Живой

Вика и Франсуа… Вика и Франсуа все-таки съездили во Францию и провели там две беззаботные романтические недели, наполненные любовью и нежностью. Страх потерять Франсуа не отпускал Вику уже никогда и был сродни Алькиному страху. Этот страх не сумел победить ее, потому что она вовремя заметила болезненную зависимость и в попытке побороть ее резко изменила свою жизнь – начала выходить из дома одна, занялась бегом, учебой и иностранным языком. Получив заветное помолвочное кольцо, Вика немного успокоилась.Чтобы быть ближе к Франсуа и отодвинуть подальше от него потенциальных соперниц, она стала часто появляться в его отделении и взялась печатать для Франсуа документы - выписки, отчеты, сводки, заявки, словом, все скучные и рутинные бумаги любого заведующего отделением. Так Вика получила частичный контроль над ситуацией и больше времени Франсуа, который, естественно, все освободившееся время проводил с ней. Разобравшись во всей этой малознакомой терминологии, Вика окончательно решила стать кардиологом, чтобы держать на контроле здоровье Франсуа. Она и сама не заметила, как неожиданно их разговоры с Франсуа из легких и ни о чем, переросли в обсуждение проблем его больных, благо, Вика стала разбираться в болезнях сердца. Теперь у них было больше тем для разговоров, тем более что Франсуа охотно делился с Викой рабочими проблемами. Это сблизило их. Их романтические отношения приобрели оттенок профессионального союза. Она вдруг увлеклась кардиологией, изучила всю основную литературу по данной специальности. Франсуа все чаще хвалил ее наедине и при людях. Он стал представлять ее своим знакомым: «Моя невеста Виктория, будущий кардиолог». Вике казалось, что Франсуа гордится ею. И все же теперь она изучала кардиологию не только из-за Франсуа – ей самой это было интересно, самой хотелось теперь стать кардиологом и, конечно же, лечить детей. Детей Вика любила. Выросшее из страха потерять Франсуа увлечение кардиологией дало ей самое главное – самоуважение. Спустя годы они работали вместе, все в том же хирургическом центре города Константиновска. Через два года после помолвки, когда Франсуа, наконец, получил гражданство, они поженились, и Вика тут же родила ребенка. Конечно же, это был мальчик, которого Вика назвала Антоном. За совместную жизнь с Франсуа Вика родила пятерых детей, но это не мешало ей состояться в профессии – ее горячо любимый муж вдохновлял ее. Маша и Новиков… Пять лет брака Маша и Новиков прожили с матерью Рудольфа - хорошей, душевной, но пьющей женщиной. Маша выросла в рабочем поселке, в простой среде, где вокруг пили, сквернословили и дрались. Но в ее семье все было по-другому - у нее был любящий отец, серьезный сталевар, уважаемый в своем кругу, и добрая мать. Попав в дом Рудольфа, в первые месяцы Маша тихо выживала – находиться рядом с пьющим человеком неимоверно тяжело. Ты зависишь от него во всем, и тем страшнее жить под одной крышей. Невозможно просто закрыться в своей комнате от пьющего человека и громко включить музыку, чтобы не слышать пьяных криков, или матов, или звона падающей посуды. Женский алкоголизм страшен. Он тяжелее протекает, интенсивнее. Ни Маша, ни Рудольф ни разу не подумали о том, что можно уйти, - нужно было следить за матерью. Взрыв газа, пожар, удар током, удушье – все что угодно могло произойти с пьяным человеком. Новиковы, как могли, оберегали мать от несчастья. За ней нужно было ухаживать – обстирывать, убирать пьяные безобразия, кормить. Всю грязную работу делал Рудик – это была его мать. Маша готовила. Иногда мать бросала пить, и тогда наступал светлый период. В те счастливые дни студенты Новиковы гуляли, целовались – беззаботно жили. Как ни странно, эти страшные пять лет только сблизили их. Ни слова упрека Рудольф не услышал от Маши. Ни одного. Она жалела его, жалела его мать, жалела себя. Иногда, сорвавшись, она горько плакала в подушку – навзрыд, с причитаниями. А потом еще больше жалела мужа. И уважала – за то, что не сдался, за