*** Зарождение меланхолии
Шима был неплохим парнем. Ни хорошим, ни добрым, но и неплохим. Поэтому при одной мысли о нем в голову приходило лишь одно определение — неплохой. В классе он часто вел себя неподобающе. Скакал между парт, словно в зад его ужалила пчела, громко хохотал, порой бывал высокомерен, спесив; выучил пару-тройку дурных слов, и оттого подбородок вздергивал выше остальных. Как-то Дазай застукал Шиму, воровато вытаскивающего из кармана застиранных брюк пачку сигарет. Одноклассники тут же возликовали и восхитились тем, насколько взрослым казался Шима в отличие от них. Тот в своем возрасте уже таскал сигареты в школу и держал их во рту так профессионально, словно был заядлым курильщиком. И чем больше Шиму восхваляли, дружески похлопывали по спине и громко верещали о том, какой он молодец, тем горделивее тот становился. Дазаю Шима не нравился, но этот парень часто составлял ему компанию на обратном пути из школы, так как жили они на одной улице. Между их домами было не больше сорока метров. Разделяла их проселочная дорога и так называемый «родник». Дазай недолюбливал Шиму по нескольким причинам. И первой был его отец — Ватанабэ. Пьяница, дурной человек и просто тиран. А также по совместительству друг отца. Не тот «друг», о котором, вероятно, все подумали. Это был «друг, пока есть деньги». И Якумо подобные отношения вполне устраивали. Первое знакомство Осаму с этим человеком произошло в Йокогаме. В их маленькой квартирке в четырнадцать квадратов. Юи часто приходилось оставлять Осаму одного, так как средств к существованию у семьи не было. Якумо с каждой полученной зарплатой стабильно уходил в запой, пропадая на несколько дней, а то и недель. Юи же наконец, после долгих поисков, посчастливилось найти работенку недалеко от дома, у некого Такахаши. Он владел аптекой и небольшим складом в соседнем здании, который только-только начинал развитие в оптовом направлении. Работа была не из легких, но первые три дня радости Юи не было передела. Дома наконец-то появилась еда. Однако Осаму, непомерно привязанный к матери, ежедневные разлуки переносил тяжко. И в один из похожих дней, полных скуки и ожидания, раздался оглушительный стук в дверь. Пожалуй, этого звука Дазай боялся больше всего на свете. Боялся его с самого детства и не перестал вздрагивать и бледнеть, едва услышав похожий звук, даже спустя много лет. Этот стук обозначал конец всего и начало мучений. Личный ад, за секунду разверзнувшийся под ногами. Бежать на улицу было поздно. Его личный истязатель, мучитель и демон стоял за дверью, громко колотя ее кулаком. Бледный и мелко трясущийся от страха, он открыл щеколду и обмер. Началась рулетка. Якумо был человеком весьма изобретательным. Мог с порога влепить такую пощечину, что ребенок отлетал в другой конец комнаты, мог опрокинуть содержимое бутылки Осаму на голову, усмехнуться и пройти мимо. Мог с ходу задать ужасно глупый вопрос и, не получив на него сию минуту ответ, прийти в ярость и отхлестать ремнем. Дазай был его игрушкой для битья. Смиренной, молчаливой, податливой, впитывающей в себя словно губка всю злость и гниль этого человека. — Осаму… — произнес он в тот день и, пьяно пошатываясь, ввалился в комнату, сжимая в одной руке полную бутылку саке. За спиной отца стоял мужчина. Долговязый, морщинистый, с сединой на висках. В одной руке он держал банку дешевого пива, а во второй виски. Не дождавшись приглашения, он оттеснил ребенка в сторону и переступил порог квартиры, на ходу скидывая обувь. Якумо к тому времени уже развалился на диване и принялся расстегивать пуговицы на своей мятой рубашке. — Эй, накрой нам на стол, — приказным тоном обратился мужчина к Дазаю, а затем встал посередине комнаты, разглядывая ее скудный интерьер. — Да-а, небогато живете, — бросил он издевательски. — Зато не в деревне, — ответил заплетающимся языком Якумо, затягиваясь