Живой

Денис… Денис жил с Глебом и Алькой. Всё это время его опекал Гордеев. Они совершили немало вылазок на природу, на лыжные курорты. Возможно, благодаря Гордееву наладилось общение Леры и Дениса. После разговора с Глебом Костя в нарушение правил взял Дениса на поисковую операцию. С тех пор Денис регулярно выходил на поиски людей в составе «Сокола». Для Кости это было двойной нагрузкой — помимо основной работы приходилось постоянно держать мальчика в поле зрения. Но Костя знал, ради чего он это делал, — Дениса нужно было как-то отвлекать от старой компании и грозившего стать вредной привычкой общеизвестного способа топить неприятности в содержимом бутылки. Первое сентября восьмого класса Денис отметил в спортзале. После вынужденного длительного перерыва Франсуа вернулся к занятиям и пригласил мальчика с собой. Денис мечтал накачать мышцы и покорить Лизу Темникову, поэтому серьёзно занялся тренировками. Лера была против этих занятий, боялась, что брат ещё не достаточно окреп, но Гордеев как лечащий врач дал добро на физические нагрузки. Вечера с Алькой и Лизой Темниковой, дни у Гордеевых, один вечер в неделю у Емельяновых, участие в поисковых операциях, занятия на вертолётной площадке, занятия с репетиторами и регулярные тренировки в спортзале сделали жизнь Дениса необычайно насыщенной и не оставили времени на глупости. Он резко повзрослел и активно выбирал будущую профессию. Денис пережил настоящее потрясение, когда Лиза Темникова, закончив одиннадцать классов, уехала учиться в Москву. Там она встретила молодого футболиста и вышла за него замуж. В те дни Денису казалось, что его жизнь терпит настоящий крах. На время он утратил интерес к спорту и полетам на вертолёте, но потом вдруг увлёкся девчонкой в косынке, на которую регулярно засматривался, бывая в храме вместе с Глебом. Девочка Оля оказалась ровесницей, училась в лицее, мечтала стать журналистом, чтобы ездить по миру, изучала несколько иностранных языков, и Денис с удивлением для себя открыл, что храм посещают далеко не «отсталые элементы общества». В попытке покорить Олю Денис возил её на вертолётную площадку и катал на вертолёте. Конечно же, все происходило под контролем Кости, но было обставлено так, что Денис тут «сам хозяин» и полноценный пилот. Денис встречался с Олей все школьные годы, а потом женился на ней. После того как у Емельяновых родила дочь, Денис окончательно утратил иллюзии относительно Нины. К тому же, он повзрослел и начал понимать, что Нина никогда не станет ему матерью. Он мог рассчитывать только на дружбу, что в общем-то и было между ними. В то время Денис больше сблизился с Емельяновым, который по каким-то причинам, совсем не понятным Денису, активно поощрял интерес юноши к себе. Григорий Анатольевич был интересен Денису в первую очень потому, что занимал пост мэра, был важным человеком с огромными возможностями, с обширными связями. Он мог устроить Денису проход на любое мероприятие, познакомить с любой местной знаменитостью и разбирался в политике. В то время Денис уже интересовался политикой. Несколько раз Емельянов и Нина брали Дениса в заграничные поездки. Знакомым Емельянов неизменно представлял юношу как племянника. В то же время Денис сблизился с Аллой. И хотя между ними сложились дружеские отношения, неожиданно для всех он начал называть её матерью. Участвуя в поисковых операциях, занимаясь спортом и беседуя о политике с Емельяновым, Денис твердо решил связать свою жизнь с небом. Он грезил совершить подвиг, а его героем стал герой Глеба — Евгений Родионов. После окончания школы Денис поступил в Краснодарское военное училище и через пять лет выпустился в звании лейтенанта 37-й воздушной армии. Он управлял стратегическим бомбардировщиком ТУ-160, сверхзвуковым ракетоносцем с ударным вооружением из двенадцати крылатых ракет большой дальности. Вдали от дома Денис больше, чем по остальным, скучал по Алле. Переосмысляя свои отношения с приёмной матерью, он жалел, что долгие годы не принимал её. Он писал Алле нежные письма и отправлял их по почте. Каждое его письмо начиналось со слова «мамочка». Лере и приёмным родителям Дениса было трудно принять его жизненный выбор — Денис служил в действующей боевой части. Жена Дениса Оля, отучившись в МГУ на факультете журналистики, вынуждена была забыть об успешной и интересной работе и отправилась вслед за мужем в скромную военную часть, в съёмное тесное и старое жильё. Она разделила судьбу огромного количества современных декабристок, оставивших родных, карьеру и материальные блага. Оля с красным дипломом МГУ работала не по специальности, начинала день, прощаясь с мужем, на всякий случай навсегда, весь день проводила в напряжении, по часам заглядывая в новостную ленту Яндекса, а потом с замиранием сердца каждый вечер ждала заветного звонка — «Оля! Буду дома через полчаса!» Ибо такова судьба военных летчиков — уходя утром на службу, они не знают, вернутся ли домой живыми. И такова участь жён военных — ждать и молиться. Лера и Гордеев... Гордеевы сумели сохранить семью. Короткое расставание испугало их обоих и привело к пониманию того, что семейная жизнь — это огромный труд. Это тяжёлый путь взаимных уступок, а счастливые фотографии с природы, из театра, с застолья или воскресной прогулки — лишь маленькие станции отдыха на этом жизненном пути. Остановки. Результат труда. И от одной остановки до другой можно дойти, только если неустанно трудиться, преодолевая, прежде всего, свой эгоизм. И если кто-то с лёгкой завистью думает, что, вот, поженились и у них всё хорошо, тот ошибается — он и не подозревает, какой ценой порой людям дается семейное счастье. Счастье быть одним целым. Не просто жить под одной крышей, как живут многие, — а жить по-настоящему, с доверием и любовью. Они обвенчались спустя неделю после венчания Глеба и Альки, в том же храме, никому об этом не сказав. В тот же день Лера сделала то, чем загорелась ещё на свадьбе Глеба, — она повесила замочек с именами «Саша и Лера» на ограду в парке — зачем-то рядом с замком брата. Гордеев подсмеивался над этим романтизмом, но согласился, что «юным» и «пузатым» можно ещё баловать себя подобными проделками. Весной, как и задумали, Гордеевы съездили в Париж. Это была незабываемая поездка, по крайней мере для Леры. Несмотря на то, что Лере было уже тяжело ходить, они гуляли — не спеша, от кафе до кафе. В те дни они много разговаривали. Гордеев был серьёзен, влюблён и почти не шутил. В те дни Лера, наконец, рассказала мужу всю неприглядную правду о зимней поездке в этот город. Она училась доверять мужу — жить в себе, замкнуто, очень удобно, но тогда невозможно выстроить близких отношений. Они много фотографировались и на Александровском мосту, среди множества сердец, оставили свой замок счастья. Теперь в этой огромном разноязыком океане любви плескалось и на русском — «Саша и Лера». Эта поездка нужна была им обоим. Их семейная жизнь началась внезапно и — с бегства. Лера не вышла замуж, нет, она сбежала из ненавистного ей дома. И сразу же — трагедия за трагедией. Денис, Алла... Открывшаяся правда о смерти ее родителей. И — новая должность мужа. У них был медовый месяц — урывками, между её учёбой и его работой — работами! — в ординаторской, ночами, на неудобном дешёвом диванчике, в ожидании круглых глаз запыхавшейся медсестрички с криком: «Александр Николаич! Привезли!» И потом — бегом по длинному коридору в операционную, где, по словам ее брата, «кровь, грязь и боль». Но медовые месяцы так не проводятся. На то они и медовые, чтобы обниматься, смеяться, узнавать друг друга, и далеко не в операционной. Медовый месяц, он ведь не профессиональный союз начинает, а сердечный. Всего этого у Гордеевых ещё не случилось. Не было романтики, не было разговоров о любви, о себе, о будущем. Не было касания душ. У них просто не было на всё это времени. Не было всего того, что сближает и делает союз нерушимым. Их семья кроилась наспех и грубыми стежками. В Париже они прожили этот медовый месяц, уже венчанными, уже познавшими расставание и поумневшими. Помудревшими, если есть такое слово в русском языке. У них была неделя на то, чтобы узнать друг друга. Цвела сакура, грело солнце, они готовились стать родителями — невозможно было не любить друг друга, невозможно было не говорить откровенно. Лера была нежна, как в начале их близости. В те дни Гордеев смог победить сомнения в отцовстве их ребёнка. Незадолго до рождения первенца Лера, по настоянию мужа, сдала экзамен и получила сертификат медицинской сестры. Она подала документы в университет на факультет журналистики, прошла вступительные испытания в виде написания эссе и беседы на иностранном языке, и её приняли. Лера не знала, но Олег Викторович, по просьбе Глеба, подстраховал её. Леру приняли на третий курс с тем условием, что в течение года она сдаст недостающие дисциплины. Лера и Глеб возобновили общение поздней весной, ещё на четвертом курсе. Никто не знал, что происходило в семье Глеба, но Глеб вдруг неожиданно повеселел и снова начал разговаривать. Он вдруг загорелся учебой. В те дни они снова начали ездить вдвоём на кладбище. Эти короткие встречи у последнего пристанища её родителей нужны были Лере — она ещё не всё проговорила, не всё ещё выяснила, не обо всём спросила. Глеб так же, как и Олег Викторович, имел отношение к гибели её родителей. Открывшиеся подробности жизни её родителей, рассказанные Олегом Викторовичем, заставили Леру многое передумать и переоценить. Они оба — и Лера, и Глеб — повзрослели за этот год. Лере мучительно хотелось понять, как Глеб мог любить свою мать после всего, что узнал о ней. Может быть, ей это нужно было для того, чтобы найти в себе силы простить Аллу и отпустить, наконец, свою боль. Ей мучительно хотелось знать, подозревал ли Глеб, что Олег Викторович унижал его нелепыми сравнениями с ней далеко не из-за разгильдяйства сына и далеко не из-за примерного поведения самой Леры, а из-за матери. И если знал, то как он смог простить мать, из-за которой у него