственные мысли озвучивал их голосами, либо представлял их размытые фигуры. Ни имен, ни четких очертаний у них никогда не было. Только два голоса, пустая красная комната и всего один диван посередине. Расплывчатые фигуры почему-то всегда стояли позади и никогда на него не садились. Если только Дазай намеренно не представлял это действие. Как голос «один» и голос «два» обходят диван, касаясь пальцами узких подлокотников, и садятся на него, закинув ногу на ногу. Но стоило ему отвлечься, и все возвращалось к исходной точке. Голоса снова занимали свое излюбленное место. За диваном. Вопреки советам «первого» и «второго», он, не глядя назад, налил чистую воду в раковину и начал мыть посуду, тихо напевая под нос. Песен он почти не знал и произносил первые слова, приходившие на ум, изображая наигранную веселость и бесстрашие. Когда с работой было покончено, он протер мокрые руки о брючину, спустил рукава и наконец позволил себе посмотреть назад. Как и ожидалось, позади была только кровать, на которой полчаса назад лежала Чие, кухонный стол, низенький стеллаж для кастрюль и сложенные друг на друге ковры и пыльные подушки. Дазай подошел к порогу, перегнулся через дверь и посмотрел по сторонам. В деревне ночи наступали быстро. Он мысленно отругал себя за то, что не сходил по нужде, пока не стемнело. Деревенский клозет то еще местечко. Страшное и зловонное. Он просунул ноги в резиновые тапки, толкнул дверь и вышел во двор, обхватив себя руками. Напротив навеса стояли еще две пристройки, разделяемые узким двориком, — баня и кладовая. В обоих помещениях были маленькие квадратные окошки, за которыми зияла темнота. Осаму боялся смотреть в них по ночам. Всякий раз, когда он всматривался в пыльное стекло, ему казалось, что чье-то мертвое лицо резко появится с другой стороны. Он спотыкаясь побрел вдоль стены, стараясь смотреть только вперед. Белая дверь Йоко выделялась даже в темноте. Света из-под навеса хватило, чтобы бесстрашно пройти пару метров и остановиться возле уличного умывальника с застоявшейся мыльной водой. Внутри плавала мертвая муха и несколько сухих виноградных листьев. Дазай потянул рукава кофты, но, вспомнив, как бабушка постоянно отчитывала его за это, спешно поправил их и тихо выдохнул. Напротив умывальника стоял круглый железный столик с огромным горшком, в котором росло апельсиновое дерево. Никто не верил, что оно прорастет, но Хибики упорно сражался за его жизнь. В паре сантиметров стоял еще один небольшой зеленый горшочек. В нем рос кактус, который Осаму время от времени поливал, либо протыкал булавкой от скуки, когда ему было нечего делать. Позади росли клумбы вместе с виноградными лозами и цветы, огороженные низким деревянным забором сантиметров пятьдесят, не выше. Розы из-за вчерашнего ветра слегка накренились назад и прислонились красными, розовыми бутонами к кирпичной стене и широкому окну. Дазай посмотрел на него и сразу отвел взгляд. Эта комната принадлежала его дяде Хаджиме. Младшему брату его отца. Сейчас он работал в Осаке и по возможности присылал старикам деньги. Однако с его отъездом комната не пустовала. В ней Дазай коротал часы над уроками и стихами, которые ненавидел всем сердцем. Нервно сжимая кулаки, он прошел мимо владений старушки Йоко, толкнул деревянную дверь, ведущую в сторону сада и заднего двора, и застыл на полпути. Дальше свет не проникал. — Не будь трусом. Иди, — прошептал он и поднял ногу. Тело сделалось деревянным, а по спине снова побежали мурашки. Его все не покидало чувство, словно кто-то за ним следит. Словно кто-то постоянно стоит за спиной. Дышит ему в