сигаретой. — Что ты там разглядываешь? Садись за стол. Этот мужчина и являлся тем самым Ватанабэ. Отцом идиота Шимы, который тайком таскал его сигареты в школу. Даже после приглашения сесть за стол Ватанабэ не торопился. Он внимательно осматривался вокруг, а затем подошел к небольшому комоду возле двери и уставился на крем Юи. — Твоя жена пользуется этими штуками? — презрительно бросил он, откручивая крышку. — Нечего приучать ее к городским повадкам. Дазай вздрогнул, увидев, как Ватанабэ засунул указательный палец в баночку, зачерпнул почти весь крем и брезгливо тряхнул им над мусорным ведром. Он тут же подумал о матери, каждый вечер бережливо макающей мизинец в баночку. Не то чтобы крем был дорогой, но в семье, едва хватающей денег на пропитание, каждая копейка была на счету. Да и кому не хочется быть красивым? Юи была еще молода и привлекательна, однако с каждой пьяной выходкой Якумо она стремительно старела от слез, побоев и переживаний. Так почему же Дазай недолюбливал Шиму? Итак, первой причиной был его отец. Второй — схожесть Шимы с отцом. Он рос его точной копией, перенимая все дурные привычки отца. Как и его пристрастие к табаку и алкоголю. Сейчас это было всего лишь подражание и желание выделиться, но в далеком будущем Шима и сам станет человеком, которого столь яростно копировал. И наконец третья причина — двуличие. Именно эта сторона Шимы больше всего отталкивала Дазая. Больше, чем его отец, больше, чем ворованные сигареты в кармане. Шима был неплохим парнем, как уже было сказано ранее. Он был легок на общение, имел чувство юмора, и с ним было о чем поговорить, однако стоило присоединиться кому-то третьему, как этот парень преобразовывался на глазах. Принимался ехидничать, задирать Дазая, с которым еще пару минут назад мило беседовал, демонстративно отвешивать колкие шутки, словно пытаясь кому-то угодить. И именно эта черта в нем у Осаму вызывала отторжение. Может, Шима и был неплохим, но быть «удобным» другом, пока никто не видит их вместе, Дазай не желал. Невзначай возникал вопрос, почему Осаму был на плохом счету у одноклассников? Тут были всего две незначительные причины. Он был чужаком. Таким же городским мальчишкой, не похожим на всех остальных. В его поведении было место благоразумию, дисциплинированности, послушанию и, конечно, острому уму, столь выделявшего его среди остальных. У многих это вызывало зависть и злобу. Но основной причиной издевательств и усмешек было «отсутствие» родителей. Или надолго запоминающиеся «визиты» его отца. Нынче Дазай радовался тому, что в его жизни появился Чуя. А еще этот дурачок Манабу. Тот пусть и был малость глуповатым, пусть и дрался с ним по мелочам или задирал его от скуки, но стоило кому-то со стороны ляпнуть лишнего, как он тут же превращался в разъяренного быка и бросался отстаивать честь брата. Дазай никогда не признался бы даже самому себе, что питает к нему теплые чувства.***
В обеденное время стоял зной. Земля трескалась от жары, от горячего песка и нагретых солнцем камней поднималось марево. Листья деревьев вяло опускались вниз, некогда бурные реки, исхудавшие и истощавшие, текли с тихим журчанием, переливаясь разноцветной галькой на дне. Комары и мошкара густым раздражающим облаком висели над головой, из сухой травы доносилось глухое стрекотание и странные звуки, издаваемые то ли змеей, то ли птицей. Дазай, подперев голову рукой, разморенно наблюдал, как женщины стирают белье на роднике и обсуждают будничные проблемы: некий Тоши не желал носить почти новые коричневые брюки, так как после неаккуратной стирки на одной брючине появилось белое пятно от отбеливателя. Като-сан наконец раздал всех щенков, Кики кто-то подарил старый набор украшений, и теперь та ходила радостная, словно выиграла в лотерею. Кто-то собрал сена почти на пятьсот тюков, а у кого-то, напротив, сгорел амбар. Вода в роднике текла