было отнято многое — чувство собственного достоинства, внутренний комфорт, радость полноценно жить. Может быть, в его рассуждениях она могла найти аргументы, чтобы простить Аллу. Но Глеб не помог ей. Он мало говорил о себе, иногда отвечал, но всегда нехотя. Глеб изменился. «Я больше не держу обиды на отца», «Я люблю свою мать любой» и «Лера, если бы ты знала, как много в жизни вещей, которые на самом деле не заслуживают наших переживаний» — это всё, что он сказал о себе. А о самой Лере… О ней он говорил. Он старался помочь. Лера видела, знала это. Но всё это было не то, не могло помочь ей ответить на главный вопрос, как Глеб нашёл в себе силы, чтобы просить не чужих — самых близких, боль от слов и действий которых просто невыносима. Многократно она слышала от Глеба слово «Бог», но ей сложно было пока понять глубинный смысл этого слова. В её представлении, как и в представлении многих, Бог был, скорее, строгим судьёй и волшебником. — Я прошу Бога помочь мне простить твою мать, — сказала однажды Лера. — Прошу и не могу простить. — Знаешь, Лера, я долго не мог простить Емельянова, а когда потерял Альку, понял, что нет ничего важнее того, что потерял, и моя ярость на Емельянова куда-то испарилась. Потом я получил потерянное обратно… Я думаю, прощение достигается через благодарность. Но если умом не получается дойти до этого и сердцем принять, то Бог научит, как было со мной. Аля ведь говорила мне про благодарность, но я не понял, и был научен. Это были страшные дни постижения простых истин. Глеб говорил загадками. Лера мало что поняла. Поняла только, что Глеб недавно пережил нечто тяжёлое, невыносимо тяжёлое, какую-то утрату, связанную с Алькой, после чего даже Емельянов больше не виделся ему преступником. В тот же вечер Глеб прислал Лере ссылку на акафист «Слава Богу за всё!» — о простом, о земном. О радости — просто жить. Просмотрев этот акафист, Лера подняла голову от экрана телефона и вспомнила, что её мудрый муж Александр Гордеев говорил ей то же самое, просто иными словами. Кажется, он призывал её жить без оглядки на Аллу и ценить то, что она уже имеет. Лера решила на время оставить этот мучительно-невыполнимый порыв простить Аллу и заняться своими статьями. Лера продолжала работать в «Галерее», пока не закончила университет. Всё это время она писала, и особенно много о врачах. Первую статью на медицинскую тему Лера посвятила своему мужу, гениальному нейрохирургу и бескорыстному человеку. Она брала интервью у Гордеева, но тот всё никак не хотел быть серьёзным, а потому на фото, вышедших в печать, получился хохочущим и довольным. И всё это на фоне Лериных утверждений, что в нейрохирургической работе нет никакой романтики, а только «кровь, грязь и боль». У Гордеевых родилось двое детей. Через два года после Петра появился Николай. Гордеевы решили — пусть их сыновья носят имена их родителей. Олег Викторович взялся помогать молодым с первого же дня рождения Петра. Аллу к внуку не звали, да и сама она не рвалась. У неё теперь были Алька и Денис. Было кого воспитывать. В те времена, когда Денис уже учился в лётном, бездетный Глеб иногда звал к себе. И тогда Гордеевы приезжали всем своим шумным, почти мужским, семейством и встречались в доме молодых Лобовых ещё и с Викой и Франсуа, ставших к тому времени семьей Морелей. Это были весёлые встречи, потому что, собравшись вместе, Гордеев и Франсуа образовывали весьма оригинальную команду шутников. Они так заразительно хохотали над своими же шутками, что шустрые сыновья Гордеева на время затихали от изумления. Глеб больше не хохотал — он тихо смеялся и не выпускал из руки Алькину ладонь. Её брат изменился навсегда. Несмотря на то что Лера не могла принять Аллу и примириться с ней, её сыновья, Петр и Николай, время от времени бывали в родительском доме Лобовых. Звал Олег Викторович, настаивал Гордеев. Лера соглашалась. В основном, Пётр и Николай бывали в доме Лобовых вместе с отцом в день рождения Олега Викторовича и во все праздники. Гордеев всегда поздравлял «тёщу» лично. Лера думала, что своим примером он пытался примирить её с Аллой. К слову, у Куратовых тоже родился ребёнок. Они так и не съездили в Париж, предпочли свою уютную и шумную дачу. Глеб и Алька… Глеб всё-таки сумел претворить свою мечту в жизнь — стал детским кардиохирургом. Несколько раз он по протекции Франсуа стажировался в Штатах. Последняя стажировка была годичной. Каждый раз Алька ездила с Глебом — без неё он не мог жить. Не хотел. Во время его последней стажировки Алька работала безвозмездно, в рамках образовательного проекта, — как младшая медицинская сестра в том же детском кардиоотделении, где стажировался Глеб. Глеб отказался от предложения руководства клиники остаться в ней в качестве постоянного сотрудника. Молодые Лобовы вернулись в Константиновск, и Глеб работал в отделении кардиохирургии, пока ещё под началом Франсуа, но уже детским хирургом. К тому времени центральной больнице было разрешено брать маленьких пациентов с патологиями сердца. Иногда Глеб думал, почему он видел себя только детским хирургом. Это было труднообъяснимо даже для него самого. Он думал об этом и всегда, блуждая в догадках, натыкался на воспоминания о девочке, умершей в отделении Гордеева… Ему всё ещё снился его кошмар, но реже — он больше не работал на «Скорой». Дежурства на «Скорой» Глеб вспоминал часто и с ностальгией. Алька, получив специальность терапевта, осталась работать медицинской сестрой в отделении нейрохирургии. За те годы, что ей приходилось преодолевать свой страх перед чужой болью, она привыкла к людскому страданию настолько, насколько к нему можно привыкнуть. Она не могла уже бросить больных, особенно лежачих, особенно тех, к кому никто не приходил. Теперь они работали в одной больнице. Работали много, но и виделись почти постоянно. В перерывах между операциями Глеб всегда поднимался в нейроотделение. Иногда, когда у Альки были ночные дежурства, он, пробыв с ней до десяти вечера, все никак не мог уйти и порывался остаться, чтобы помочь и просто быть вместе, хотя бы в работе. Но Алька неизменно прогоняла его домой — хирург должен высыпаться. Он возвращался в пустую квартиру, где его ждал верный ленивый Мурзик, брал кота на руки и долго бродил по квартире, не находя себе дела. Глеб не мог жить спокойно без Альки. Те страшные три месяца, первые в их семейной жизни, миновали и больше не повторялись. Следуя своим представлениям о настоящей семье, Глеб по-прежнему работал над отношениями с женой, и у них получалось жить в согласии и доверии. Каждый из них мог с уверенностью сказать, что был счастлив в этом браке. Они не ссорились. Никогда. Может быть, потому что Алька от тихого восторга всегда соглашалась с Глебом, или от того что он научился быть спокойным и здравомыслящим, даже когда внутри все кипело. Он очень боялся возвращения тех страшных дней… Спустя годы Алька по-прежнему смотрела на него с восторгом, одаряла его тихой нежностью и крестила каждый раз, как он уходил из дома. Он редко уходил из дома без неё — только на работу и к Лере. Вокруг кипела жизнь — знакомые семьи одна за другой обзаводились детьми. У них не было детей, поэтому в их доме часто по несколько дней жила Лиза и гостили племянники, мальчишки Гордеевых. Денис уже учился в лётном училище, они остались одни. И ещё Мурзик. После семи лет брака Глеб начал думать о приёмных детях, особенно когда приёмный появился у Смертиных. Но Алька неожиданно отказалась. Это был единственный случай, вызывающий её категорический протест. — Ты сможешь, ты ласковая, — уговаривал её Глеб. — Ты сможешь. — Дело не в том, смогу или не смогу, Глебушка, — ответила Алька. — Я не хочу. — Почему? Ты же… — Правильно, сама! — она не дала ему договорить. — Сама оттуда, — Алька прижалась к нему. — И именно поэтому я не хочу. — Я не понимаю, Аля, — Глеб гладил её по спине. — Тут многое… Многое, — Алька подавила вздох. — Я не хочу вспоминать и боюсь, что не смогу. — Но ты смогла бы найти подход к таким детям, тем более что ты знаешь, как надо, — пытался уговорить её Глеб. — Но я не хочу, — снова возразила Алька. — Я не хочу проблем, я устала от той жизни, у меня нет ресурса, чтобы тянуть ещё кого-то из того болота. Я хочу всё забыть. Я хочу твоих детей… И, — Алька поёжилась, — я знаю, это очень эгоистично. Но если ты будешь настаивать, а я соглашусь, то я буду несчастна. Она хотела забыть прошлое. Это было её право. Несмотря на то что давно уже мечталось о детях, Глеб больше не предлагал Альке усыновление. Они проверялись — со здоровьем было всё в порядке. «Вы ещё молодые, успеете», — утешали их врачи. — Боженька хочет, чтобы мы больше молились. Он же всё может дать, если попросишь, если сам в чем-то потерпишь. Боженька не даёт нам детей, потому что мы ещё чего-то не поняли, чего-то важного, — рассуждала Алька, когда вечерами они гуляли в парке или лежали на диване, обнявшись. — Но что мы должны понять? — задумчиво спрашивал Глеб. — Любая проблема должна приближать к Богу, — убеждённо отвечала Алька. После одного из таких разговоров Глеб открыл ноутбук. — Давай в выходные смотаемся в Москву, — сказал он. — Сможешь поменяться сменой? — Смогу, — Алька всегда соглашалась, почти не глядя, как сейчас. — А зачем? — Вот, — Глеб повернул ноутбук, и Алька, приподнявшись на диване, увидела икону Матроны Московской. — Мне посоветовали. — Кто? — машинально спросила Алька. — Не поверишь, — Глеб откинулся на спинку кресла и победно заложил руки за голову. — Фрол! Вчера своих привозил к нам в отделение, пока пациента готовили, перекинулись с ним парой слов. — Коля, — улыбнулась Алька. — Какой молодец. А мы и сами могли бы догадаться. Надо больше молиться и поездить везде. Так? — Так, — кивнул Глеб. — Сгоняем? — Сгоняем, — Алька соскочила с дивана и обняла Глеба. — Хороший мой, родной, будут у тебя дети, будут! И у меня, — засмеялась она и кинулась целовать его. — Твои будут! Я хочу, чтобы все были похожи на тебя! И чтобы твоя мама была счастлива! — Мама, — Глеб вспомнил