Я верю в себя

Джебом миллионы раз заполнял дурацкие интервью, читателям которых было якобы интересно, какой должна быть девушка его мечты. Или парень. Романтически настроенный индивидуум. В этом гипотетическом объекте любви не было дорогущих спортивок от Fendi, врожденного трудоголизма, слишком богатого знания английского, которым Джексон не уставал делиться с бедными еле доучившимися в школе корейцами. Не было железобетонной уверенности в собственном успехе, тысячи рецептов народной китайской медицины и любви к сомнительной полезности органическим продуктам. Не было всего того, что Джебом успел узнать о Джексоне за жалкий месяц их знакомства — и того, что он узнает о нем в будущем, если Джексон не убежит от него с криками ужаса через три минуты после их официального знакомства. Джексон не был похож на человека, который бы сначала ввел Джебома в заблуждение, чтобы потом сбежать, выдергивая волосы на голове. (Чтобы довести его до этого, прикидывал Джебом, понадобится хотя бы еще полный месяц, проведенный на одном континенте, — а там Джебом сумеет включить весь свой хваленый шик энд секси и дотащить их до постели. У Джексона, в каком бы отчаянии он на тот момент ни был, не останется шансов). — Джебом, они готовы, начинаем через 15 минут, — поторопил его менеджер. Это было не первое его выступление с Creo En Mi, но и не последнее, наверное. Альбом чартился отлично, все по графику. С момента его выхода прошло уже девять (или одиннадцать? Джебом сбился) дней, и, хотя все было не так плохо, как когда они камбэкались группой от крупного агентства, он уже совсем перестал отслеживать собственный график, полностью перейдя на безнадежное существование вне времени, в котором не было места дням недели, а только бесконечная работа. — Джебом-а, ты хоть поспал? — недовольным (тоже невыспавшимся) тоном спросил менеджер, подозрительно топчась в дверях гримерной. — А ты, хен? Сон и еда по обоюдной договоренности были у них в максимальном приоритете (Джебом, чай, больше не мальчик, да и менеджер-хен тоже), но их все равно приходилось кусками распихивать между фотосессиями, интервью и выступлениями. Нельзя было забывать и про прочие социальные обязательства: поговорил, попел — молодец! Напиши сообщеньку, что ты живой, маме — она волнуется. Отправь максимально жалобную фотку Джексону; подожди других людей в студии, потому что они про тебя забыли; поной про свою тяжелую жизнь Джинену (ему все равно, он бессердечный, но он тоже ноет); попой, поспи, снова попой, снова ответь на двенадцать дурацких вопросов про свою личную жизнь (которой у тебя нет и не будет, и не потому, что тебе не положено, а потому что твоя потенциальная личная жизнь скоро забудет, как ты выглядишь без грима и синяков под глазами). — Кому в костюмерной вы на этот раз в кашу плюнули? — нуны из стаффа сегодня были знакомые и весело шутили, по третьему кругу закрашивая толстым слоем тоналки прыщи, появившиеся, когда они на прошлой неделе закрыли таким же толстым слоем расчесанную нервничавшим во время первого бэкстейджа Джебомом болячку. Джебом с менеджером подозрительно переглянулись, но нуны как всегда были правы. Ничем другим висящий в той же гримерной костюм-тройку телесного цвета объяснить было нельзя. В концепт-артах такого не было. — Будет здорово смотреться на экране! — бодрым фейковым голосом успокоил их менеджер, глядя на пиджак и жилетку, украшенные узорами из мрачных цветочков и готических крестов. Менеджера Джебома за последние две недели тоже явно поддостали, поэтому голос его звучал не очень уверенно. Джебом равнодушно закрыл глаза, подставляя лицо ловким пальцам и щекотным кисточкам. На светлой ткани костюма любая складка и замятина были так хорошо видны, что штаны Джебому разрешили надеть вот только пару минут назад, оставив щеголять перед записью в одних трусах и носках. Но цветочки, пусть и готические, Джебома не волновали. Их главной проблемой, по его мнению, была пара высоких, почти до колена, милитари-сапогов, самая неудобная которую Джебом когда-либо видел в своей жизни, а вчера за кулисами он обнимался с девочками из Твайс в полном составе. По поводу обуви они с хеном уже успели поругаться сегодня утром, и поднимать тему заново не хотелось. Один плюс: если он убьется во время хорео, все знают, кого винить. “Брейк э лег,” — удивительно кстати пришло сообщение от Джексона, приправленное жизнерадостным смайлом. Настраивая себя на выступление, Джебом в очередной раз подумал о Джексоне и о том, что может ждать их, когда они наконец-то встретятся. Глупый джебомов мозг любил закапываться в себя, волновался о мелочах и деталях, типа тех же сапогов (эка невидаль! Вот если бы Наен действительно одолжила ему свои острые шпильки...). Он состоял из тупых противоречий и был своим главным врагом, иногда не способный и сам разобраться