совсем плохо, тоненькой струей, отчего очередь за водой стремительно росла. Многие уходили, решив вернуться вечером, а кто-то лишь насплетничавшись вдоволь. В обеденное время все прятались по домам, и даже Чие предпочитала прикорнуть на любимой кровати под навесом. Дазай же, напрочь лишенный дневного сна, вероятно, из-за причуд организма, околачивался на роднике. Туда же вдруг заявился Шима. Осаму удивленно приподнял бровь, наблюдая за действиями одноклассника. Тот дождался, когда все покинут родник, кроме Кики, которая здесь разве что только не ночевала, затем, воровато оглядываясь, разделся догола, бросил одежду на стенку и залез в воду. — А если кто-то придет? — спросил Дазай сверху. Шима перевернулся на живот и начал плавать. Впрочем, поплавать там особо было негде, разве что руками поплескать. — Пусть приходят. Меня все равно в воде не видно. Она мутная. — Но там же водоросли и пиявки, — бросил он с отвращением. Пиявок Дазай жутко боялся. Особенно после того, как одна прицепилась к его ноге месяц назад, когда они всей улицей принялись вычищать родник от грязи и водорослей. — И вряд ли голому тебе обрадуются взрослые, когда придут стирать белье в этой самой воде. — Блин, ну ты и зануда. Там еще второй отсек есть, — ответил он, пытаясь удержаться на спине. — В обед сюда почти никто не приходит. — А если все-таки… — он тихо ойкнул, когда переспелый тутовник упал ему на голову. — Видишь. Даже природа просит тебя не быть занудой, — сказал Шима и, черпнув воды, брызнул ее в Осаму. Тот отскочил в сторону и засмеялся. Взрослые на родник за эти полчаса так и не пришли, зато Шиме не повезло застать другое бедствие, и звали его — Манабу. Но как Манабу оказался на одном с Дазаем роднике, когда дом его родителей находился в другом конце деревни? Дело в том, что Шинджу часто отправляла своих отпрысков к матери за необходимым: горячим хлебом, рыбой, небольшой порцией риса, пока вся семья сидела в ожидании небольшой зарплаты Кичиро, водорослями или домашним кефиром. Особенно Шинджу была падка на кефир Чие, так как ее собственный всегда получался с кислинкой. И на этот раз визит Манабу напрямую был связан именно с ним. Впрочем, Шинджу не отправила мальчишку с пустыми руками. С собой он принес целое ведро крупной сладкой клубники и небольшую банку меда. Пару месяцев назад Кичиро начал активно заниматься пчеловодством, и получалось у него недурно. Однако доход с продажи меда был непостоянный, и рассчитывать только на него семья не могла. Чие, увидев Манабу на пороге своего дома, на мгновение пришла в ярость. Бедный ребенок в тридцатиградусную жару был одет в плотные спортивные брюки, носки и два свитера. Его лицо ничуть не отличалось по оттенку от клубники, которую он принес с собой. Всучив мальчишке шорты и футболку Осаму, она принялась бранить Шинджу и ее маниакальную привычку надевать на детей тонну одежды. Впрочем, данная привычка у Шинджу появилась неспроста, и Дазай, которому всю прошлую зиму пришлось спать с обвязанным вокруг шеи шерстяным платком, мог бы многое рассказать о семейной мании укутывать детей в сто слоев одежды. Пожалуй, шерстяной платок в его случае был лишь вершиной айсберга. Итак, вернемся к Манабу. Мальчишке Шинджу настрого велела отдать Чие клубнику, мед, а затем немедленно вернуться обратно, не забыв взять обещанный неделю назад Чие кефир. Но Манабу всегда был себе на уме и все поручения либо пропускал мимо ушей, либо делал так, как ему удумается, несмотря на неизбежную впоследствии взбучку. Не устрашал его ни гнев матери, ни ее громогласный голос, ни веник, которым та часто огревала его по спине за непослушание. И когда Чие, глядя в его огромные темные глаза, спросила, велела ли ему Шинджу вернуться сразу, тот покачал почти лысой головой и со всей искренностью ответил — нет. Но кто обвинит ребенка, с утра до позднего вечера в поте лица трудящегося в