Глядя в бесконечные небеса

— Чуя, пожалуйста, будь очень осторожен. — Дазай был невероятно серьезен и почти суров. Это практические единичный случай, когда Накахара мог видеть его таким, когда Осаму позволял видеть себя таким. Все же, обычно он был игривым, показательно легкомысленным, умеющим преподать себя и уверенным в своих силах. Он часто шутил и подтрунивал, поэтому часто складывалось впечатление, будто он не воспринимает противников всерьез. Зачастую это было действительно так, потому что шатен всегда знал все и обо всех, так что мог со стопроцентной успешностью бороться с практически любым противником. А если и не мог, то у него для этого был верный напарник, готовый ради возлюбленного почти все сравнять с землей. Именно поэтому сейчас, глядя на настолько напряженного любовника, рыжий испытывал волнение, дискомфорт и, пожалуй, даже что-то отдаленно напоминающее страх. Потому что Дазай никогда не бывал настолько серьезным раньше — во всех битвах он ехидничал, комментировал происходящее, выводил противников на эмоции, чтобы те потеряли бдительность и проиграли, оказавшись в длинном списке на его собственном кладбище за спиной. В общем, он действовал как настоящий кукловод — хитро, спокойно, трезво и невероятно умно, переставляя союзников и противников, как шахматные фигурки. Разумеется, ни у одного врага против Дьявольского вундеркинда никогда не было и шанса. Именно поэтому Чуе сейчас так непривычно понимать, что Осаму, кажется, действительно взволнован появлением Достоевского. И взволнован в плохом ключе. Нет, конечно, он уже сумел себя зарекомендовать не с лучшей стороны для закона, но с хорошей для собственной репутации в криминальных кругах, и тем не менее… Шатен его не боится, но здраво опасается. А значит, и самому Накахаре тоже остерегаться этого типа, чтобы не пересечься с ним. — Осаму, что происходит? — взволнованно спрашивает парень, нервно прикусывая нижнюю губу. Он прекрасно ощущает волнение возлюбленного, поэтому и сам все никак не может до конца успокоиться. Конечно, сейчас они находятся наедине в их общей квартире, которая их совместной паранойей и стараниями превратилась почти что в мини-крепость, но предательское волнение начинает поднимать голову, от чего рыжика даже немного потряхивает. Он волнуется настолько, что у него даже живот почти что болит, а в горле пересохло, и он, затаив дыхание, ждет объяснений от напарника. — Ты же знаешь, что в Йокогаму заявился Достоевский? — спрашивает он так, будто думает, что кто-то действительно мог пропустить подобное событие. Нет, если бы тот не привлек к себе внимание, его приезд скорее всего так и остался бы никому не известен, но он устроил теракт, поэтому волей-неволей, а о его приезде знают уже практически все. — Знаю. — соглашается он, поджимая губы и передергивая плечами. Чуя жалеет, что его не оказалось рядом, чтобы обезвредить бомбу и предотвратить жертвы. Конечно, Накахара прекрасно понимает, что о пролитом молоке плакать уже поздно, да и время назад никак не отмотаешь, но против воли он испытывает почти противоестественное чувство вины. Он ничего уже не исправит — даже если очень-очень захочет (а он ведь хочет очень сильно) — но все равно уже случившегося не изменить. Однако глупая вина присутствует, будто бы он виноват в том, что из-за него погибли и были ранены эти люди. — Достоевский не мог бы придумать лучшего варианта, чтобы настолько масштабно заявить о себе. Это действительно так. Этот теракт был четко рассчитан чуть ли не по секундам, как и его значение. Это был явный сигнал, чтобы все сидели по домам, как мыши в норах, и боялись его. Он умел преподнести себя с нужным посылом. Конечно, едва ли из-за этого многолюдная и суетливая жизнь дневной Йокогамы сильно изменится, но люди уж точно станут осторожнее и внимательнее. Этим Федор наверняка привлек внимание к своему присутствию в городе и пустил следствие по ложному следу, добиваясь… Непонятно, чего именно, но он определенно чего-то добивался. Просто так настолько широкие и смелые жесты, когда у тебя нет практически никаких твердых гарантий в собственном успехе и достаточно веской выгоды, никто не