о матери, улыбнулся. — Долго же она ждёт. — Я себя виноватой чувствую перед ней, — Алька посерьёзнела. — Аль, ну что ты, — Глеб чмокнул её в лицо. — У неё хватает забот. Диня вот, и Лизаветка. И племяши. Хватит с неё пока. С тех пор они начали ездить по святым местам. Может быть, это время тихой размеренной жизни было дано им, чтобы лучше узнать друг друга, или как компенсация за неспокойную юность, или для того чтобы через какие-то собственные искания и открытия приблизиться к Богу. После десяти лет брака у Глеба и Альки появились дети. Долгожданные, выстраданные, вымоленные… Мальчик и девочка, погодки. Свою дочь Глеб назвал Ангелиной, в память о тихой девочке, на дверь палаты которой он и спустя много лет не мог смотреть без боли. Крёстной детей стала Ирина Васильевна Ковалец. Все эти годы Ирина Васильевна была одним из немногих друзей семьи молодых Лобовых, вхожих в их дом без приглашения. Она приезжала к ним и заходила со словами: «Ну, здравствуйте, дети». Её всегда принимали тепло. Алька суетилась, подкладывала подушку под спину, чтобы удобнее было сидеть. Может быть, именно этой заботы и не хватало одинокой Ковалец. Они мало выходили в свет, почти не приглашали к себе. Не хотелось шума, пустых разговоров, которые обычно бывают в большой компании. Хотелось тишины, думать, смотреть друг на друга. Любить. Общения хватало вне дома. Глеб оперировал с другом Франсуа, встречался с Фроловым, с Ниной, со Смертиным, с Рудаковскими. Каждый день он заходил перекинуться парой слов к Олегу Викторовичу в кабинет. Те страшные первые дни семейной жизни, когда многое было передумано и переосмыслено, помогли ему окончательно расстаться с обидами на отца. У Альки остались прежние друзья. Наиболее близки они были с Катей. Со Светой Альке было трудно общаться — Света постоянно говорила о детях из «Домика». Это была болезненная тема для Альки. Живя в счастливом браке, Алька хотела забыть своё прошлое. С Костей они часто созванивались, но встречались редко. Костя был женат, воспитывал детей. По воскресеньям в их дом приходила Нина. Это была традиция, её никто не мог отменить. Семьями Лобовы ни с кем не общались, да и некогда было. Иногда Глеб всё же собирал в своём доме Гордеевых и Морелей. Это были шумные вечеринки, которые долго помнились. Несколько раз в неделю к ним приезжала Алла. Она никогда не оставалась надолго — пила чай, узнавала, что "всё хорошо", и уезжала. За долгие годы она наконец привыкла к невестке. Та должным образом заботилась о её «мальчиках», переняла почти всё из того, чему её учила Алла, была предельно уважительна и делала ей частые мелкие подарки. Спустя годы Алька продолжала каждый раз заходить к Олегу Викторовичу в кабинет, но теперь уже без ожиданий. Те первые годы, когда она ревновала его к Лере и мечтала, чтобы Олег Викторович любил её как дочь, безвозвратно миновали. Любовь, заботу, понимание — всё, что так не хватало Альке, она нашла в Глебе. Все эти годы Глеб пытался любовью штопать прорехи Алькиной жизни. Её страхи, её странности — он давно принял это. Он ждал, когда же Алька начнёт спать, как все люди, — на спине, раскинув руки. Это произошло не сразу, а спустя годы, когда их дети уже подросли, а самим им перевалило за сорок. Прошлое медленно отпускало Альку. КВАДРАТ Сложился квадрат… Искусственно, причудливо. Силой скрытых мотивов. Неосознанно — квадрат. И в этом квадрате было некомфортно всем. Потому что в центре этого квадрата жила Алла, и та история из прошлого — гибель Чеховых. Лера… Лера так и не отпустила его. Она не могла отпустить его. Он должен был быть рядом, при ней. Он был сыном Аллы. Алла беззаветно любила его. И потому он должен был зависеть от Леры, должен был любить Леру — как продолжение Аллы, отнявшей у нее родителей. Он должен был бежать по первому ее зову, и он делал это каждый раз, когда она звонила ему. Это началось после ее зимней поездки в Париж, еще когда они вместе учились в институте. Она просила свозить ее на кладбище, в торговый центр на окраине города, куда угодно — отрывая его от Альки. Когда Лера ушла из института, Глеб тоже должен был быть все время рядом — он так же возил ее к родителям, он первый должен был читать ее статьи, слушать ее... Потом, спустя годы, она так же могла позвонить в больницу и сорвать его с работы, или своей просьбой заставить его выйти из дома, поздно вечером, чтобы купить и привезти, к примеру, нужное ей лекарство. Это случалось не каждый день, но довольно часто, учитывая то, что каждый из них жил уже своей семьей. Она так и не смогла отдать его Альке. Никому. Он был ее компенсацией за сиротские годы в чужом доме. Унижаемый отцом, он был ее болью. Сын убийцы, он был ее местью. Любящий Аллу, он был той любовью, которую отняла у нее его мать. Это были очень сложные мотивы, которые в разные периоды своей жизни Лера осознавала по-разному, всегда размыто и не до конца, но все они, сплетаясь в один причудливый узел, душили и Леру, и Глеба. Лера иногда думала о том, почему не может отпустить Глеба, и, погружаясь в глубину своих мотивов, пугалась их эгоистичности и бросала — думать. Думать об этом было невыносимо. Но она не могла отпустить Глеба. Глеб… Срывался по первому ее капризу, по первой просьбе, по любому звонку. У него тоже был мотив — вина. За себя, за мать. За всех Лобовых. И где-то в глубине сердца каленым выжженное – ЛЕРА. Он рад был бы все стереть, забыть, преодолеть чувство вины, но — она не давала ему, постоянно теребя его чувства. Он принимал это как должное. Он думал, что она нуждалась в нем, и не ошибался в этом своем понимании. Он ошибался только в ее мотивах. Алька… Когда Глеб шел к Лере, его неизменно провожала жена. Глеб не мог правильно оценить Лерины мотивы, но Алька — могла. В этой сложной связке она была «новенькой" и потому имела возможность взглянуть на сложившиеся отношения Леры, Глеба и Гордеева со стороны, трезвым взглядом. Она давно уже поняла, что Глеб для Леры не просто мостик, соединяющий ее с прошлым. Он — ее власть над Аллой. Бессознательное. Власть условная, разъедающая душу и мучающая ее саму. Она видела этот Лерин взгляд с вызовом к ней, к Альке, когда Лера подходила к ним с Глебом с просьбой свозить ее куда-нибудь. За этим вызовом, за этим подчеркивающим близость «братик» скрывалось чувство вины. Не было бы вины, не было бы вызова. Алька ясно понимала это. Она понимала, что Лера не даст Глебу забыть себя, что она будет мучить его надуманными проблемами до конца, до тех пор, пока сама не простит Аллу. Они говорили об этом с Гордеевым ночами. Иногда, когда Гордеев был близок к срыву. Альке удавалось на время успокоить Гордеева. Тот спрашивал, не ревнует ли она. Однажды спросил напрямую: «Алька, ты дура или прикидываешься?» «Я? Наверное, дура, — ответила Алька. — Но я не ревную. Я жалею их. Больше всех — Леру. Молитесь за нее». Между Гордеевым и Алькой сложились странные отношения. Иногда он искал этих откровенных разговоров, в другое же время намеренно не замечал Альку. Но премию Алька всегда получала максимально высокую. Гордеев… Вернулся к своим подозрениям — Лера не давала забыть ему. Она не скрывала близкой душевной связи с «братом», в ее речи часто мелькало «А мы с Глебом», «Глеб сказал», «Глеб сделал»… Порой Гордеев ненавидел Глеба. Умный и великодушный человек, Гордеев порой испытывал странные чувства — помесь ярости, непонимания, растерянности, отчаяния и желание мести. Кому мстить — он не знал. Все равно — кому. Жить в напряжении было порой невыносимо. Странно, но в те минуты, когда они собирались семьями, Гордеев был абсолютно спокоен. Он видел тогда — ничего. Ничего нет! Это было странно, необъяснимо. Порой он почти ненавидел Альку, за то что — оправдывает, жалеет «брата» с «сестрой». Иногда, когда накатывало, он с тихим ожесточением спорил с ней ночами в избе-исповедальне, как он с иронией называл теперь свой кабинет. А потом… Потом, после этих споров, он успокаивал себя Алькиными словами. Помогало… Алька умела выстраивать правдоподобные теории. Эти разговоры повторялись нечасто, но вновь и вновь — Гордееву нужен был ресурс, чтобы жить дальше спокойно и весело, как они жили с Лерой. Кроме Лериной тяги к Глебу, в семье Гордеевых не было проблем. О своих нечастых, но всегда бурных сомнениях Гордеев не разговаривал с Лерой. Может быть, поэтому Гордеев, следуя Алькиной версии, так «вцепился» в «тещу». Если Алька окажется права, то, простив Аллу, Лера отпустит Глеба и перестанет мучиться сама, рассуждал он, всячески толкая Леру на примирение с Лобовой. Глеб и Алька... Каждый раз, бросаясь помогать Лере, Глеб чувствовал, что предает Альку. Он любил ее, и любил так, что каждый день благодарил Бога за это счастье быть рядом с ней. Но он не мог отказать Лере — вину Лобовых было не искупить прижизненно. Он мучился, оставляя Альку одну, у порога. Выходил за дверь и, спускаясь вниз по лестнице, виновато держал ее поцелуй и крестное знамение. Однажды он не выдержал и, еще не успев выйти из подъезда, вернулся. Молча сел в кресло в пустой темной прихожей. — Глеб? — Алька не сразу поняла, что он дома. — Ты вернулся? Забыл что-то? — она подошла. — Что с тобой? — присела рядом и заглянула ему в лицо. — Тебе плохо? — Нет, все нормально, — Глеб усадил ее к себе на колени. Прижал к себе, вдыхая давно родное, травно-есенинское. — Чувствую себя погано каждый раз, уходя. — К Лере? — Алька прижалась сильнее. — К Лере… И каждый раз вспоминаю твое «не бросай»… Понимаешь? — он потерся щекой о ее волосы. — Но Лера сестра, — Алька отстранилась и привычно-смешно зажмурилась. — А я жена, — сказала она, после того как Глеб поцеловал ее. — А она сестра, — повторила Алька. — Аль, да какая она сестра-то? Сама же все знаешь… — Сестра, Глебушка… И ты не думай про мои слова. Она была у тебя до меня, я знаю, я все понимаю. — Понимаешь, Аль, я не могу бросить ее… — Знаю, молчи, — Алька приложила палец к его губам. — Молчи. Я могу запретить тебе, но ты умрешь… Да, ты умрешь, — убежденно повторила Алька в ответ на его