поле наравне со взрослыми, в небольшом желании провести в доме бабушки чуть больше времени и повидаться с братом, с которым он мог вдоволь наиграться и побездельничать? И вот, узнав от Чие, что Осаму находится на роднике, тот незамедлительно отправился на его поиски. Манабу был любознательным ребенком. Однако его «любознательность» никому не приносила радости. Скорее, напротив. По пути на родник возле узенькой высыхающей канавы, услышав негромкое кваканье, он резко остановился, перебежал дорогу и, высоко засучив рукава футболки, залез прямиком в грязную воду, куда многие деревенские жители сливали отходы. Запах вокруг стоял тошнотворный. Пахло тухлыми яйцами, гнилыми овощами и застоялой болотистой водой. Не обращая внимания на запах и мусор, Манабу принялся шарить рукой по дну, пытаясь нащупать спрятавшуюся лягушку. Спустя недолгих пять минут его ждал успех. На секунду он возликовал, а затем, оглядевшись вокруг, оторвал прутик от чужого забора и присел на корточки. Цель у него была одна: засунуть ветку лягушке в рот. Прикусив язык, он крепко схватил несчастное животное в тиски своих пальцев, пока второй рукой тыкал сухой веткой ей в пасть. И спустя еще пару минут мытарств он своего добился. А бедная лягушка, побрыкавшись в дикой агонии, внезапно застыла, нанизанная на ветку. Манабу, оглядев результаты своих трудов, удовлетворенно хмыкнул. Поднявшись на ноги и отряхнув пыльные колени, он медленно побрел к роднику, ковыряя указательным пальцем внутренности лягушки и раздумывая о том, какую игру предложить Осаму: побороться с ним, поиграть в салки или самураев. Завидев впереди кучерявую макушку, он широко заулыбался и бросился вперед. — Эй! — весело крикнул он, со всей силы шлепнув Осаму по спине. Тот зашипел и бросил на него свирепый взгляд. — Жить надоело?! — Что, больно? — с самодовольством в голосе спросил он, поглядывая на покрытую крупными мозолями ладонь. Дазай замахнулся, собираясь ударить в ответ, но его рука застыла на полпути к загорелой шее Манабу. С другой стороны, увлеченно уткнувшись в экран какой-то странной штуки, шел Чуя, покачивая на мизинце пустую канистру. На секунду он оторвал взгляд от экрана, чтобы перейти дорогу, и, увидев стоящего у родника Осаму, широко заулыбался. Но улыбка его тут же стала кислой, стоило ему заметить идиота Манабу рядом. — Чуя! Давно не виделись! — крикнул Дазай, махнув рукой. Накахара подошел к ним и улыбнулся. — В такую жару не хочется из дома выходить, — протянул он, покачнувшись с пятки на носок. — Но бабуле вдруг захотелось холодной воды, — он кивком указал на канистру и тяжело вздохнул. — Что это у тебя в руке? — с любопытством спросил Манабу. — Тамагочи, — ответил Накахара, показав игрушку, висевшую на его пальце, словно брелок. — Впервые видите, что ли? — Что за тамагочи? — буркнул Манабу, потянувшись к игрушке, но Накахара отдернул руку. — Это виртуальный домашний питомец, — фыркнул он. — И о нем надо заботиться. — Бред какой-то! — засмеялся Манабу. — Если хочешь о ком-то заботиться, заведи себе реального питомца. Чуя закатил глаза. — А как он работает? — робко спросил Дазай, которого, в отличие от Манабу, игрушка зацепила. Накахара подошел к нему поближе и начал медленно объяснять. — Для начала ты выбираешь себе питомца. Я выбрал котика, — он гордо показал его изображение, однако Дазай лишь удрученно поскреб голову. Он видел только движущиеся по экрану пиксели, но никак не названное животное. — Смотри внимательно, — терпеливо прошептал Чуя, заметив его замешательство. — Вот эти три пикселя одно ухо, а те три справа — второе. Вон хвост, а это голова. Лишь после слов Накахары перед глазами Дазая начала выстраиваться полная картина. — Точно! Теперь вижу! — воскликнул он. — И что с ним надо делать? Играть? — Не только, — оба встали под тень огромного дерева, уткнувшись глазами в крохотный экран. — Его надо