то, что стремился многого достичь, сам. Поддержки, как у баловня судьбы Глебушки, у Рудика не было. За его спиной стояли пьяная мать и отчим-уголовник. Новиков, в свою очередь, еще больше любил терпеливую Машу, считая ее подарком судьбы. Переживая за мать, он часто ворчал, был желчным, но все равно – любил. Через пять лет, когда освободился отчим Новикова, молодая семья ушла в съемное жилье. Новиков стал хирургом. По результатам последней стажировки его пригласили в офтальмологический Центр Коновалова в Москве. Клиника решила его жилищные проблемы. Со временем настойчивый Новиков стал одним из ведущих хирургов клиники. В его резюме значилось несколько научных работ. Маша стала акушером-гинекологом. Спустя много лет она возглавила отделение патологии беременности и родов в одном из столичных роддомов. У Новиковых родилось двое детей. Не раз в семейных беседах они теплым словом вспоминали Гордеева, который своим самодурством дал им путевку в жизнь. Коля Фролов… Коля Фролов получил специальность анестезиолога-реаниматолога. Он так и остался на «Скорой», только уже врачом специализированной реанимационной бригады. В студенческие годы, измученный тяжелым графиком работы, совмещаемой с учебой, и вечным безденежьем, он часто ворчал, что закончит институт и уйдет туда, где легче и платят больше. Но - затянуло. Он остался, как и множество неприметных трудяг-докторов, фактически поставивших крест на карьере, на сытой и спокойной жизни и выбравших постоянное движение, высокую смертность в данном секторе медицины, колоссальное эмоциональное напряжение и низкую зарплату. Коля Фролов пополнил ряды врачей, поистине бескорыстно отдающих себя людям. Анатолий Смертин... На четвертом курсе медицинского Толик начал работать санитаром «Скорой». Вместе с Глебом они ездили под началом Косарева. Это было удобно – можно было подменять друг друга и делиться сменами. Толик пошел работать санитаром не из любви к профессии и не из желания заработать – от безысходности. Привязанный к дочери, он не мог бросить ее мать, не мог уйти, как делают миллионы отцов. Он по-настоящему любил свою дочь. Но Толику было трудно побороть свое раздражение на Светлану, мать девочки. Их мало что связывало в прошлом – разве что интрижка, закончившаяся влюбленностью Светланы и рождением ребенка. Толику нужно было время, чтобы оставаться одному и меньше видеть раздражающую его своей настойчивой влюбленностью Светлану, поэтому он пошел работать. На следующий день после первого экзамена зимней сессии Толик стоял в операционной и наблюдал, как уверенно держит скальпель Глеб Лобов, бездельник и «папенькин сынок». Толик был впечатлен и завидовал успешности товарища. Он вышел из операционной с одной только мыслью - "Если Лобов может, то почему я не могу?" Возможно, этот соревновательный момент сделал свое дело – теперь Толик рвался к операционному столу. Тем более что Глеб в те дни вдруг резко отдалился от всех и перестал интересоваться операциями. Толик остался один на один с Ковалец. Ирина Васильевна приняла Толика всем сердцем и учила его хирургии так же последовательно и основательно, как и Глеба. Ей нравился Толик своей решимостью и неиссякаемым чувством юмора. Новые занятия сделали Толика еще более популярным в группе, к нему стали относиться с бОльшим уважением, хотя его всегда уважали. Через какое-то время он заметил на себе долгие изучающие взгляды Вики. Они по-прежнему не общались, но враждебности с ее стороны Толик больше не замечал. Не имея надежды вернуть Вику, Толик был вполне удовлетворен. Добившись определенных успехов у операционного стола, Толик вдруг понял, что не сможет обойтись без скальпеля. Его тянуло теперь в операционную. Осенью Глеб вернулся к Ковалец. Теперь Глеб и Толик оперировали по очереди или вдвоем. Под давлением отца и родни Светланы Толик женился. Не хотелось – но отдавать дочь на воспитание другому мужчине он не мог. Богатая и перспективная невеста, Светлана не осталась бы одна. Отдавая всего себя