удивленный взгляд. — Ты умрешь от чувства вины перед ней, за прошлое. Я сама тебя толкать буду, если ты не пойдешь. Они оба тихо засмеялись, прижимаясь щеками друг к другу. — Но ты не думай, между нами… — Я не думаю, Глебушка, — Алька перебила его, как всегда, когда он говорил что-то обличающее себя. — Я знаю, Лера только сестра. А сейчас иди, — Алька попыталась высвободиться из его рук. — Лере одиноко, ты нужен ей. — Не пущу, — его руки держали ее. — Люблю. — Я знаю, Глеб, знаю, — Алька обняла его. — Я знаю. И я люблю тебя. Я так тебя люблю. Так люблю! Ты самый-самый, единственный, любимый, мой. Она расплакалась. Она плакала всегда, когда говорила о своих чувствах. В тот день Глеб не поехал к Лере. Перезвонил и извинился. Это был единственный раз, когда Алька позволила ему не помочь Лере. Она не ревновала Глеба к Лере, она жалела его. Алька думала, что в этом сложившемся квадрате больше всех страдала Лера. Но молилась Алька все-таки за Глеба. И быть может, Алька как раз и страдала больше всех. За себя и за Глеба — вдвойне. И это было странное состояние — жалеть Глеба, жалеть Гордеева, жалеть Леру, оправдывать Леру, выстраивать жизнеспособные теории, сомневаться в них и убеждать уже себя, что ты все правильно понимаешь. И проживать с Гордеевым какую-то часть жизни на двоих. И каждый раз, когда Глеб уходил на зов Леры, говорить себе, что он не виноват. И думать — а кто виноват? Жизнь? Но жизнь — это люди. И в ком дело? Или в чем? В том что — сестра? Или — как сестра? Странно — сестра, которая не сестра. Вот поэтому и не отдают разнополых ровесников в одну семью, чтобы не было такого — сестра, и в то же время не сестра. И Глеб, Алька была уверена в этом, — жертва всех этих взрослых игр. Игр в благородство, в гуманность, в необходимость. Но дело сделано, говорила себе Алька, и ничего не изменить. Она любит Глеба и во всем будет помогать ему. И вообще — все хотели как лучше… Алла и Олег Викторович… В первые годы Алла Евгеньевна продолжала ненавязчиво опекать семью старшего сына, и для этого у нее были все законные основания — ее приемный сын Денис жил с Глебом. Алла теперь души не чаяла в Денисе и очень жалела, что мальчик не живет с ней. Но Денис не выражал желания вернуться, поэтому Алла молчала. Олег Викторович был поглощен заботой о Лере и внуке Петре. Несколько раз Алла и Олег Лобовы ездили на совместный отдых и брали с собой Дениса. Такое желание — путешествовать — возникло у Аллы. Ей хотелось развлечь мальчика, показать ему мир, словом, дать ему те радости жизни, которых он был лишен многие годы, мучаясь от головной боли. В первые годы ухода сыновей из дома супруги Лобовы отдалились друг от друга. Казалось, их больше ничего не связывало, кроме общего прошлого. Они жили мирно, беседовали по утрам и за ужином, ходили в гости. Но жили они разными интересами. …Из училища Денис писал Алле нежные письма, называя ее «мамочкой». Никто не знал, как Алла с дрожью в руках вскрывала эти конверты и как плакала и целовала каждую строчку, как жалела, что долго не замечала того, что у нее два сына. Два — не один. Потом она вспоминала Чеховых. Денис был и их сыном. И прежде всего — их сыном. И самое страшное — их сын благодарил Аллу за то, что она не бросила их с Лерой на произвол судьбы, когда погибли родители. Погибли… Это слово кричало ложью, отдавалось болью в ее сознании. Денискина благодарность окрыляла Аллу, но и душила ее. В те дни, после получения очередного письма, она бросала работу и долго бродила по городу или запиралась дома, в спальне, и лежала неподвижно, смотря в одну точку. Ей все хотелось рассказать мальчику. Сыну. Ей было бы легче, если бы Денис не благодарил ее, но он благодарил. И писал, что она лучшая мать в мире и что он счастлив, что она у него есть. Алла ездила к Денису в Краснодар, но нечасто, потому что после таких благодарностей было трудно смотреть мальчику в глаза. Потом, когда Денис женился, Алла подолгу жила в семье Дениса — помогала Оле с ребенком, потом с другим. Она пыталась загладить свою вину перед Денисом, но чувствовала — мало. Любви, заботы — мало. Нужно что-то большее. Но — что? Она разговаривала об этом с Глебом — ей больше не с кем было поговорить. После очередного ее ухода в себя сын заметил смятенное состояние матери и сам вывел ее на разговор. Он спрашивал ее, но Алла молчала, потом достала пачку писем Дениса, протянула: «Мой приговор и моя казнь». Сын прочел одно письмо, поднял на нее глаза, в которых было страдание — за нее, за них всех, и Алла разрыдалась — самым дорогим, самым близким она исковеркала жизнь. — Я не могу больше жить во лжи, — сдавленно плакала она на плече у сына. — Я не могу больше это читать, не могу больше так жить. Я расскажу. — Мам, не надо, — Глеб успокаивал ее. — Не надо, не порть ему жизнь. Пусть он верит в тебя. — В меня? В убийцу?! — плакала Алла. Притворяться больше не было сил. — Не отнимай у него мать, — говорил ей Глеб. — Ты его мать! Ты! — Это невыносимо, когда их сын, взрослый парень, бросается ко мне на шею. Ты понимаешь, как я себя чувствую? — Я понимаю, мама. Но и ты пойми, — Глеб отстранился от матери и заставил ее глядеть на себя, — Денис не казнь, он твое прощение. Чеховы простили тебя, через Диньку. — Ну с чего ты взял, сынок? Ну с чего ты взял это? — снова зарыдала Алла. — Господи, что же мне делать? — Сходи на исповедь, — сказал Глеб. — Тебя все простили, мама, уже давно. Теперь тебе нужно просить прощения у Бога. — Нет! — Алла оторвалась от сына и отвернулась. — Меня посадят, отец узнает. Нет! Это безумие!— раздраженно сказала она, внезапно успокоившись. — Никто тебя не посадит, мам, — Глеб прислонился спиной к ее спине. — Тайна исповеди. Но если ты найдешь в себе мужество сказать… Ты у меня сильная… Ты же сказала Лере, мне… — Это был глупый порыв, — раздраженно ответила Алла. — Лера развязала войну, рассказала тебе. Ты чуть не умер от своих пьянок. И Гордеев знает, Валерия наверняка рассказала… Нет… А если Олег узнает… — Мам, папа... — просилось сказать, что отец все знает, давно уже, и простил ее, но он сдержал себя, — не узнает он. Я обещаю, все будет хорошо. Сходи на исповедь, увидишь, станет легче. Да на кладбище сходи. Ты там когда последний раз была-то? — Глеб развернулся и обнял мать. — На похоронах, сынок, — тихо сказала Алла. — Хочешь, я с тобой схожу? — предложил Глеб. — Нет, мой дорогой, я сама, — Алла провела ладонью по волосам сына. — Спасибо тебе, поговорили и стало легче. — Я люблю тебя, — Глеб поцеловал мать, засобирался. Нужно было ехать в больницу. — Приходи к нам сегодня, Лизаветка приедет. — Приду, — кивнула Алла и взялась поправлять прическу перед зеркалом. В тот же день, вечером, Алла вошла в храм. Пробираясь сторонкой, оглядываясь, она закрывалась палантином, и ей казалось, что преступление она совершила только вчера. Она не решилась исповедоваться, постояла со всеми на службе, поставила свечи, помолилась и виновато вышла. Из храма Алла поехала на кладбище и долго сидела на скамейке перед могилой Чеховых, мысленно разговаривая с ними. Ей казалось, что стало легче. В тот же вечер она сидела в гостях у Глеба. Алька, как всегда, суетилась вокруг нее, Лиза показывала фотографии с очередного концерта какого-то музыканта с мировым именем в Москве, куда Емельянов возил ее. — Скажи мне, Глеб, — Алла вошла в кухню. Ее сын ставил на поднос чашки с чаем, — Аля знает про меня? — прямо спросила Алла. — Мам, — Глеб от неожиданности резко опустил чашку на поднос, и чай разлился. Секундные сомнения мелькнули на лице сына, но Алла уже все поняла. — Знает, — Глеб отвернулся от матери. — Мне совсем плохо было тогда, и я рассказал ей, прости, — он сжал кулак, и Алла через плечо увидела это. — Я спросил ее, что мне делать? А она сказала — иди к ней, пусть она обнимет тебя. Это было в тот вечер. Ты должна помнить… Алла не ответила. Все знали. Все знали, и никто не упрекнул ее. Вокруг прощение, великодушие… Какой смысл бегать от исповеди? Алла поцеловала сына и вернулась в гостиную. Посмотрела внимательно на Альку — та что-то щебетала Лизе, потом взглянула на нее и спросила, не надо ли чего… И эта знает, подумала Алла. Знает и заботится… Алла кусала губы… Пойти к Валерии, мелькнула мысль, просить прощения. Но, вспомнив лицо Леры, Алла отогнала эту мысль. На другой день Алла была на исповеди, в темных очках, закутанная в палантин. — Очки не спасут, — сказал ей отец Алексий, когда она, оглядываясь по сторонам, подошла к нему. — Снимай. Алла молча сняла очки и сунула их в сумочку. — Так-то лучше, — одобрительно кивнул отец Алексий. — От Бога не спрячешься. Он в самую душу смотрит. Рассказывай, милая, что натворила. Алла испугалась, хотела уйти. Взглянула на священника. Тот стоял, опустив голову, с руками, смиренно сложенными под подбородком. Кажется, он уже молился. Смирение этого совсем недавно еще строгого батюшки поразило Аллу. Она заговорила... Она сказала Глебу, что ходила на исповедь. Он не стал расспрашивать ее, только удовлетворенно вздохнул. Она все равно не стала бы рассказывать. Никому — это было слишком личным. С тех пор Алла изменила свою жизнь. Она продала бизнес. Быстро, почти даром и ни с кем не советуясь. Ее никто не спрашивал, куда она дела деньги, и она сама никому об этом не говорила. После продажи аптеки Алла опять уехала к Денису помогать с детьми. Все эти годы у Аллы сохранялась дружба с Франсуа. С годами он стал ее единственным другом. В самом начале их отношений Алла увлеклась им. Молодой, обаятельный, совершенно раскованный в общении мужчина, да к тому же из другого мира, очаровал ее. Но Франсуа не дал ей увлечься окончательно — он как будто не видел ее взглядов и кокетства, неизменно подчеркивая ее воспитание, обаяние и ум. У Франсуа была своя жизнь, в которой он оставил для нее место друга. Надо сказать, что с годами Алла с улыбкой смотрела на свое увлечение этим человеком. А другом… Другом Франсуа был хорошим. Он с готовностью слушал, давал дельные советы и не лез в душу с расспросами. Он