затылок и глумится над его страхом. Еще шаг. Второй. Третий. Вот, он прошел мимо навеса, под которым еще пару часов назад Йоко показывала ему странное приспособление для ловли мышей. Прошел мимо железной двери, которая вела на задний двор. Прошел вдоль пыльной перегородки, плетенной из ивы, из которой наружу торчало сухое сено, и тут он резко осел на землю, обхватив голову руками. Страх облепил его холодными клешнями, сковал конечности невидимой ледяной нитью. Вдруг раздалось беспокойное кудахтанье из курятника и кошачье шипение где-то в стороне. Снова дрались бездомные коты. Осаму судорожно вздохнул, а затем, спрятав лицо в изгибе локтя, горько заплакал, боясь сдвинуться с места. Слишком темно. Слишком много посторонних и пугающих звуков. «Может, просидеть здесь до самого утра», — подумал он, вытирая глаза. А может, старики хватятся его и пойдут искать? «Но что ты скажешь им, когда Чие или Хибики тебя найдут? — спросил голос «один». Скажешь, что шел отлить, но так испугался темноты, что чуть в штаны не наделал?» Дазай поднялся, шмыгнул покрасневшим носом и побрел назад, цепляясь пальцами за стену. Вдруг раздался звук открываемой двери, щелчок зажигалки и голос Хибики, ругающегося на Кумо. Так звали кота, который вроде как был домашним, а вроде и нет. Домой его пускали по настроению. Осаму в этот миг испытал такой прилив облегчения, что улыбка сама появилась на его губах и голова слегка закружилась. Он вытер глаза рукавом и смело прошагал сквозь темноту, за пару секунд преодолев весь обратный путь. — Что ты тут делаешь? — спросил Хибики, увидев внука. — Ходил по нужде, — ответил он, разглядывая высокую фигуру дедушки. Чие наверняка смертельно обиделась бы, узнав, что Осаму любит этого старика гораздо сильнее. Хибики был хорошим человеком, и любовь к себе определенно заслуживал. Соседи часто обращались к нему за помощью, так как Хибики полжизни проработал машинистом в поле и прекрасно разбирался в сельскохозяйственной технике. А не так давно он приобрел собственный трактор, из-за чего нуждающиеся в услуге едва ли не в очередь выстраивались. Кому-то нужно было сено перевезти, кому-то мешки с мукой забрать, а кому-то зерно. Чие альтруизм супруга выводил из себя. Он никогда не просил денег за работу. Единственное, что он получал в знак благодарности, бутылку сакэ или сытный обед. Однако, с другой стороны, все в деревне хорошо знали друг друга и отказать в просьбе порой было просто неудобно. Когда кто-то стучал в дверь, Чие частенько подсылала Осаму, заранее дав ему инструкции: «Если будут спрашивать Хибики, говори, что его нет дома!» — А зачем идешь так далеко? Отлей в кусты, и все. Дазай покраснел. Раньше он так и делал, либо ходил заранее. Однако сегодня ему отчего-то захотелось сделать по-взрослому, а не шаркаться по кустам, как трус. — Можно Кумо взять с собой в дом? — Возьми, если хочешь, — Хибики выдохнул облако дыма, разглядывая саженцы за забором. — Но ручаюсь, твоя бабка его тут же выставит.***
Когда-то Осаму любил дожди, но после нескольких месяцев в деревне возненавидел их всей душой. Инфраструктура здесь совершенно не была развита. Особенно все страдали от отсутствия дорог и водопровода. После сильных ливней выйти на улицу без высоких резиновых сапог становилось невозможно. Грязь стояла по колено, всюду лужи и дождевые реки текут. Погода мрачная и облачная, на улице только взрослые, спешащие по делам, а вокруг неприятная сырость и мерзлота. Пустые улицы всегда вызывали у Осаму хандру. Какое-то неприятное и скребущее чувство на сердце. Под навесом после дождя всегда собиралась грязная обувь, и