кормить. Поить. Уложить спать или лечить, если потребуется. Если будешь хорошо о нем заботиться, рано или поздно он вырастет. Сначала у меня был… — Чуя замолк на полуслове, только заметив лягушку в руках Манабу. Дазай, проследивший за его взглядом, ужаснулся. — Ты идиот?! — закричал он. — Что ты с ней сделал?! Зачем ты ее убил? Манабу только по брошенному на лягушку взгляду догадался, что речь идет о ней. Он почесал лысый затылок и пожал плечами. — А что такого? Это всего лишь лягушка. — Это живое существо! Не подумал о том, что ей было больно, когда ты пихал ветку ей в пасть?! — Подумаешь, — Манабу подвесил ее за лапку и начал раскачивать из стороны в сторону. Если присмотреться, можно было разглядеть вывалившиеся наружу внутренности животного. — Их и так тут водится как грязи под ногами. Кики, молча слушавшая их разговор, внезапно оторвалась от стирки белья и бросила мрачным, таинственным голосом: — Мальчик, ты что, не знаешь? Убийство лягушки — к дождю. Сейчас время сенокоса. Подумай, скольким людям ты подгадил своей выходкой. Пойдет дождь, сухое сено снова намокнет и не дай бог плесенью покроется. Манабу побледнел на глазах. Сев на корточки, он торопливо выдернул палку и дрожащими руками принялся засовывать внутренности обратно. На секунду он представил, в какую ярость придет Шинджу, узнав о его выходке, или отец. Как ему быть, если и правда польет дождь. Осаму, может, и промолчит, он не из болтливых, а вот выскочка Накахара и Кики, у которой язык без костей, точно всем растреплют. — Почему она не оживает?! — крикнул он в ужасе спустя пять минут. Чуя от изумления аж разинул рот. Не может ведь он быть настолько тупым? Он правда думал, что лягушка чудесным образом оживет, стоит ему только затолкать своим грязным пальцем внутренности обратно? Дазай, казалось, ничуть не удивился выходке Манабу. Подобные глупости тот делал далеко не первый раз. — Идиоты, вы свалите отсюда или нет? — раздался недовольный голос. Осаму и думать забыл о Шиме, лежащем в воде. Тот, вероятно, молчал все это время, надеясь, что мальчишки, не заметив его, уйдут в другое место. Не мог ведь он подняться и, светя своим достоинством, забрать одежду, которую неосмотрительно бросил на стенку родника. Построен он был так, что с другой стороны, где стояли мальчишки, дикий камень выглядывал на сантиметров сорок-пятьдесят из-за пригорка, когда с обратной стороны высота стены достигала почти двух метров. И чтобы достать свою одежду, Шиме нужно было обойти родник с одной из двух сторон, либо запрыгнуть наверх, встав на бортики. Все трое, тут же забыв о лягушке, нависли над стенкой. Чуя приподнял бровь, а Манабу громко расхохотался. — Он что, голый? — Не твоего ума дело! — огрызнулся Шима. Манабу засмеялся еще громче, а затем, оглядевшись по сторонам, начал торопливо собирать в ладонь мелкие камушки. Дазай, конечно, часто бывал благоразумным, но он был всего лишь ребёнком, и в тот миг ему и в голову не пришла мысль остановить младшего брата. Манабу тем временем, набрав полную ладонь камушков, взобрался на стену и бросил первый «снаряд» Шиме в плечо. — Я вылезу и надеру тебе задницу! — А хватит смелости сверкнуть при этом своей? — Хватит! Мне стесняться нечего! — Тогда вылезай! — крикнул Манабу, метнув еще один камушек Шиме в лоб, а второй в шею. — Я сказал, прекрати! — Шима приподнялся наполовину, зло смахивая водоросли с плеча. — Достану тебя и руки переломаю! Кики, увидев бледные ягодицы, сверкнувшие на секунду на поверхности воды, захихикала. Дазай едва давил смех, а Чуя же, низко опустив голову, делал вид, что почесывает лоб, боясь дать волю смеху. На родник к тому времени начали медленно подтягиваться люди. Выбраться незамеченным из воды у Шимы уже не было шансов. И тут его терпению пришел конец. Он выскочил из воды и, под громогласный смех вокруг, бросился за убегающим Манабу. Однако тот даже, отступая, умудрялся оборачиваться и ловко швырять в него камни. Земля вокруг была бугристая, жесткая, в следах от коровьих копыт и колес. В босые ноги Шимы упирались острые осколки камней и грубая засохшая земля, из-за чего бежать за Манабу было больно и некомфортно. Едва пробежав несколько метров, он вернулся назад, и, не обращая внимания на все не утихающий смех, наспех оделся и побежал домой.***