был неболтлив и, доверившись ему, Алла могла оставаться уверенной в том, что его жена ни о чем не узнает. Они продолжали изредка встречаться за обедом где-нибудь в ресторане и на семейных праздниках в доме — уже многодетный отец, Франсуа всегда был желанным гостем со всей своей шумной семьей. Иногда Алла брала кого-нибудь из его заболевших детей к себе, чтобы остальные не заразились, благо Морели давно уже перебрались из тесной для них квартиры в свой дом, стоящий на той же улице, через несколько домов от дома Лобовых. Вика поначалу ревновала мужа к Алле, но потом оценила помощь Лобовой — справляться с таким семейством да еще и работать было сложно, а ее мать с отцом, к сожалению, не интересовались ее жизнью. Родители Франсуа были далеко. Со временем дети Морелей, несмотря на то что отец приучал их называть Лобовых по имени, стали называть Аллу и Олега Викторовича бабушкой и дедушкой. Никогда не любившая других детей, кроме сына, Алла по воле судьбы странным, причудливым образом оказалась многодетной бабушкой. Дети Гордеевых, дети Дениса, дети Глеба, дети Морелей и Лиза — все они называли ее бабушкой. Ближайшие десять лет после замужества Леры они не общались. Не единожды Алла останавливала себя в порыве попросить прощения у Леры. И хотя порывы были, она не верила в примирение. Она никак не могла искренне полюбить Альку и назвать ее, наконец, дочерью, как хотел Глеб, а что уж говорить о Лере — разве могла Лера принять убийцу своих родителей? У Аллы не было иллюзий на свой счет и на счет Леры. И все же, чем могла, она помогала Гордеевым. Лере. Всем Чеховым. Алла видела, что Гордеев тянется к ней. Иногда во время семейных мероприятий им удавалось подолгу беседовать — находились общие темы. Гордеев оказался не таким неприятным, каким виделся ей в начале семейной жизни Валерии. Алла теперь радушно принимала «родственника», делала ему подарки в день рождения, на все мужские праздники и передавала «привет» через Олега Викторовича. Бывая в доме Лобовых, Гордеев никогда не уезжал с пустыми руками. Алла готовилась к его приезду и всегда сооружала полную сумку еды, в основном всего того, что любила Лера. Алла всегда принимала детей Леры, Петрушку и Коленьку. Младший Коленька напоминал Алле Петра Чехова, а старший — Машу. Может быть, это было оттого что Алла усиленно искала черты Чеховых в детях Леры. Она очень удивилась, когда Гордеев как-то в шутку сказал, что черноволосый Петрушка похож на Глеба. «Ваша порода», — отшутился тогда Гордеев в ответ на ее удивленный взгляд. Алла долго присматривалась и пришла к выводу, что Гордеев все-таки заблуждался — тихий и спокойный Петруша был мало похож на шумного и резвого ее сына в детстве. «Петруша больше похож на Дениску в детстве, — сказала она Гордееву при следующей встрече. — Такой же спокойный и ласковый». И Алла принялась рассказывать Гордееву про Дениску. Она рассказывала про выросшего сына так долго и так нежно, что немного опьяневший Гордеев, доставленный Глебом домой, сказал тогда Лере: «Ну теща!» — Что случилось? — встревожилась Лера, следуя за шатающимся мужем в ванную комнату. — Она — мать! — Гордеев включил кран и принялся умываться ледяной водой, чтобы протрезветь. — Мать! — повторил он, выпрямившись, и снял полотенце с крючка. — Да объясни мне, наконец, Саша! — Лера не понимала мужа. Она была недовольна его загадками, его нетрезвым видом, что случалось редко. — Ну как она говорит о Денисе! Ты бы только слышала! — Гордеев бросил полотенце на раковину. — Мать… Он пошел в комнату. — Спиногрызы! Чистить зубы и спать! — по пути скомандовал он мальчишкам, которые, вернувшись вместе с отцом из гостей, вместо того чтобы переодеваться, кинулись играть с собакой. — Саш, да объясни ты уже, — следуя за мужем, Лера начала раздражаться. — Да что объяснять, Лера, — Гордеев устало сел на диван и усадил Леру к себе на колени. — Любит она твоего брата… а мы и не знали… Нет, ну ты бы только слышала, — снова оживился Гордеев, — как она о нем говорила! С ее слов, твой без пяти минут летчик-спиногрыз просто чудо-ребенок, — Гордеев тихо засмеялся. — Это ты поэтому так напился? — иронично спросила Лера и отстранилась от мужа. — Поэтому, Лерка, поэтому, — с готовностью кивнул Гордеев. — Как пошла она про твоего брата говорить, как песню пела… ну мы и… сама понимаешь, — снова засмеялся Гордеев. — А если серьезно, Лер, я от неожиданности накатил. Не ожидал я от тещи такого, не ожидал. Гордеев сделался серьезным, задумался. — Она может многое говорить… и хватит уже называть ее тещей, Саш, — устало сказала Лера.— К чему эти игры? — Права ты, Лера, права, — Гордеев оторвался от своих размышлений. — К чему? Пора уже завязывать… Вот и дети наши ее бабушкой зовут. Ну ведь отпускаешь же, — Гордеев поцеловал жену. — Отпускаешь, — он заглянул Лере в глаза, взглядом уговаривая ее сделать шаг навстречу теще. — Только из-за Олега Викторовича, — Лера поджала губы. Гордеев с шумом выдохнул воздух из ноздрей. — Ладно, не дуйся, — он привлек Леру к себе. — Пошли спать. Ребятня, ложитесь! — крикнул он детям. Через свою давнишнюю знакомую Цыплухину Алла интересовалась, как дела у Леры на работе. Иногда просила присмотреть, помочь в случае надобности. Лера об этом не знала и даже не догадывалась, почему иные ее статьи ставят на первую полосу издания. При всем при этом Алла не считала Леру обязанной себе. Она по-прежнему не любила Леру. Она каялась в убийстве Чеховых и пыталась искупить вину. Шли годы. В один из дней ей позвонил Глеб. — Мам, я сейчас на операции, несись к Лерке. — А что случилось? — осторожно спросила Алла, слушая в трубке шумное дыхание сына. — С Леркой что-то. Позвонила, в трубку шепчет, я не понял. Пожалуйста, мам! — Хорошо, мой дорогой, я еду, — Алла быстро поднялась с дивана, бросила рукоделие. В последнее время она начала вязать. — Гордеевский ключ в моем столе, в нижнем ящике. На связке. Подберешь. У Глеба были ключи от квартир почти всех близких людей и хранил он эти ключи почему-то в родительском доме. Алла нашла в столе сына эту увесистую связку. Какой из них гордеевский? Размышлять было некогда. Алла сунула ключи в сумочку. Выдохнула — видеть Леру не хотелось. Опять дергает Глеба по пустякам — промелькнуло раздраженное. Всю жизнь Глеб у нее на побегушках. Куда только Гордеев смотрит? С Альки-то что взять? У этой на все восторженный взгляд, на все у нее оправдание найдется. Другая бы закатила скандал и мужу, и Лерке. И Гордееву бы сказала… А эта… Эх. И Олег туда же — дети, родные, должны помогать друг другу. Да какие они родные? На предельно возможной скорости Алла ехала к дому Гордеевых — сын просил, не откажешь. Машинально прокручивала в голове возможные варианты развития событий. С чего это Валерия позвала Глеба к себе? Понятно, с чего. Сама работает то дома, то в редакции. Муж в командировке, дети в школе. С учетом дополнительных занятий будут только после трех. Алька сегодня на смене. Понятно, чего это Валерия среди бела дня звонит. Но она что, думает, что Глеб не работает? Что она себе вообразила? Что Глеб, серьезный врач, бросит своих маленьких пациентов и понесется к ней ради какой-то интрижки? Алла была раздражена. Она мысленно просила прощения у Чеховых, но внутри ее все кипело. Алла подобрала ключ и открыла дверь. Её встретила тишина, только пес, скуля, бросился к ней с порога. Пес знал Аллу, Гордеевы брали его с собой в гости. — Валерия! — позвала Алла с порога. — Валерия! Ей не ответили. Встревоженная, Алла, не разуваясь, дошла до комнаты и заглянула. Лера лежала на диване — в одежде, в сапогах. Видно, утром уже выходила из дома. Услышав голос Аллы, Лера слабо шевельнулась и что-то попыталась сказать. — Лера, что с тобой? — Алла прошла в комнату. — Спишь? Лера снова шевельнулась, натягивая на себя плед. Заболела, догадалась Алла. Она положила руку на лоб приемной дочери — так и есть, лоб горячий. — Сейчас, моя дорогая, — Алла заметалась, мгновенно забыв о своих недавних подозрениях. — Сейчас я помогу. Она не смогла найти домашнюю аптечку. Спустилась вниз, в ближайшую аптеку, купила препараты. — Сейчас, все будет хорошо, — Алла сделала инъекцию. — Все будет хорошо. Где же тебя так угораздило? Лера не ответила, лишь слабо шевельнула губами, смотря мимо Аллы лихорадочным взглядом сузившихся зрачков. Алла села рядом с Лерой — ждать, когда лекарства подействуют. Заметила, что Лера облизывает засохшие губы. Дала ей пить — по капле, по чуть-чуть. Лера не могла подняться. Позвонил Глеб. — Мам, что там? — спросил встревоженно. Алла снова почувствовала раздражение — не дает Валерия спокойно жить ее сыну. Как будто у него своих проблем нет! — Все хорошо, сынок, не волнуйся. Высокая температура у твоей Валерии. Вколола литичку, сейчас станет легче. — Ну слава Богу! — и Алла сквозь расстояние увидела, как ее сын перекрестился. — Лерка вчера из командировки вернулась, может, вирус подхватила, — ответил Глеб. — Отключаюсь. — Давай, давай, не отвлекайся, — ласково ответила мать. — Работай. Она снова раздраженно посмотрела на пылающую Леру — сын разрывается, один за всех. Франсуа в командировке, Максим тоже. Ординатор не в счет. А эта… нашла по какому поводу звонить. Звонила бы в «Скорую». Было жаль едва слышно стонущую Леру, и в то же время накатывало раздражение. Лекарства подействовали, Лера покрылась испариной. — Алла Евгеньевна, — прошептала Лера. — Спасибо. — Ничего, моя дорогая, все будет хорошо, — как всегда неопределенно ответила Алла. — Сейчас уложу, отдохнешь. Алла стащила с Леры сапоги и пальто, расстегнула верхнюю пуговицу рубашки. Накрыла пледом. — Может, в больницу? — спросила у Леры. — Не надо в больницу, — едва слышно ответили Лера. — Дети… — Дети… Детей я заберу. Не волнуйся, уж присмотрю, — Алла подоткнула подушку под головой Леры. — Не надо звонить, — снова попросила Лера. — Вы идите, Алла Евгеньевна. Я справлюсь уже. — Ну как знаешь, — Алла встала. — Если что, звони. Знаешь номер, — она с трудом поцеловала Леру в лоб. — Вода рядом, таблетки тут же, — она