Дазай злился, когда бабушка по несколько раз в день заставляла его мыть резиновый коврик у входа. Какой в этом смысл? Все равно никто не сидит дома. Один только Хибики выходил покурить во двор каждые два часа. И чертов коврик пачкался постоянно, потому что на нем снимали обувь. Однажды он решился сказать об этом Чие, но старушка лишь разозлилась и ответила, что он в таком случае может переехать жить в свинарник. Однако не только она была горазда давать бесполезные поручения. Например, Хибики постоянно просил его выметать виноградные листья со двора. Падали они постоянно, особенно осенью. То птицы клевали гроздья винограда и сбрасывали его вниз, либо ветер одним сильным порывом пускал под откос все его труды. И пока он медленно и неумело заканчивал подметать двор, жухлые листья опадали вновь, вызывая у него гнев бессилия. После нескольких холодных и дождливых дней наконец распогодилось и появилось солнце. Чие, утомившись после пятичасовой уборки, посапывала на излюбленном месте под навесом. Дазай, надев совсем новенькие резиновые сапожки, вышел во двор. Земля медленно просыхала под теплыми лучами солнца. Над головой щебетали птицы, эти чертовы охотники за дедушкиным виноградом, за железной сеткой гуси ныряли в дождевую воду и хлопали крыльями. Вверх по дороге приехали сразу три машины, скользя колесами по грязи. Осаму тайком от бабушки надумал выйти на улицу, так как за эти несколько дней утомился сидеть взаперти. Чие не любила, когда он без присмотра покидал двор, так как дорога находилась совсем недалеко от дома. Осаму тихо отворил ворота и прошмыгнул наружу. Солнце приятно грело макушку и плечи. На секунду он подумал пойти на задний двор, усесться на деревянные доски, прижать Кумо к груди и тоже подремать до ужина. Однако, увидев знакомую фигуру, одиноко разгуливающую на улице, он тут же передумал. При первой встрече приезжий соседский мальчишка сначала вызвал у него восхищение, затем чувство стыда и легкую неприязнь. В памяти сразу всплыло его надменное выражение лица и красивая одежда, в которую он был одет. «Если бы мама покупала мне одежду, я бы, наверное, тоже выглядел хорошо». Чие с выбором одежды не церемонилась, и в целях экономии денег все брала на вырост. Огромное, мешковатое и некрасивое. Дазай намеренно подвернул растянутые, с мелкими дырками рукава синего свитера и подтянул спортивные черные брюки с выпирающей на коленях потерной тканью. Несмотря на первое впечатление, ему ужасно хотелось заговорить с этим странным мальчишкой. Однако просто так подойти он трусил и потому топтался на месте, придумывая способ познакомиться с ним. Мимо проехал грузовик, обдав его выхлопным дымом. Кумо, посапывающий на дереве, лениво приоткрыл зеленый глаз, зевнул и свесил лапу, медленно дрыгая полосатым хвостом. Дазай взмахнул рукой, отгоняя дым, и почесал нос. Рыжий мальчишка его все еще не заметил. Он стоял чуть поодаль, в метрах двадцати, прислонившись спиной к огромному бревну, и наматывал мизинцем пожеванную пленку в маленькой кассете. У него висел плеер на боку и белые наушники на шее. На этот раз он был не своих коротких шортиках и лакированных ботинках. На нем были черные брюки и свободная красная футболка с тремя белыми полосками на плече. Коротким желтым сапогом он уныло водил по опилкам и тяжко вздыхал. Ими было усеяно все вокруг, так как пару дней назад сосед на этом месте пилил бревна. Прямо впереди росло невысокое дерево голубики, высохшее с одной стороны. Слева и справа от него расстилались две дороги. Правая — центральная, левая — шириной чуть больше двух метров. Пользовались ей