Хибики любил выпить, и отсутствие компании не становилось тому преградой. Тайком от супруги он часто прятал небольшие запасы выпивки в малодоступных местах, либо, напротив, клал на самое заметное. Например, маскировал саке под бутылку холодной воды в холодильнике. Чие, боясь застудить горло, никогда к ней не прикасалась, но обман совершенно случайно разоблачил Осаму, в дикой жажде прильнувший к горлу бутылки с «водой». Выплюнул он ее спустя мгновение и, дико покраснев, зашелся в приступе кашля. Впрочем, быстро сообразив, что к чему, сдавать дедушку он не стал и даже не упомянул о своей находке, чтобы не смущать старика. Однако не могло не бросаться в глаза, как трезвый еще утром Хибики в послеобеденное время ходил уже слегка пошатываясь. Что Осаму, что Чие, оба замечали, как старик то и дело тайком тащится в кладовую, а затем выходит, воровато оглядываясь. О его «тайниках» знали все, но после нескольких крупных ссор Чие перестала что-либо предпринимать. «Хочет этот старый дурак спиться вусмерть, мешать не стану», — говорила она ворчливо, но Осаму всегда подмечал беспокойство в ее взгляде. Иногда он задумывался, что заставляет человека столько выпивать? Менять себя, свою сущность, а порой показывать истинное «я», сокрытое за нормами приличия. Неужели временное забытье настолько лучше реальности? И вот, вновь глядя на Хибики, выпивающего под навесом с соседом Като, он вдруг вспомнил рассказ Йоко о прошлом своего старика. Во времена своей молодости он учился на моряка в Токио и был чертовски хорош собой. Слова Йоко подтверждали старые альбомы, в которых вдоволь было фотографий Хибики со времен учебы и службы. Он и правда был невероятно красив. Густые, слегка курчавые волосы, ровный нос, полноватые губы, четко очерченная линия подбородка и высокая стройная фигура. Он походил на модель, сошедшую с обложки журнала. На фотографиях с Хибики было много людей с европейской внешностью, но особенно Осаму запомнилась милая девица, стоящая рядом, сжимая в руке воротник его матроской формы. На ее губах играла шкодливая улыбка, а в глазах читалась искренняя радость. Девушка была ниже Хибики почти на две головы. Одета она была просто: короткое платьице, маленькая сумочка на плече и лакированные туфли на низком каблуке. Всем своим внешним видом, пышной прической и характером она отличалась от японских девушек, словно роза среди ромашек. Возможно Дазай и не обратил бы внимания на эту фотографию, но после рассказа Йоко в нем взыграло любопытство. А рассказала Йоко вот что: во времена учебы в Токио Хибики не на шутку увлекся европейкой, вплоть до того, что собирался жениться на ней. Семью Хибики, само собой, планы сына на будущее не устроили, и после долгих уговоров и безуспешных попыток вернуть его домой мать пригрозила сыну отказаться от него, если тот немедленно не вернется назад и не женится на девушке, которую они подыскали для него. Этой девушкой и была Чие. Родившись в обеспеченной семье, для многих она была лакомым кусочком, особенно для семейства Хибики, едва сводившей концы с концами, однако внешность у невестки была своеобразная. Но тут Дазай яростно вступился бы за бабушку. В отличие от миловидной девицы на фотографии, вид у молодой Чие был более суровый: нахмуренные черные густые брови, почти сросшиеся у переносицы, глубокие темные глаза, гладкие черные волосы, доходящие до поясницы, ровный, слегка вздернутый нос, полные губы и загорелая кожа. Хибики считал ее дурнушкой, Осаму же