кивнула в сторону тумбочки. Алла вышла за дверь гордеевской квартиры, дошла до машины, щелкнула пультом. Остановилась. Подняла глаза на окна Гордеевых. Ну вот куда уходить? Разве можно уходить? А если температура снова поднимется? И сейчас тридцать восемь — до конца так и не сбилось. А что будет через два часа? Нет, нельзя уходить. Алла решительно нажала на пульт, закрыла машину и пошла к аптеке. Она накупила лекарств и вернулась. Обессиленная, Лера дремала. При появлении Аллы она проснулась. — Я остаюсь, — решительно сказала Алла в ответ на безучастный взгляд Леры. — Мало ли что случится, — шевельнулась жалость к бывшей приемной дочери, теперь уже молодой женщине, столько лет мучившей ее и ее сына. — Ну, раз неотложку не вызываем, то будем лечиться по старинке — наобум, — Алла заставила себя улыбнуться и, присев на край дивана, начала выкладывать на тумбочку лекарства. — Давай-ка противовирусное выпьем, — Алла зашуршала фольгой блистера. — На вот, — она протянула Лере капсулы. Через несколько часов Лере стало хуже, температура снова поднялась. Алла осталась в доме Гордеевых. За Лерой некому было присматривать. Приехал Глеб, но Алла прогнала его, едва он взглянул на спящую Леру. — Нечего тебе здесь делать! — сказала она, выталкивая сына из комнаты. — Подхватишь вирус, как работать будешь? А своих детей заразишь? Безответственный... Ты сейчас один в отделении! Глеб порывался забрать детей, но Алла не разрешила. — Что им станется? Это что, смертельно? Обычная зараза, иди, — строго сказала она сыну. — Да и сам хорош, сутками в больнице пропадаешь, а твоя Алька будет с чужими детьми возиться? Она тоже работает, мой дорогой, не забывай об этом. Алла жила в доме Гордеевых — ухаживала за Лерой, за внуками. Олег Викторович был в командировке — ее не тянуло в пустой дом. Уже взрослые, старшеклассники, Петр и Коля помогали ей, как могли, радуясь временному переезду к ним «бабули», которая, в отличие от строгой матери, сквозь пальцы смотрит на хаос в комнатах, многочасовое просиживание с гаджетами в руках и поздние прогулки. Все это время Алла мысленно разговаривала с Чеховыми. Она не могла о них забыть — Лера была их дочерью. Она была их дочерью больше, чем Денис их сыном. Лера помнила их, любила. Это было временем усиленного покаяния для Аллы. Через несколько дней температура больше не беспокоила Леру. Болезнь отступила. — Ну, я пойду, — засобиралась Алла и украдкой взглянула на Леру. За несколько дней она привыкла к ней. Даже прикипела сердцем. Больная, Лера казалась беззащитной. Не было в ее взгляде того вечного укора, вечного подозрения и суровой оценки, не было настороженности, которые Алла наблюдала все те годы, что они жили под одной крышей. — Я там приготовила, на несколько дней вам хватит, а скоро и Саша приедет, — Алла собирала свои немногочисленные вещи. — Спасибо, Алла Евгеньевна, — поднялась с постели вслед за ней Лера. — Я этого никогда не забуду. — Ну что ты, дорогая, мы же одна семья, — как можно ласковее ответила Алла, снова поймав на себе ожесточенный взгляд Леры. Ничего не изменилось. Попросить прощения? — мелькнуло в сознании. Несмотря на свое отношение к Лере, Алла ясно осознавала, что безмерно виновата перед этой девочкой. Но Алла промолчала. Она поцеловала Леру в лоб и, оставив после себя дежурные пожелания, ушла. Садясь в машину, Алла подняла глаза и увидела в гордеевском окне лицо Леры. Кажется, та провела ладонью по щеке — вытирала слезы. Подавив вздох, Алла облегченно захлопнула дверцу машины и завела мотор. Алла не ошиблась. Лера действительно плакала. Долго, как раньше, когда она была совсем молода. Ей нужно было простить Аллу — ради себя, ради мужа, ради детей, ради Глеба, ради его терпеливой жены, наконец. Но она не могла просить. И тем не менее шаг навстречу был сделан. С тех пор они начали обмениваться подарками и Лера неизменно передавала «привет» Алле то через мужа, то через Олега Викторовича, то через Глеба. Второй раз они встретились на кладбище у могилы Чеховых. — Не знала, что вы ходите сюда, — сказала Лера и принялась помогать Алле убирать могилу после зимы. Вместе они сажали цветы, которые принесла Алла, и разговаривали о тех далеких трагических событиях. Алла рассказывала о тяжелых временах, о лихих бандитах, о переделе собственности. Лера не упрекала Аллу. Они просто говорили о том, что произошло, не касаясь личного, чувств. — Ты, конечно, имеешь право судить меня, — сказала тогда Алла. — Но поверь, самый страшный судья — это собственная совесть. И любовь Дениски… Тот ад, в котором я живу много лет… Не дай Бог никому. И Алла пошла по дорожке прочь. Однако, пройдя десяток метров, она вернулась. — Прости меня, если сможешь, — сказала она и, не дожидаясь ответа, ушла. Алла была так измучена под тяжестью своего преступления, что у нее больше не осталось эмоций и слез. И у Леры тоже не осталось сил на обвинения и неприятие. Когда спустя много лет у Олега Викторовича случился инсульт, Лера прибежала в дом Лобовых. Она только что вернулась из командировки. Пока она работала в другом городе, ей не говорили об Олеге Викторовиче. — Где он? — не разуваясь, Лера с порога бросилась наверх. — В твоей комнате, — сдавленно ответила ей Алла. — Он плохо ходит. Лера развернулась и бросилась в свою комнату. Распахнула дверь. — Папа! Она впервые назвала его отцом. Может быть, она впервые осознала, как любит она Олега Викторовича, именно в те минуты, когда, узнав о его болезни, неслась в машине к давно знакомому и забытому уже дому Лобовых. — Папа! Лера опустилась на пол рядом с Олегом Викторовичем, положила голову ему на колени. — Папа, ну как же так… Непослушной, почти безвольной рукой он гладил ее по спине, пытаясь что-то сказать, и не мог. Она закрыла глаза. На секунду ей показалось, что все это страшная ошибка, что Олег Викторович не лишился дара речи, просто по привычке заикается, как всегда буксуя на первом звуке и бросая свою затею что-то сказать, как делал он не раз в минуты душевного волнения. Лера подняла голову, и на ее лицо упала слеза Олега Викторовича. Друга ее отца. Болезнь единственного близкого ей Лобова, почти отца, да что там — отца, которого она не называла так лишь из какого-то мстительного упрямства, — казалась ей настоящей трагедией. Лера вышла из комнаты и разрыдалась. От горя, ее переполнявшего, она обняла Аллу. — Как же так? — Возраст, Лера, — Алла оторвала ее от себя и отошла. — Возраст. Лера украдкой взглянула на Аллу. Та казалась спокойной, почти равнодушной. «Змея», — шевельнулось в душе. Лера молча вышла. — Мама в первые дни чуть с ума не сошла, — сказал Глеб, когда спустя час они встретились по звонку Леры. — Сначала плакала, сутками. Это когда отец еще в больнице лежал. Мы по очереди дежурили рядом с ней, все боялись, что она может что-нибудь сделать… А потом застыла. Ты заметила? — Да, — кивнула Лера. Она не заметила. Она не поняла Аллу, в очередной раз обвинив ее в равнодушии. Стало не по себе. Хотелось вернуться, обнять Аллу, сказать ей что-нибудь утешительное. Что только? Что тут скажешь… Лера перевела взгляд на брата — он смотрел в окно машины, в привычном напряжении обкусывая изнутри губы и щеки. Им всем было тяжело, а она не заметила. — Глеб, — Лера обняла брата. — Прости меня. Он устало вздохнул. — Мама никого к нему не подпускает, все сама, — сказал Глеб. Кажется, ему сейчас было не до Леры. — А я наконец назвала его папой, — Лера положила голову на плечо брата. — Только поздно теперь, Глеб. Неужели должна была случиться беда, чтобы начать жить по-человечески? — Да, Лера, — откликнулся Глеб, — к сожалению, когда впереди много времени, мы живем расхлябанно, а перед лицом беды собираемся, вспоминаем, сколько нам осталось… Сколько, Лер… А надо жить так, как будто завтра умираешь… И тогда… — он не закончил. Принялся снова смотреть в окно. Болезнь мужа подкосила Аллу. Сначала она отказывалась верить, потом горевала, потом замкнулась. Дети и внуки собрались все и разом принялись опекать ее, но Алла никого не подпустила к Олегу Викторовичу. Она запретила помогать ей и приходить в ее дом, когда вздумается. Это был ее муж, человек, с которым они прожили бессчетное количество лет, и в жизни с которым были всякие времена, и плохие и хорошие. Но всегда в их отношениях была любовь. Его — Олежкина любовь. Алла ни разу не усомнилась в том, что Олег Викторович любит ее. А Алла... Алла могла быть рядом с мужем разной — и любящей, и капризной, и раздраженной, и разочарованной, и даже, как выяснилось, увлекающейся. Но Алла всегда любила мужа и ценила его любовь. Особенно его неизменное «Аллочка». Что бы ни случилось, всегда — «Аллочка». Очнувшись от горя, Алла упрямо решила поставить мужа на ноги. Она превратила свою жизнь в служение, жила по жесткому расписанию. Ее день был теперь распределен по минутам — дать лекарства, пригласить врача, сделать массаж, гигиенические процедуры, поговорить. От сиделки Алла отказалась. — Еще не хватало, чтобы за моим мужем ухаживал чужой человек, — отмахнулась она. Из-за того что у Олега Викторовича была парализована одна сторона, он не мог подниматься по лестнице. Глеб перенес кровать из родительской спальни в комнату Леры. Теперь Алла могла находиться рядом с мужем постоянно. Ночами она просыпалась каждый час — страх, что муж может умереть, не давал ей спать. Осторожно, чтобы не разбудить Олега Викторовича, Алла приподнималась на локте и вслушивалась — дышит ли? Она боялась развития болезни, новых инсультов. По утрам она поднимала его и вела в ванную комнату. Ванная находилась довольно далеко, и таскать мужа на себе было трудно, особенно поначалу, с непривычки. Глеб предлагал нанять рабочих и быстро сделать санузел, совмещенный с комнатой, или возить отца в инвалидной коляске, но Алла категорически отказалась — мужу нужно было движение. Чем больше, тем лучше. Он отказывалась видеть его в коляске, инвалидом. Убеждала себя, что его состояние временно, так же временно, как это было с ней сразу после аварии. С трудом она