очень редко, чтобы сократить дорогу на машине или пройти пешком, отрезав добрую часть пути через кладбище. Впрочем, после дождя грязи там бывало по колено, поэтому популярностью это место не пользовалось. Ни у водителей, ни у пешеходов. Дазай переступил с ноги на ногу и поскреб голову. Как назло, на ум ничего не приходило. Может, просто подойти к нему? Не съест ведь он меня? Он набрал полную грудь воздуха и решительно пошел вперед. Но едва успел сделать несколько шагов, как сапог плотно прилип подошвой к грязи, и он, случайно выдернув из него ногу, наступил прямо на землю. К его щекам тут же прилила кровь, а под кожу на затылке словно запустили целый муравейник. Он тут же вскинул огромные карие глаза на мальчишку, торопливо засунул ногу с испачкавшимся мокрым носком обратно в сапог и поежился. По спине прошел неприятный холодок. Делая следующие шаги, он чувствовал себя ужасно, ощущая липкость на ноге. Эта грязь была ничуть не хуже клея. Сжав покрытые трещинами и струпьями руки в кулаки, он встал напротив рыжего мальчишки, открыл рот, но вдруг забыл, что хотел сказать. Тот, перестав мучить кассету, поднял на него равнодушные голубые глаза. — Чего уставился? Почему он такой противный? — Я не видел тебя раньше. Нанако-сан твоя бабушка? — Даже если так, тебе какое дело? — он сложил руки на груди, обвел его с ног до головы безразличным взглядом и презрительно хмыкнул. — Просто… подумал, может, тебе скучно одному? Не хочешь поиграть со мной? — робко спросил он, разглядывая мелкие веснушки под его глазами. Невероятно красивыми и чарующими. Осаму сразу подумал об огромных фотообоях, которые висели в гостиной дома его тетушки. Это была бирюзовая вода, окруженная зелеными горами, деревьями, цветами и лианами. Он каждый раз смотрел на эту картину и мечтал оказаться по ту сторону. По колено в этой теплой райской воде. И глаза этого мальчика напомнили ему те бирюзовые воды с белыми крапинками. — Поиграть? У тебя есть консоль? — Что?.. — Ну, нинтендо там, сега, xbox. На чем ты играешь? — Что такое… нинтендо? — озадачился Дазай. Мальчик сощурил глаза. — Погоди-ка. А что ты имел в виду под фразой… поиграть? Осаму не заметил подвоха в его вопросе и тут же оживился. — У меня во дворе лежит деревянный меч! Мне его дедушка выстругал. Могу отдать его тебе, а себе найду что-нибудь другое. Еще можно поиграть в салки, или… — он принялся лихорадочно вспоминать все игры, в которые они по вечерам играли с пацанами. — Баскетбол! Тут опилки вокруг, мяч не испачкается. Охрана сокровищ! Карты со стихами. Я, правда, знаю их не так много, — чем быстрее он тараторил, тем выше взлетали брови его нового знакомого. Спустя еще минуту он нахмурился, снял плеер, висящий на кожаном ремне его брюк, вставил в него кассету и засунул в уши белые наушники. — И на что я только рассчитывал, — разочарованно произнес он, снова сделавшись отстраненным и надменным. Осаму покраснел, хоть толком и не понимал, чем вызвал его неприязнь на этот раз. — Можно еще что-нибудь придумать… — негромко произнес Дазай, отчаянно пытаясь вернуть его заинтересованность. — Например, слепить лепешек из грязи? — насмешливо спросил он. — Иди-ка ты отсюда к своим коровам и больше не мельтеши у меня перед глазами. Деревенщина. Спустя время, поздно ночью ворочаясь в постели, Осаму подумал, что больше никогда не выйдет за пределы двора. По крайней мере, пока не свалит восвояси этот рыжий выскочка. «Надо было его ударить, — подумал он, зло пнув одеяло. Или сказать, что сам он деревенщина! Нет! Надо было ударить и сказать, что все рыжие — уроды! И глаза у него тоже уродливые!»