делает. Разве что дураки, вот только этот тип скорее на противоположном полюсе с пометкой «гениальность». Судя по всему, он может представлять серьезную конкуренцию Дазаю, и тот это прекрасно чует, вот и недоволен. Рыжик кривится, недовольно фыркая, потому что в последнее время рядом одни гении, и их как-то слишком уж много на один квадратный метр. Куда не плюнь, на гения наверняка попадешь — тут процент такой вероятности уже к семидесяти подходит, хоть плачь. И когда это Йокогама стала настолько популярна у преступников? Почему не Токио, когда оно является столицей Японии — там ведь наверняка удастся куда большего добиться, чем здесь. Так почему именно Йокогама?! Что за странные комплексы у этого типа?! И всем преступником тут что, медом намазано?! Ну, видимо, все же намазано… — Он опасен. Очень опасен. — говорит тот, качая головой. — Ты даже не представляешь, насколько сильно. — Так объясни мне, чтобы я знал, к чему готовиться. — просит рыжик, поджимая губы и напрягаясь. Ему не нравится не знать того, что может нести опасность. Очень не нравится. Он терпеть не может быть не подготовленным к угрозе, потому что не знает, что его может ждать впереди. — Я обещаю быть осторожным, но мне нужно знать опасность в лицо. Конечно, Достоевскому еще надо достаточно много изучить и изменить свои планы под новые реалии, но однажды он все это изучит и выйдет на охоту, чтобы выполнить свою цель. Ее Осаму, судя по прищуру и закушенной губе, знает. И судя по всему, это знание ему очень сильно не нравится. И парень даже боится предположить, что именно могло вызвать у того такую реакцию. Но явно что-то не очень хорошее — иначе тот бы настолько мрачным и почти что потерянным не выглядел. Чуя нервно передергивает плечами, в красках представляя все то, что может натворить этот русский, когда освоится в Йокогаме, словно в родной берлоге. И что тот может натворить в дальнейшем, если о своем присутствие уже заявил терактом, о котором никто даже не догадался. Не то чтобы Накахара склонен к излишней рефлексии и переживаниям по пустякам (ой, да кого он обманывает…), но открывающаяся перед его глазами картина, даже если неполная, с каждой секундой нравилась ему все меньше и меньше. Точно такую же реакцию рыжик очень хорошо видит в глазах любовника, даже если тот смог бы скрыть такое от кого-нибудь другого, потому что у него всегда очень хорошо получалось его читать — за столько-то лет совместной работы было бы странно, если бы не научился. Они буквально настроены друг на друга, как два радиоприемника, и разлука в несколько лет ничуть не сумела этому помешать — лишь скорее усилила и укрепила эту связь, словно они являются одним организмом, разделенным на два тела. Впрочем, в какой-то степени так и есть. — Осаму, пожалуйста, я должен знать. — просит он, хмурясь, когда антиэспер молчит и лишь отводит взгляд, сжимая руки до побелевших костяшек. Чуя расстроенно вздыхает, видя, что Дазай не стремится раскрывать ему правды, хотя явно ее знает, но не стремится его расспросить. Он ведь прекрасно все понимает. Если Осаму пока не считает нужным посвящать его в какие-то не слишком аппетитные детали, кто он такой, чтобы настойчиво его расспрашивать, стремясь влезть на ту территорию, где ему явно будет не слишком уютно и спокойно. Он не хочет рушить то доверие, которое сейчас есть между ними. Ему просто стоит подождать еще немного, и тогда его партнер сам ему расскажет то, что он должен знать. Да, возможно, многое утаит, но если раньше это безумно сильно Накахару бесило осознанием того, что шатен ему все также не слишком-то и доверяет, то сейчас это вызывает тепло в груди и бабочек в животе от ненавязчивой заботы и желания уберечь его от излишнего волнения. Парень ведь и сам прекрасно знает, насколько же эмоциональным и параноящим до идиотизма он может быть — до того, что вполне способен слечь с нервным срывом на пару часов, так что желание его любовника скрыть некоторые факты и не раскрывать раньше времени все детали вполне понятно. Дазай сидит перед ним — спокойный, отстраненный, холодный и почти что закаменевший, будто статуя или полая красивая кукла; равнодушный и