Катастрофа

Когда в Диканьке и по округе стал массово вымирать скот, по привычке сперва списали это на волков. Но вот незадача — тушки-то оставались не только на месте, где пали, так ещё и нетронутыми, кажется. Поэтому вскоре объяснили это мором и стали пуще прежнего холить животину. Но как кто-то из детей приметил на шеях у коров аккуратный тонкий разрез от уха до уха, так и понеслась молва не то о человеке, не то о духе каком, который к зиме решил извести всех животных скотных. И потому в полицейском отделении вся работа была в описи падших, ибо ничего нового на очередной корове им вряд ли что удалось бы найти. Александр Христофорович ходил мрачнее тучи (впрочем, он и в обычные-то дни хорошим настроением не отличался, а уж сейчас так и вовсе гневался на постоянной основе без продыху), а потому Тесак старался сидеть тише мыши под полом, исправно переписывая начистую сведения: тридцатая туша, третья с того же двора. — Дух то злой, мстит кому или предупреждает, ну точно дух, — подумалось Степану, но подумалось отчего-то очень громко, аж вслух. За этим последовал громкий хлопок тяжёлой ладонью по столу. А потом со стороны полицмейстера раздалась тихая нецезурщина, и по участку разлился тяжёлый запах спирта. Договорился. Намедни, во время одного из осмотров отстрадавшей своё скотины, тяпнула Бинха за руку какая-то псина. Хозяин, конечно, не признался, потому как от собаки, получившей кнутом по хребту, ещё дня два толку было бы мало, да и получать нагоняй за шавку было обидно. А уж самому-то полицмейстеру с такой ерундой к врачу тащиться и вовсе было, как говорится, не с руки — потому и сам обрабатывал раны самогонкой, конфискованной в качестве извинений и благодарности у ближайшего казака. И вот сейчас тот самый стратегический запас, дрогнув под пусть и покусанной, но не менее уверенной рукой, выплеснулся, залив всю истерзанную ладонь и часть рукава рубашки, и теперь медленно стекал со стола на половицы. И Тесак сразу сник. — У тебя хоть в чём-то человек бывает виноват? — скорее с усталостью, с недюжинным раздражением спросил Александр Христофорович у своего писаря, стряхивая остатки влаги с руки — Вечно у тебя духи, лешие, мавки. А в итоге всё одно сволочью человек оказывается. Отвечать Тесак и не думал: во-первых, в таком состоянии духа Бинху ответ и не нужен был, а, во-вторых, всё равно не знал, что сказать. Замер, едва дыша, ожидая новых вопросов или даже чего покрепче — с полицмейстера станется, мог, когда совсем в дурном настроении был, и подзатыльник дать нерадивому писарю. Правда, ходил после этого такой нахохолившийся, будто ему самому по лобешнику дали, а не он только что руки распускал. И ни разу же не извинился! Хотя Стёпе оно и не надо… — Выйдем, — приказал Александр Христофорович, и, поймав на себе удивлённый взгляд, пустился в объяснения, как маленькому: — Дышать же нечем. А тебя, небось, всего такого правильного да непьющего, от одного запаха через минуту поведёт. Ловить потом тебя по всей деревне, что ли? Раз господин полицмейстер шутить изволил, значит, не так уж и раздражён — верный признак, что больше ругаться не будет. Потому парень, оставив все бумаги, шустро выскользнул на улицу. И верно, стоило на воздух выйти, так аж дышать легче стало. Бинх задержался — наверно, окошко открывал, чтоб проветрить? — и вышел вслед. Осень пока что была тёплой, даже слишком. Возможно, потому сейчас официальный вид полиции был не таким полным: без своего тёмно-зелёного пальто (ещё и с мокрым, остро пахнущим самогонкой рукавом) полицмейстер казался каким-то более расслабленным и менее строгим. Тесак же, поскольку всё ещё боялся гнева своего непостоянного начальства, даже воротник свой поправлять не хотел. Как уже сколько времени ходил «при полном параде», так и продолжал. — И вовсе я не непьющий, — с обидцей пробормотал себе в усы Степан, затылком подпирая стену участка. — Чего ты там муркочешь? — опираясь локтями на перила, через плечо спросил Александр Христофорович, — Чего ты там непьющий? — Всё я пьющий! — запрокинул было голову казак, забыв о том, где находится. Потому глухой удар затылка о стену не смягчила даже в кои-то веки не просто так надетая шляпа. Глухо хмыкнув, Бинх развернулся, облокачиваясь назад, чтобы лицом к лицу наблюдать за своим неловким писарем. Подкинула ж судьба кукушонка, не иначе. — Ты не пьющий, Стёпа, ты дурак, — как приговор прозвучало со