работе, учебе и операциям, он уставал. В эти дни, приходя домой смертельно уставшим, он стал больше ценить заботу о себе со стороны Светланы. Напряженная жизнь вообще изменила его – оставаясь обаятельным шутником, он повзрослел. Его любимая девушка была помолвлена и собиралась замуж. Иллюзий не осталось. О том, чтобы встретить новую любовь, он не думал - у него росла дочь. Да и нагулялся. Времени на глупости и капризы не было совсем. Работая на «Скорой», он соприкоснулся с множеством людей, чьи судьбы порой леденили кровь своим безалаберным отношением к жизни. Порой хотелось крикнуть: «Люди, что же вы делаете с собой и с близкими?!» В эти минуты злости и отчаяния он вспоминал Светлану. Он сам был из этих людей. Он тоже медленно отнимал жизнь у нелюбимой женщины. Порой он, наоборот, видел примеры мужества и самопожертвования ради близких. Когда – всего себя, без остатка, без корысти. И понимал – это не про него. В эти минуты он тоже вспоминал Светлану. Он многое передумал, многое пересмотрел. В первый год совместной и теперь уже законной, семейной жизни со Светланой Смертин сумел побороть себя и убрать из своей речи саркастически-язвительный тон. Теперь он чаще молчал. В один из дней после неимоверно трудного дежурства, когда ему хотелось с кем-нибудь поговорить о пережитом, он неожиданно для себя начал рассказывать Светлане. Молчать, что он обычно и делал, в тот день было труднее. Он как обычно приехал домой, помылся, молча поел разогретое Светланой и лег. Все было как всегда, за исключением одного – он не мог заснуть, не поговорив о своих открытиях и переживаниях. Подошла Светлана, она как обычно до раздражения жалостливо-заботливо подоткнула ему подушку: «Спи, Толик». И пошла к выходу. - Останься, - Толик закрыл глаза, слушая, как в комнате стихли шаги и повисла мертвая тишина. – Посиди рядом, - повторил Толик, понимая, что Светлана в нерешительности. - Я сейчас! С закрытыми глазами он слушал, как Светлана заметалась по комнате в поисках стула. Перед глазами калейдоскопом крутились сцены из ночного дежурства. - Сидишь? – спросил он, не открывая глаз. - Да, - заискивающе ответила ему жена. Жена… Толик усмехнулся. Нет, не про жену. Про мужа… Какой он муж? Или мужчина… Особь с мужскими признаками, вот он кто… Вот сегодня, в ночной, он видел настоящего мужчину. Он видел подвиг… Хотелось рассказать, поделиться. Он что-то говорил, не открывая глаз, прокручивая в сознании и наблюдая как сейчас происходившее ночью. Светлана что-то отвечала ему – он не слушал, ему было неважно то, что скажет она, просто хотелось выплеснуть все и заснуть. Теплая ладонь легла ему на лоб. Стало легче, не хотелось отпускать это тепло, но Светлана уже убрала руку. Он вдруг подумал, что говорил уже давно, а легче не стало, и только ее теплая ладонь как будто уменьшила боль ночных потерь. Он протянул руку и нащупал Светину: «Ложись рядом». Она снова замерла – обдумывала, не ошиблась ли. В семейной жизни Толик сторонился ее. Но он потянул ее к себе и она легла, вытянувшись тонкой стрункой. «Свет, что как не жена?» - зачем-то усмехнулся он и прижал ее к себе, отчего-то жалея ее. Он еще какое-то время говорил, но, согреваемый теплом женского тела, быстро уснул. С того дня Толик начал разговаривать со Светой. Может быть, от того что больше ему было не с кем разговаривать, а молчание противоречило его природе. …В те далекие годы челябинского студенчества их связывало только совместное веселое времяпровождение. Светлана была преподавателем, на лекциях она казалась серьезной, консервативной, как будто из другого века. Он сразу же заметил ее заинтересованный взгляд. Ее взгляд заметил и товарищ. «Давай на спор, кто быстрее», - сказал тот и многозначительно показал глазами на Светлану. «Давай», - зачем-то согласился Смертин. Обаятельный Смертин выиграл этот спор. За одной встречей последовала другая, потом третья. Встречаться с молодой замужней женщиной было удобно и необременительно. В те дни они почти не