вела его до ванной, а муж плетью висел на ней, медленно передвигая ногами. Так же она водила его в туалет. «Никаких памперсов! — Алла категорически отвергла предложения близких. — Он не инвалид, он поправится», — раздраженно отвечала она. Переворачивая мужа, усаживая его, поднимая и таская на себе, Алла сорвала спину. Болела спина, болели руки, особенно запястья. От недосыпания кружилась и болела голова. Болело все, но она терпела, не жаловалась. Никто не знал о ее болях. Однажды, когда Алла вела мужа в ванную, он упал. Она не могла поднять его, просто сидела над ним и плакала. Олег Викторович тоже плакал, здоровой рукой стирая ее слезы. — Все будет хорошо, Олежек, — сказала Алла, успокоившись. — Я вытащу тебя, мой дорогой. Алла поднялась с пола и рывком, с вырвавшимся из груди криком, неимоверными усилиями подняла мужа с пола. После этого случая Алла разрешила Глебу купить инвалидное кресло для отца — падение могло привести к серьезным травмам. Она тщательно следила за внешним видом мужа. Мыла его, преодолевая немыслимые преграды в виде бортиков ванной. Она отказывалась от каких-либо усовершенствований в своей ванной, тем самым подчеркивая, что болезнь Олега Викторовича временна. Олег Викторович всегда был чист и выбрит. Стараниями жены он выглядел свежим, насколько это было возможно — выглядеть свежим с парализованной половиной тела. Алла каждый день надевала на мужа рубашку и брюки, подчеркивая, что завтра ее муж выздоровеет, встанет с кровати и пойдет по лестнице, шурша газетой. Глеб, Алька, Лера, Франсуа и внуки — все приходили помочь, но, дав им пообщаться с Олегом Викторовичем, Алла выпроваживала их из дома. В любое время допускались только доктора, контролирующие лечение и наблюдающие за состоянием Олега Викторовича — Гордеев, Старкова, Франсуа, Валя Шостко, к тому времени завотделением неврологии. Вовка Рудаковский, реабилитолог, приходил каждый день. Реабилитационные упражнения нужны были постоянно — восемь раз в день. Но, чтобы Вовка необходимое количество раз в день занимался Олегом Викторовичем, того нужно было положить в стационар. Алла не могла допустить этого, поэтому Вовка приходил один раз, в свой обеденный перерыв. Остальное время Олегом Викторовичем занималась она сама. Упражнения были просты — определенным образом повернуть неподвижное тело живого человека на один бок, потом на другой, определенным образом поднимать безвольные руки. Всем этим премудростям Вовка научил Аллу. Но как же это было безумно сложно — просто перевернуть мужа на бок, потом на другой. И при этом улыбаться. Самым сложным было все время улыбаться. В то время как хотелось кричать — от отчаяния, от усталости, от его боли, от собственной боли. Но нужно было улыбаться. И Алла делала это. Переворачивая мужа с одного бока на другой, она, смотря в его глаза, наполненные слезами, всегда говорила: «Ничего, дорогой мой, все будет хорошо» и радостно смеялась, когда удавалось перевернуть быстро, одним движением. — Вот видишь, все у нас с тобой уже ловко получается, значит, ты идешь на поправку, Олежек, — говорила она и обязательно целовала мужа. Почему-то в глаза. Может быть, его слезящийся взгляд был для нее в эти минуты невыносим. В его взгляде она читала все – страх, стыд. Боль — прежде всего за нее. Она видела, знала — муж мучается от того что она вынуждена таскать его и посвятить ему свою жизнь. И уж кто-кто, а ее муж как врач прекрасно понимал, насколько это тяжело, прежде всего физически. Но он не мог ничего сказать ей. Мог только неуверенно протянуть здоровую руку и погладить ее по щеке. — Мама, ты не можешь все тянуть на себе одна, и потом, он мой отец, — убеждал ее сын позволить ему ухаживать за отцом, когда Алла за руку вела его к входной двери. — Иди, Глебушка, — мягко говорила ему мать. — Приходи, разговаривай с ним, а ухаживать буду я сама, — и Алла выталкивала сына за дверь. — Алла, ты не должна запрещать Глебу ухаживать за отцом. Как можешь ты, хрупкая женщина, одна переворачивать мужа по десять раз в день? Пойми, ты неправа, — сказал ей однажды Франсуа. — Ты нужна Олегу живой и здоровой. — То есть ты хочешь сказать, что Глеб должен мыть отца? Подтирать его? Кормить с ложки, подхватывая падающую изо рта еду? Что еще, Франсуа? — Алла осуждающе посмотрела на Франсуа. — Нет уж… Пусть Олег навсегда останется в памяти сына мужчиной, а не безвольной тряпичной куклой, — добавила она с горечью. Франсуа обнял ее. Он понимал Аллу, но и позволить ей одной заниматься мужем он не мог. — Послушай, Алла, — сказал он ей после очередного врачебного визита к Олегу Викторовичу, — я не его сын, я просто бывший сотрудник. Поэтому я сам, сам! — он сделал жест рукой, заставляющий Аллу молчать, — буду приходить к Олегу. И ты не можешь возразить мне, — сказал он категорично. — Не волнуйся, — добавил он, — я буду приходить не так часто, сама знаешь про нашу загруженность, но все что смогу, я сделаю для тебя. Алла расплакалась. Франсуа был единственным человеком, перед которым она могла показать свою слабость. Еще, пожалуй, Глеб. Но его Алла старалась лишний раз не расстраивать. С тех пор Франсуа помогал Алле делать упражнения, но это было не так часто, как тому хотелось бы, потому что он порой сутками пропадал в отделении. Благо, что Морели жили на одной улице. По настоянию Франсуа, в дом были допущены также и остальные — постирать, погладить, убраться, привезти продукты. К тому времени Мария Сергеевна, тетя Маша, больше не работала в доме Лобовых. Она занималась внуками. Алла так и не решилась больше никого взять в дом — не доверяла. Да и ни к чему это было Алле — в последние годы, избавившись от бизнеса, она не работала. Теперь Алька, Лера и Глеб приходили к Алле раз в неделю, чтобы сделать что-нибудь по дому. Франсуа удалось уговорить Аллу лишь на один раз в неделю, на определенное время, — она не могла допустить, чтобы по дому ходили люди, пусть даже родные и близкие, и видели мужа не в самые лучшие моменты его жизни. По вечерам, также в условленное Аллой время, дети приезжали, чтобы поговорить с Олегом Викторовичем. В это время Алла отдыхала. — Олегу нужно общение, — говорил Алле Франсуа, — чем больше, тем лучше, Алла. И все-таки перестань бояться, что они увидят его беспомощным. Они врачи, и понимают все не хуже тебя. Вечера заканчивались всегда одинаково. Дети уходили, Алла закрывала дверь и шла к Олегу Викторовичу. Они разговаривали. Алла — словами, муж — глазами и руками. Он жалел Аллу. В те вечера Алла рассказала мужу о своем преступлении — измученная, она изнемогала под грузом вины. По глазам мужа Алла поняла, что он все знал. Она плакала, а муж вытирал ее слезы, пытаясь что-то сказать — утешить. Алла понимала его. — Отец все знал про меня, — сказала Алла во время одного из визитов сына. — Знал и простил. Ты понимаешь, с каким человеком я жила все эти годы? — Понял, и уже давно, — Глеб обнял мать. — Он любил тебя все эти годы, мам. Я горжусь отцом. — А я-то на него все ворчала, обвиняла его во всех смертных грехах, — тяжело вздохнула Алла, — а он… Она не выдержала, расплакалась. С болезнью мужа она стала чаще плакать. Но видеть свои слезы она позволяла только Глебу и Франсуа. — Отец многому меня научил, — сказал ее сын. — Прежде всего любить, несмотря ни на что. — Ой, дорогой мой, если бы я знала, да разве стала бы я говорить про него, обвинять, — снова вспомнила о своем Алла. — Мы любим тебя, мама, — Глеб торопился на дежурство. Он с тоской заходил теперь в родной дом, старясь не замечать запаха лекарств, заменивших привычный запах корицы. В тот год Глеб с Алькой много молились за отца с матерью. Больше они ничем не могли помочь. Они много разговаривали. Так много они не разговаривали за всю совместную жизнь. Тогда им было некогда — дела, работа, дети, взаимные претензии. Иногда Алла думала, что это время болезни ее мужа дано им не случайно — как раз для того, чтобы лучше узнать друг друга, сказать, наконец, самые главные слова в жизни, сблизиться. Иногда Алла думала, что болезнь мужа дана ей в наказание за преступление. — Не в наказание, в искупление, — сказал Глеб. — Бог дает тебе возможность искупить вину, мамуля. Все, что нам дается, приближает нас к Богу, — повторил он Алькины слова. — Поэтому я и не настаиваю теперь, чтобы ты разрешила мне помогать тебе ухаживать за отцом. Я же все понимаю. Тебе надо самой. — Спасибо, сынок, — Алла обняла сына. — Кто бы знал, как вы все меня поддерживаете. В тот же день Алла пригласила в дом священника. Олег Викторович соборовался. Со временем Олег Викторович привык к своему состоянию. Привык к посещениям детей и внуков. Привык к тому, что его, беспомощного, ворочают то жена, то врачи, среди которых все как один бывшие подчиненные и студенты. Теперь при появлении Аллы Олег Викторович улыбался. Он старался ободрить жену, вселить в нее веру в то, что он выкарабкается. Вера была, но гарантий никто не давал. Иногда, ощущая страх, что теперь так будет вечно, что муж не встанет и не заговорит никогда, Алла срывалась. Иногда она делала это одна, иногда звонила Франсуа, и он приходил и наливал ей выпить. — Выпей немного вина, — говорил он. — Ты взвалила на себя тяжелую ношу. Тебе нужен отдых. Они разговаривали. Во время этих разговоров Франсуа неизменно напоминал Алле, что она красивая женщина, еще совсем молодая, и что ей нужно верить в себя, потому что жизнь не закончилась, просто приобрела вот такой оттенок — болезненный. Но болезнь это тоже одна из форм жизни. — Существования, а не жизни, — вытирала редкие слезы Алла. — Существования, Франсуа. Разве жизнь Олега можно назвать жизнью? В кого он превратился? — Может быть, жизнь Олега сейчас более наполненная, чем тогда когда у него были целы руки-ноги, — успокаивал ее Франсуа. — Сама говоришь, вы стали ближе. А разве не за этим мы приходим в этот мир? Неужели чтобы деньги зарабатывать и должности? — Да, но как мы живем! — отчаивалась Алла. — Трудно, — соглашался Франсуа. — Но ты знаешь, кто бы как ни жил, все мы предстанем перед