стороны полицмейстера, — Ещё давай ты мне сейчас доказывать будешь, что выпить горазд и не зашибиться по пути. Обиженный на всё на свете, Тесак уже вовсю искал, как бы ему оправдаться перед Александром Христофоровичем. Знал же, что тот исключительно из спортивного интереса над ним издевается, но не реагировать не мог. Сколько всяких безумных мыслей сейчас посещало ушибленную писарскую голову — не счесть, а цепкий взгляд исследовал всё вокруг. Когда откровенно безумная, как есть шальная идея всё-таки посетила Степана, он над ней долго и не раздумывал, а последствия даже и представлять боялся: погибать — так с песней! Этот неприятный блеск в глазах был знаком Бинху, и потому тот внутренне был готов, пожалуй, ко всему чему угодно. С таким же блеском Тесак мог зимой, в ночь, кинуться искать заплутавшего ребятёнка по сугробам выше обоих сразу; с таким же блеском Тесак — в свои-то едва ли двадцать с небольшим! — гаркал на взрослых казаков, когда те намеревались очередную драку затеять, а Бинха рядом не было (или тревожить не хотел); с таким же блеском Тесак каждое новое поручение выслушивал, точно спичка загорался. Обычно всё это заканчивалось не то, чтобы плохо, но с не самыми приятными последствиями. Наверно, лишь поэтому полицмейстер удержался на ногах, когда Степан схватил его за запястье и потянул на себя. И, наверно, лишь поэтому мужчина как-то осоловело следил за тем, как его писарь подносит покусанную ладонь к лицу и влажно, широко проводит по коже языком. Обжигающе горячо. Физике да химии Тесак обучен не был (да и откуда тут, в захолустье, слова-то такие знать?), про испарение жидкости вряд ли знает, а потому чувствует только запах самогонки, но не вкус. А на вкус кожа Александра Христофоровича самая обычная, человеческая, кое-где лишь отдаёт металлом и немного солью: верно, рана какая открылась или что? Бинх руку отнимать не спешит, хотя и чувствует, как его слегка потряхивает. Где-то на задворках сознания подумалось: а если приказать, Тесак сейчас и колено ему вылизать готов будет? Но молчит. Молчит и сам Стёпа. Ради пущей храбрости он даже глаза закрыл, когда руку на себя тянул, и теперь боялся даже вздохнуть, не то, чтобы взгляд поднять. Мутную вечернюю тишину прорезает собачий вой. Под его аккомпанемент Александр Христофорович руку себе возвращает, но как-то не спеша, даже с неохотой, а писарь всё-таки поднимает веки, но смотрит куда-то в пол. — Ещё раз повторится, — с непривычной хрипотцой, почему-то шёпотом говорит Бинх, — на цепь посажу участок охранять. Вместо будки будешь под крыльцом жить. — Буду… — соглашается сорванным голосом парень, и полицмейстер понимает, что как раз до этого Тесак был абсолютно трезв, а вот сейчас — будто порядком пьян, не понять только, от чего. А сдерживаться Александр Христофорович уже и сам смысла не видит — налетает на невменяемого Тесака словно коршун, вжимает в стену, руку — ту самую, облизанную, на шее у него устраивает. Неудобно, чёрт возьми, душить того, кто тебя на полголовы выше, да разве ж это его когда останавливало? — Чтоб… Чтоб… без глупостей! — не может мужчина подобрать слова, рычит и злится. И сам себе же признаётся, что понравилось, что необычно это. И потому глухая ярость стелится на душе, будто сам только что что-то подобное сотворил и счастлив. Когда ладонь щипать начало, Бинх отдёрнул её от Тесака, бросая быстрый взгляд — так и есть, одна из ран посредине вскрылась. А у парня на шее не только след от руки — подтёки крови виднеются. А тому — и хоть бы хны! Голову запрокинул, глаза вновь закрыл и дышит бесшумно, через раз. Когда понял, что более не желает его смерти высокое начальство, пальцами растёр следы, улыбается, как юродивый и сверкает глазами, точно насквозь видит. — Место! — скорее от отчаяния, чем желания продолжать эту безумную игру, на одном выдохе произносит полицмейстер, и сам же удивляется, как быстро, бесшумно и, главное, чёрт бы его побрал, покорно Степан возвращается на рабочее место. Перевязать ладонь — чтобы всякие там собаки лизать возможности не имели — и заняться делом, будто ничего и не было, дописать отчёт. И завтра с утра приняться за дрессировку. А то ещё, не дай бог, на людях руки лизать вздумает. От одной мысли о подобном в глубине души Бинха зашевелилась тёмная, тягучая ревность. Вот уж нет. Такое только… наедине. И чтоб без глупостей. А без каких именно глупостей, он подумает завтра.