красавицей. Услышав мужской голос, громко зовущий его, Дазай встрепенулся и, осторожно подтолкнув Акадаму в небольшую будку, подбежал к дедушке. Старик вытащил из кармана несколько купюр и велел купить две бутылки соджу. Като, сидевший напротив, затолкал в рот кусок сыра и протер ладонью жирные губы. — Как там твой щенок? — спросил он, лениво покручивая между пальцев зеленый лук. — Хорошо заботишься о нем? — Да. Думаю… да, — робко ответил Дазай, и, вежливо поклонившись, выбежал на улицу. Время перевалило за шесть вечера. На улице было многолюдно и шумно, и потому Дазай по старой привычке помчался через кладбище, ловко маневрируя между могильными плитами, корнями деревьев, выбоинами и резкими спусками. Лишь оказавшись на соседней улице, он резко затормозил, скользя ногами по земле и размахивая руками. С местными детишками он был малознаком, а потому ускорил шаг, боясь, что взрослые остановят его на полпути и примутся задавать неудобные вопросы. Впрочем, старики были слишком увлечены другой беседой, благодаря чему тот незаметно прошмыгнул мимо. Небольшой магазинчик старика Бома находился в пятнадцати минутах от дома. Вокруг магазина всегда собиралось много людей, так как чуть поодаль, в метрах двадцати-тридцати, стояла старая остановка, куда два раза в день приезжал автобус. В крупных городах такие не ездили давно. Вероятно, весь списанный транспорт распределялся между деревнями. Дазай прекрасно помнил, как ужасно летом находиться внутри салона, особенно когда он переполнен. Весь путь не стихают людские голоса и смех. Пахнет потом, немытыми телами и пылью. Все вокруг скрипит и ходит ходуном от кривых бугристых дорог, и ногу некуда поставить из-за огромных дорожных сумок и баулов. Поежившись от воспоминаний, Дазай зашел в магазин Бома и удивился, увидев у кассы Хотару и Наоки. Хотару была его одноклассницей и не самой приятной личностью, несмотря на возраст. В первый же учебный день по просьбе Чие эта девица сопровождала его в школу, так как учебное заведение находилось в другом конце деревни. Обратный же путь Хотару держалась позади него, поддерживая непринужденный разговор и всю дорогу чему-то ехидно ухмыляясь. Причину ее веселости Дазай раскусил лишь дома, когда Чие зло огрела его веником, увидев заляпанные грязью новые брюки. Неужели это так весело, позже раздумывал Осаму, вспоминая о гадкой выходке этой девчонки. Однако ее проказничества на этом не закончились. Стоило едва раздаться школьному звонку, как Хотару спешно закидывала учебники в сумку и со всех ног мчалась домой. Чие, завидев торопящегося домой ребенка, справлялась о местонахождении ее внука, на что та отвечала ничуть не краснея: «Его снова отругали, так как он плохо учится. Медо-сан оставил его на дополнительные занятия». Сколько же коварства и лжи было в этой мелкой девке, но каждый обман сходил ей с рук. И сколько бы позже Осаму ни клялся и ни убеждал бабушку, что никто его не задерживал и тем более не оставлял на дополнительные занятия, Чие не верила ни единому его слову. И вот, вновь увидев эту мелкую дрянь в магазинчике Бома, на лицо Дазая легла тень неприязни. Рядом с ней стоял Наоки, запихивая мелочь в карман брюк. Этот парень учился в параллельном классе, и все трое по совместительству являлись соседями. — Осаму! — воскликнула Хотару, поправляя сползшую с косы резинку. — Давно не виделись. Ты, наверное, из-за сенокоса сейчас постоянно занят. — Да-а… немного, — растерянно ответил Осаму, ожидая, когда эти двое покинут магазин Бома. Однако Хотару, сложив руки на груди, встала у входа, выжидающе постукивая носком ботинка по бетонному полу. Наоки молча последовал за ней, подкидывая мелочь в кармане. — Мы тебя подождем, — произнесла она с полуулыбкой. — Нам ведь всем в одну сторону. Покупай, что хотел. Дазай, сгорая от стыда, повернулся к старику Бому и тихо прошептал: — Можно две бутылки соджу? Старик