в том, что хочет. Джебом не хотел себя слишком обнадеживать, ведь, возможно, это все было только у него в голове и Джексону такой романтический герой, как он, вообще не сдался. Всегда может оказаться, усмехнулся про себя Джебом, в последний раз проверяя гарнитуру перед выходом на сцену, что он пишет ему из вежливости, и в шутке про дружелюбного Джексона куда больше правды, чем кто-то, вроде Джебома, может вообразить. Джексон, со своей стороны ведь тоже не ожидал такого, как Джебом. Если он вообще его на самом деле ждал, но об этом Джебом строго-настрого запретил себе думать, оставив Джексону право самому сделать выбор и сказать о нем Джебому. Вся фишка Creo En Mi для него была в слепой вере в то, что все получится и что твои усилия, каким бы незначительным ты ни был, того стоят. И что сама битва, которую ты ведешь — с видимыми врагами или с демонами внутри себя, мнимая или настоящая — того стоит. В выбранную цель нужно обязательно сильно-сильно верить. Несмотря на трудности, несмотря на его тупые сомнения, мысленно повторял он, занимая исходную позицию посреди сцены под первые аккорды песни. Несмотря на злые слова, сказанные самому себе, косые взгляды, брошенные в зеркало. Софиты привычно слепили, но сквозь слепоту Джебом мог разглядеть ряды сидящих в темном зале фанатов, ободряюще размахивающих маленькими пенлайтами и выкрикивающих его имя. Обнимая микрофон одной рукой и глядя куда-то поверх их голов, Джебом прикрыл глаза и принялся выводить первые строчки о том, что любовь сильнее ненависти, обещая себе, что, что бы ни уготовила ему жизнь, он не испугается и попробует. — “Оооо”, — старательно тянул он ноту в конце первого куплета, не подозревая, что мироздание, в свою очередь, тянуть не стало и уже готово было преподнести ему сюрприз, окончательно переворачивая всю его дальнейшую жизнь с ног на голову. — “Оооо”. — “Крео ен ми”, — в этот раз голос Джексона, часть которого начиналась как раз следующей, донесся не из колонок, как Джебом уже привык, а откуда-то из зала и уже через мгновение он сам — вполне настоящий, живой и здесь — ловко взлетел по лесенке и присоединился к Джебому на сцене, в эту секунду напрочь забывшему все свои слова. — “Крео ен ми. Ай кен си”. Вместо него исправно голосила минусовка, а сам Джебом не мог оторвать от незваного гостя глаз. Джексон повторил одними губами “аннёнхасеё”, сложил руки в молитвенном жесте и легонько поклонился в его сторону. Мол, здравствуйте, господин Им Джебом. Вот и свиделись наконец. К насмерть удивленному Джебому наконец вернулся голос, он машинально поклонился в ответ и смог кое-как допеть второе “крео-крео-крео ен ми”, благо вот-вот начиналась рэп-часть и Джексону снова пора пришла петь. — “Той ночью я полз сквозь грязь, и, несмотря на окровавленную рубашку...”, — с невероятно серьезными щами, выдаваемыми каждому рэпперу при рождении, начал зачитывать по-английски Джексон, и Джебом, наконец, окончательно отвис, тут же сложившись пополам от смеха и всей абсурдности и киношности их ситуации. Отлепившись от микрофонной стойки, которая последние пятнадцать секунд держала его на плаву, подобно спасательному кругу, он присел на корточки и с непередаваемым восторгом, расплескивающимся из него через край, следил за тем, как двигается и выступает перед его публикой Джексон. На настоящем, живом и здешнем Джексоне был черный костюм — не спортивки и слава богу — и красная вязаная шапочка, по мнению твиттера, делавшая его похожим на большую клубничку. Джексон на сцене — и в реальной жизни — был поистине прекрасен, и он мгновенно раскачал отвлекшуюся было на сюрприз, которым стало его появление, публику и был готов вести их за собой уже через несколько строчек. “Я так хочу прикоснуться к нему сейчас”, подумал Джебом, чувствуя, как эта мысль доламывает последние бастионы у него внутри. Джексон закончил зачитывать свою часть с улыбкой на губах, и, улыбнувшись ему в ответ, Джебом вскочил на ноги, повернулся обратно к залу, ждавшему, ждавшему его все это время, и запел свой следующий куплет с новым воодушевлением. Джексон встал рядом с ним, совсем близко, подхватывая в нужных местах, и их голоса сливались в одну песню — полную надежды, смелости и, может быть, если Джебому очень повезет, любви. В своих размышлениях о вере и смелости Джебом всегда был один и думал только о том, что может исправить сам. Идти бок о бок с кем-то, выяснил он за следующие пятнадцать строчек их общей песни, а потом недели, месяцы и годы — жизни, было намного проще, намного сложнее, но и гораздо интересней. К счастью для конкретно этой любовной истории (и десятка фанвидов на ютубе, череды статей в таблоидах и бесчисленного количества шипперов, следивших за их дальнейшей историей), Джексон Ван оказался главным специалистом по решительным романтическим жестам в целом мире.