безразличный, словно его совсем не волнует происходящее. Это могло бы обмануть кого-то другого, вот только рыжик прекрасно знает, что Осаму сейчас взволнован, напряжен и обеспокоен, именно поэтому и выглядит так, будто является своей собственной статуей в натуральную величину и цвет. От таких мыслей рыжик с трудом удерживается от смеха, но он не хочет разрушать эту серьезную и почти что торжественную атмосферу, так что молчит, продолжая терпеливо ждать. Вообще, разумеется, Чуя не считал Осаму бесчувственным роботом, которого никто и ничто не может вывести из себя. Он прекрасно понимал, что шатен, как и многие из людей, порой является заложником своих страстей — те, кто почти ко всему равнодушны, скорее исключения из правил, чем норма — пусть напарник редко подобное показывал в открытую, предпочитая казаться неуязвимым и открываясь только самым дорогим и близким, от кого точно не стоит ждать удара в спину. Таких людей по пальцам одной руки пересчитать можно, хотя их наверняка еще меньше — Накахара точно знает, что таким человеком для Дазая точно являлся Одасаку, пока не умер. Еще таким человеком был Анго — до того, как ушел и предал, сделав вид, будто дружбы с ним и Одой никогда не существовало. Еще таким человеком сейчас является сам рыжик — по крайней мере, он сам очень на это надеется. Но раз Осаму демонстрирует ему все свои эмоции и позволяет знать практически все, то это определенно должно быть достаточно хорошим доверием между ними. Еще парень почему-то уверен, что шатен почти безоговорочно доверяет Ацуши, хотя встретил его совсем недавно. Очень странное ощущение почти сверхъестественного понимания этого факта, но это ощущение есть, и владелец Смутной печали не собирается с ним бороться. Это словно какое-то внутреннее чутье, против которого не стоит идти. Еще… Честно говоря, детектив не слишком-то и уверен, но ему кажется, что человеком, заслуживающим доверия, для Дазая еще является Акутагава. Ну, должен являться — за столько-то лет тот ведь сумел заслужить его доверие, показывая неукоснительную преданность, верно? — Не давай ему коснуться тебя. — наконец говорит тот, устало потирая виски. — Осаму? — еще раз переспрашивает Чуя, озабоченно хмурясь. — Не позволяй ему касаться тебя. Ни за что не позволяй. Увидишь черные волосы и фиолетовые глаза — беги и не оглядывайся. Он не должен дотронуться до тебя, чтобы его способность «Преступление и наказание» не активировалась. — поясняет тот, поджимая губы. — Даже в перчатках не смей его касаться и не позволяй ему касаться себя. Держись на расстоянии. — Преступление и наказание? — переспрашивает тот, вздохнув. Такая способность… Страшно представить, на что она способна. А уж в купе с гениальными мозгами и вовсе… — Звучит странно. — Тем не менее она очень опасна. — вздыхает шатен, передергивая плечами. — Хоть малейший намек на то, что ты испытываешь вину по отношению к чему-либо — да хоть к смерти котенка, которого ты недавно похоронил, она за это зацепится, и ты мгновенно умрешь. Так что не приближайся к нему и смотри в оба. — Говоришь так, будто уже с этим всем сталкивался. — качает головой Накахара, но осекается, когда тот вскидывает на него серьезный усталый взгляд и не отрицает. Рыжик недоуменно вскидывает брови, собираясь спросить, когда он успел это сделать, но тут его отвлекает звонок телефона, и это звонит Куникида, взволнованно выпаливая, что на директора Фукудзаву совершено нападение с ножом и тот сейчас лежит в больнице, страдая от неизвестного яда. И тут же мрачно поинтересовался, с ним ли находится его парень, словно опасался, что именно тот стоит за нападением. — Нет, Осаму со мной, и он тут точно не причем. — уверенно отвечает детектив, скрывая растерянность в голосе. После того, как в трубке звучат короткие гудки, он пошатывается, чувствуя, как у него слишком сильно начинает кружиться голова, а в ушах стоит непрерывный звон. — Началось. — вдруг мрачно говорит Дазай, доставая телефон и начиная что-то писать. Чуя переводит на него ошеломленный взгляд, чувствуя, как в ушах звенит все сильнее, а Арахабаки рвется на свободу с неудержимой силой, будто наконец-то проснулся через