окинул его хмурым взглядом и поскреб седую щетину. Несмотря на возраст, Бом был крепким мужчиной. Ходили слухи, что в молодости он служил на подводной лодке, но, получив серьезную травму ноги, бросил службу, вернулся в родную деревню, женился и открыл магазинчик. В магазине Бома была небольшая пристройка, которую тот использовал в двух целях: как склад для товаров и игровую комнату. Нередко можно было увидеть, как он сидит в небольшой компании за круглым столиком с картами в руках или игральными костями. — Опять твой старик выпивает? Пора бы уже остановиться, — проворчал он, доставая с полки две бутылки соджу и бережно упаковывая их в пакет. — Неси осторожно, не разбей. И передай Хибики от меня привет. Давно его не видел. — Конечно. Спасибо, Бом-сан, — Дазай быстро поклонился и, прижав пакет к груди, повернулся к выходу. Хотару и Наоки обменялись смешливыми взглядами и вышли из магазина первыми. Следом за ними поплелся Осаму, желая в этот миг провалиться сквозь землю. О его отце и так ходила дурная слава по деревне, а теперь еще и дед становится предметом сплетен и осуждений. После последнего приезда Якумо Осаму часто слышал, как местные, проходя мимо их дома, затевали с Чие будничный разговор, а затем тонко намекали о том, что ее сын задолжал им небольшую сумму. Чие долг незамедлительно возвращала, однако Осаму не мог не замечать, как сильно подобные речи сказывались на здоровье бабушки. Хибики, в отличие от сына, умел вести себя в компании. Да и репутация у него была уважаемого в деревне человека, тем не менее он сам накладывал на себя тень, выпивая время от времени с людьми гораздо моложе него самого. Лишь выйдя из магазина, Дазай наконец разглядел, что приобрели у Бома эти двое. Хотару купила нынче популярные в деревне чипсы и бутылку колы, а Ноаки шоколадный батончик, зеленый чай и крекеры. Пройдя несколько шагов, Хотару открыла пачку чипсов, вытащила одну штуку, громко надкусила и демонстративно закатила глаза. — До чего вкусно! — произнесла она, протягивая пачку Наоки. — Попробуй, как тебе? Тот вытащил несколько чипсин и закинул их в рот. — Вкусно. А как тебе крекеры? Угощайся. Хотару заправила волосы за уши, аккуратно просунула руку в пачку и вытащила несколько соленых рыбок. — Тоже ничего, — ответила она, облизывая пальцы. Дазай, еще гуще покраснев от неловкости, крепче прижал соджу к груди, потными пальцами комкая черный пакет. Ему как никогда хотелось стать невидимым. Исчезнуть, испариться, сделать так, чтобы все мигом забыли о его существовании. Хотару и Ноаки потешались над ним весь обратный путь, угощая друг друга сладостями и посмеиваясь, криво поглядывая на него. Старики не давали ему карманных денег, так как сами едва сводили концы с концами. Осаму никогда и не винил их за бедность, за отсутствие карманных денег или модной одежды. Он брал только то, что ему давали, и даже не имел мысли просить о чем-то большем. Однако в этот вечер что-то темное коснулось его сердца. Вместе с неловкостью, жгучим стыдом и унижением, он ощутил злость и пустоту. Может, неспроста многие дети тыкали в него пальцем и называли брошенкой? Впервые он испытал неприязнь к матери и отцу, но тут же отмел сиюминутное чувство, позволив себе погрузиться в объятия мрачной меланхолии. Ближе к дому Хотару и Наоки свернули к роднику, заметив кого-то из близких, Дазай не проронив ни слова и уткнувшись глазами в землю, пошел дальше. — Осаму! — Накахара, поджидавший его у ворот, убрал тамагочи в карман и помахал рукой. — Я к вам заглянул, а Хибики-сан сказал, что отправил тебя в магазин. Отец купил мне одну классную штуку! Слышал про денди? Аж пятьдесят встроенных игр и два джойстика в комплекте. Как раз для нас с тобой. Хочешь поиграть? Дазай оторвал мрачный взгляд от земли, обвел его нечитаемым взглядом, от которого Накахара едва заметно поежился, и прошел мимо, буркнув холодное «нет».