Творцом. Смотри на жизнь шире. Здесь мы гости, а там, — он поднимал указательный палец вверх, — там наш дом. Так что какая разница, в каком вагоне поезда ехать домой. Главное, доехать. — Наверное, — соглашалась Алла и снова думала о своем преступлении. Это происходило, когда Олег Викторович, умытый, обласканный и спокойный, уже засыпал. Наплакавшись вволю, Алла уходила спать. Денис не мог приехать, боевые дежурства не позволяют просто так взять отпуск. Но он звонил каждый день, коротко интересовался отцом и всегда спрашивал, как сама Алла. Алла храбрилась во время этих разговоров, старалась казаться веселой и беззаботной, придумывала несуществующие положительные прогнозы. Она запретила всем рассказывать Денису об истинном положении дел. — Только попробуйте что-нибудь сболтнуть, — строго предупредила она. — У Дениса каждый день может быть последним. Еще не хватало, чтобы по нашей вине. Ему нельзя ошибаться. — Денис, — говорила Алла сыну по телефону, — у нас все хорошо. Отец отдыхает. Столько работал, а теперь… Мы с ним столько никогда не говорили. Мне даже кажется, что сейчас мы стали счастливее, чем раньше. Помнишь, как мы раньше спорили? — и Алла смеялась в трубку. — Помню, мам, — не понимая истинного положения дел, улыбался сын с другого конца страны. — Мы еще с Глебчиком тогда над вами здорово прикалывались по–тихому. — Негодники, — притворно возмущалась Алла. — Над родителями смеяться! — Ну ладно, мам, дело прошлое, — примирительно говорил Денис. — Я ж люблю тебя! Тебя одну и люблю! Ты у меня самая любимая женщина, чесслово! Они прощались, удовлетворенные. Денис верил, что к его отпуску Олег Викторович поправится, а Алла радовалась, что сын заснет сегодня спокойно. В тот год Лера и Алла начали общаться — по делам. А просто так Алла ни с кем и не разговаривала. Беседуя с Глебом и наблюдая за приемной матерью, Лера открывала для себя Аллу, неизменно поражаясь ее терпению, силе духа и жертвенности. Она примеряла на себя — а смогла бы она, Валерия Петровна, вот так как Алла — отказавшись от всех благ, полностью, без остатка отдавать себя мужу? И — сомневалась. Ей казалось — в ней не хватило бы этой стойкости духа и величия души, которые она вдруг разглядела в Алле. Горе Аллы окончательно убило прокурора и судью в Лере. Беседуя с Глебом, она приняла его мысль — искупление. Лера по-другому видела искупление вины за содеянное Аллой. По-другому. Как? Она не знала. Но не так. Однако Лера все же приняла мысль Глеба и окончательно отпустила смерть своих родителей. И Аллу. Вместе с Аллой Лера отпускала и Глеба. Не сразу — она привыкла к его присутствию в своей жизни. Но ей не за чем было теперь держать его в своей власти. Лобовы и так страдали. Алла, Глеб, Олег Викторович… Лера жалела их совершенно искренне. Наконец самой Лере стало легче. Несмотря на отсутствие внятных прогнозов, Алле удалось поставить на ноги Олега Викторовича. Ценой неимоверных усилий, поминутных занятий и долгих разговоров… В этом была заслуга Аллы и только ее. Ей помогали все, но только ее любовь спасла Олега Викторовича. Он начал ходить сначала с тростью, потом уже самостоятельно. Функции его парализованной руки не восстановились до конца, но были вполне приемлемы для самостоятельного обслуживания. Олег Викторович сам ел, сам мылся, разговаривал. Находясь в беспомощном состоянии, он не утратил способности мыслить и ощущать окружающий мир. Он многое слышал за время болезни — как Алла плакала, как иногда, злясь на жизнь, она бросала вещи. И видел — она всегда заходила к нему с веселым лицом. Он видел, как украдкой она разминала больные руки, которые теперь немели, и знал, где тайно хранятся обезболивающие, которые она пила теперь ежедневно. Он видел подвиг. Алла многому научила их всех. Это была истинная любовь. Та самая, жертвенная… Которая долготерпит, не осуждает, не завидует, все покрывает… Глеб… Спустя годы, вспоминая прошлое… Он часто вспоминал первый год семейной жизни. Те страшные месяцы, когда Алька отдалилась, но чаще — ее признание, которое он пронес в сердце через годы. Жизнь порой преподносила неприятные сюрпризы, устраивала бешеную гонку, била по чувствам. Время неслось с катастрофической быстротой. День начинался и тут же заканчивался. Иногда в таком же темпе пролетали недели, а то и месяцы. Счастливому и состоявшемуся рядом с Алькой, ему хотелось жить, смакуя каждый день, но не получалось. И тогда он, пытаясь вырваться из бестолковой суеты, вспоминал Алькино признание. Время останавливалось. Ее признание было вне времени. Оно было концентрированным временем. Временем, которое не движется. Он вновь и вновь возвращался в те дни. Когда тяжелый период Алькиного привыкания к семейной жизни миновал, Глеб выдохнул и расслабился. Наконец началась счастливая жизнь, наполненная пониманием, доверием и нежностью. Алькиной нежности хватало на двоих. Алька не говорила, но ему казалось, что она любила, и уже давно. Ее взгляды, в которых плескалась нежность, смешанная с восторгом, вселяли уверенность в ее чувствах. Но Алька молчала. Это случилось в один из осенних дней, в октябре. Он писал реферат, потому что пропустил семинар. В последнее время он все чаще брал суточные дежурства. Накануне он подменял Смертина. Алька возилась в кухне, гремела посудой. Он писал реферат, пытаясь расслышать сквозь шум воды из крана и звяканье тарелок ее песню. В последнее время она пела. Песня закончилась — Алька закончила работу. Она тихо вошла в комнату, поцеловала его в висок, обдав запахом свежевысушенной травы. — Сиди, я тихо, — сказала она и отошла к окну. Глеб улыбнулся в экран ноутбука. Аля… Не отрываясь от работы, он слушал, как она тихо перекладывала вещи с места на место. Ей всегда казалось, что у них беспорядок. После казарменного интерьера детских домов обилие вещей было для нее хаосом. Порой она приходила в отчаяние от того, что не может навести порядок. Движения за его спиной еще некоторое время продолжались, потом Алька замерла. Чтобы не спугнуть ее, Глеб едва заметно повернул голову — он знал, что увидит ее в проеме окна. Темную фигуру с прижатой к груди розой, на фоне вечереющего неба. Так было уже не раз. Алька часто стояла у окна, наблюдая за старым раскидистым кленом. Ей нравилось смотреть, как опадают листья. Стуча по клавишам, Глеб вспомнил хмурое октябрьское утро, когда, выдернутый отцом из длительного запойного саможаления, он шел в институт. Это было… На несколько секунд он отвлекся от работы. Когда же это было? Число… Он усиленно пытался вспомнить, какой это был день недели, и не мог. Он помнил только, что в то утро было тихо и зябко, а под ногами шуршали опавшие кленовые листья. При малейшем дуновении ветерка красно-желтые листья всевозможных форм и размеров срывались с ветвей деревьев и в вальсе плавно кружились в воздухе, медленно опускаясь на асфальт. Теперь он вспомнил эти листья, опускающиеся ему прямо под ноги. Тогда Глеб не замечал этого тихого ликования осени. Он шел по аллее в институт с мутной головой, еще пьяный, совсем опустошенный, и наступал на эти листья. Он снова едва заметно обернулся — да, листья из прошлого были похожи на те, которыми любуется сейчас Алька. Одернул себя — Лобов, все листья одинаковы, не ищи совпадений! Он снова улыбнулся и продолжил работать. Отопление еще не подключили, и в комнате было сыро и темно. Он давно сидел в неподвижной позе и продрог. Он сделал едва заметное движение плечами, пытаясь согреться, и тут же почувствовал Алькин взгляд. Он всегда чувствовал ее взгляд. Невозможно не чувствовать нежность. Стало теплее — любит, он знал. Любит. Но ее держит знакомый страх — потому и молчит. Глеб улыбнулся, едва заметно развернулся, подставляя спину ее взгляду. Грей, Аля! Но тут же снова одернул себя — остынь, Лобов, падать будет больно. Лететь с высоты всегда фатально и — вдребезги. Довольствуйся тем, что у тебя есть. Она и так отдает всю себя. Нет, не всю — сопротивлялось в нем упрямое. Не всю… Последний луч уходящего солнца слепил глаза, светил, мешая читать с экрана. Стало жарко. Казалось, уходя на покой, солнце отдавало все тепло, всю свою любовь к людям. Всего себя, без остатка. И тебе бы так, Лобов, сверлило в мозгу упрямое. Пусть она — как это солнце… — Глеб… — Да, Аля… Он не повернулся, сосредоточенно выделяя курсором текст — пусть еще смотрит. — Я люблю тебя… Ослышался… Размечтался, вот и померещилось. Глеб продолжал выделять текст, не поворачиваясь. — Повтори, — сказал почти буднично, не доверяя слуху. — Я люблю тебя. Он бросил выделять текст. Застыл, глядя в экран, осмысляя. Не померещилось — любит. Теплом растеклись по венам ее слова. Тихо засмеялся. Закрыл глаза. И вспомнил — на квитанции из автосервиса было записано «19 октября». Он возвращался в институт девятнадцатого октября, как сегодня. Ровно год назад он снова начинал жить. — Глеб, я люблю тебя! Ты слышишь? — Я слышу, — он снова тихо засмеялся и встал. — Аля, — выдохнул, обнимая. — Спасибо, Господи. — Я давно уже, Глеб, давно, — прошептала Алька испуганно. Он снова тихо засмеялся, унося ее. Алька думала, что отпустила последнюю бабочку, но он знал — страх отпустил Альку, чтобы она любила его. Спустя годы они все так же были вместе. — Аль, ты помнишь, о чем мы говорили в нашей квартире в первую брачную ночь? — Помню, Глеб. — Так вот, Аля, ты та, через которую я смог стать кем-то бОльшим. — А ты, Глебушка? — А я тот, через которого ты смогла проявить свое, женское. — Как думаешь, Глеб, мы смогли стать одним целым? Помнишь еще свою возвышенную идею? — Конечно, помню. Мы и есть одно целое, если, конечно, твое правило трех Б работает. — Вспомнил! Сколько лет назад я тебе об этом рассказывала! — А я помню... И всю жизнь старался, чтобы твое правило работало. Так работает? — Да, Глеб, работает. Безопасность, благодарность... — И близость? — И близость есть, Глебушка. А ты? — Без тебя нет меня. — И без тебя нет меня, Глеб. — Без Него нас нет, Аля. Господи, спасибо за все! Это звучало в нем всю жизнь. Спасибо, Господи, за всё!