столько лет. До Накахары не сразу доходит, почему он так отреагировал на слова Осаму, а потом у него подкашиваются ноги, потому что он понимает. Вот что ему казалось таким странным… Вот почему он был так поражен и удивлен… Вот почему… Дазай не был ни капли не удивлен — даже не испытывал шок от столь необычного события. Осаму проговорил это короткое слово так обыденно, будто бы знал, что такое событие произойдет, и оно его ничуть не удивило. Он словно и правда все это предвидел. Но как?.. Откуда вообще?.. Он же не мог видеть будущее. Тем более, такое далекое, верно? Не мог же, да?! — Ты… Ты… Ты знал? — недоверчиво прошептал рыжик, оседая на пол и широко распахивая глаза. У него в голове не укладывается, что шатен мог предвидеть такое? Как вообще можно предвидеть такое событие? Это же за гранью понимания… Как можно предвидеть, доподлинно не зная планы и направление мыслей Достоевского, вообще предугадать нечто подобное?! — Я думал, что он выкинет нечто подобное, но позже, а не сейчас. Хотя да, я догадывался, что он может что-то такое сделать. — поясняет шатен, вздыхая. — Вот как… — выдохнул детектив, хотя не мог отделаться от мысли, что Дазай ему не все рассказал, а что-то не договорил. Словно в его мыслях о том, что Осаму может предвидеть будущее, есть какое-то зерно истины. Чуя даже помотал головой, потому что слишком уж диким было предположение, что тот может заглядывать в будущее. Конечно, шатен гениален — спору нет, но не настолько же, чтобы обладать столь редким даром. Иначе бы Мори его буквально боготворил бы за это, хотя он и так почти что на руках носил за аннулирующую способность. — Не переживай. — мягко говорит мафиози, вытягивая его из этих размышлений. — Я всего лишь предположил, что сделает Достоевский, чтобы рассорить Портовую мафию и Агентство, чтобы мы ему не мешали. Если бы не ты, у него все бы очень хорошо получилось. — Откуда ты знаешь? — Потому что лично я на его месте сделал бы тоже самое. — хмыкает тот, поджимая губы. — И знаешь, у него действительно могло все получиться, вот только он не учел несколько деталей. Меня на месте Босса мафии и тебя в качестве детектива. И, конечно, наши чувства друг к другу. — улыбается так, что его черты лица смягчаются, а в глазах горят душераздирающая нежность и теплые смешливые искорки. Ты же знаешь, что я люблю тебя, солнышко? — Я тоже тебя люблю. — отвечает тот, неуклюже поднимаясь с чужой помощью и подходя ближе, чтобы наклониться и нежно поцеловать уголок чужих губ. В его мыслях сейчас возможные варианты того, что могло бы произойти, если бы они с мафией действительно враждовали, и сразу накинулись бы на Портовых после нападения на Юкичи, как только предположили, что именно они стоят за этим нападениям. — А как же яд? — Не волнуйся, милый, я найду способ заполучить противоядие. — тихо говорит Дазай, и в его голосе звучит опасное обещание. — Считай это своим предварительным свадебным подарком. — Свадебным? — удивленно переспрашивает тот, округляя глаза и рот. — Именно. Я же говорил, что эгоистичен? Я очень сильно хочу тебя только себе, так что предлагаю пожениться сразу же, как мы избавимся от Достоевского. — пожимает плечами тот, хитро усмехаясь. — Накахара Чуя, я очень хочу, чтобы ты мне до конца жизни готовил завтраки, обеды и ужины. Ты выйдешь за меня, мое милое и самое любимое солнышко? — А знаешь… я согласен. — широко улыбается Накахара, щуря ярко-голубые глаза, в которых горят радость, нежность и безграничное счастье. — Только не рискуй понапрасну, ладно? Иначе я тебе точно уши оторву. И плевать, что тебе уже давно не пятнадцать. — У меня теперь есть тот, кто обо мне волнуется, поэтому я буду осторожен, обещаю. — тепло говорит тот, втягивая рыжика в глубокий и нежный поцелуй. — Ловлю на слове. — хмыкает детектив, мягко выдыхая и сладко жмурясь, когда Осаму начинает покрывать его лицо и шею нежными бабочками-поцелуями. У него все еще побаливает голова и стреляет в висках, но он чувствует себя таким любимым и счастливым, что просто не обращает внимания на этот маленький дискомфорт. — Люблю тебя. — А я тебя в три тысячи раз сильнее. — тихо обещает шатен, подмигивая.