разговаривали. Пили шампанское, танцевали и предавались прочим радостям жизни. Светлана часто шептала ему о любви, но он шутил и не воспринимал серьезно ее слова. Ее беременность и последующий скандал в институте поспособствовали тому, что Толик быстро оказался в Константиновске. Отец, воспитанный на понятиях офицерской чести, не вынес позора сына, перевелся служить в местную часть и перевез с собой Светлану. Ту выгнал муж, с работы она уволилась, не выдержав прессинга осуждения коллег и студентов старших курсов. И теперь, спустя более года, они наконец начали разговаривать. Постепенно от разговоров о дежурствах они перешли к личному. Толик мало говорил о себе, но жена говорила – она любила. Она рассказывала о себе понемногу, как-то вскользь, но Толик вдруг понял, что имел представление о ней далекое от действительности. Он начал задавать вопросы, даже заинтересовался ею, и Светлана отвечала откровенно, без утайки. Тогда же Толик узнал эту историю с кражей Альки. Услышанное выбило почву из-под ног. Его представления о мире рушились с катастрофической быстротой. Он больше не мог доверять тому, что видит и слышит. Погодина? И раздолбай Глеб, который все знал… Смертин с силой ударился головой о стену… Он ничего не понимал в людях… И его жена... Наивная хрупкая девчонка, с риском для себя спасающая чужую жизнь… Он не знал ее такой. Он думал, что она обычная ветреная кокетка, сгульнувшая от мужа, а оказалось… Все оказалось намного глубже и сложнее. Светлана вышла на работу в «Домик». Ей нравилось работать – там она чувствовала себя нужной. Она приходила оттуда уверенной, с ворохом впечатлений. Родной. И уже любимой. Из уважения родилась и любовь. Это пришло не сразу. По окончании института Толик остался в отделении абдоминальной хирургии. Естественно, как молодой и перспективный хирург, он сменил Ковалец на посту завотделением. У Толика и Светланы после Ангелинки появилось еще трое детей. Одного ребенка они усыновили. Валя и Пинцет… О жизни Рудаковских товарищам было мало что известно. Может быть, общаясь с Валей, Глеб знал больше остальных. После свадьбы Валя и Вовка снимали квартиру. Было сложно финансово, и они устроились на ночные дежурства в неврологическое отделение областной больницы. Знаний особых не требовалось, но нужна была физическая сила, потому что приходилось иметь дело с лежачими больными. Рудаковские работали ночами. Работа спорилась, потому что они делали все вместе. Иногда по выходным Рудаковские брали дневные дежурства и тогда в отделении встречали реабилитологов, помогали им проводить массаж, сами учились. Это сыграло значительную роль в выборе студентами врачебной специализации. Валя металась, выбирая между физиотерапией и неврологией, но в итоге стала неврологом. Вовка выбрал специализацию врача по медицинской реабилитации. У Вовки была редкая специальность, а потому востребованная. Работая вместе, Валя и Вовка сблизились. Их союз был, скорее, дружеским и профессиональным – им нравилось говорить о больных, обсуждать тактику лечения и внутрибольничные проблемы. Они были погружены в работу. Валин энтузиазм помогал Вовке преодолевать неуверенность в себе. Поднимая больных десятки раз за день, переворачивая их с боку на бок, Вовка возмужал и накачал мышцы. При его значительном росте и крепком мускулистом теле он оказался очень привлекательным внешне. Над его образом существенно поработала и Валя. Вовка был ее мужем и Валя не могла допустить, чтобы над его некогда неопрятной внешностью посмеивались коллеги и больные. Она тщательно следила за тем, чтобы Вовка вовремя брился и стригся, сама покупала ему одежду. В один прекрасный день Валя заметила, что на ее мужа оборачиваются на улице. С интересом, с восхищением. Удовлетворенная, Валя взглянула в огромное тонированное окно какого-то учреждения, увидела там красивого молодого человека и себя, маленькую, невзрачную. Валя испугалась и заревновала - кажется, у этой дурнушки слишком симпатичный муж. Не долго думая, Валя ринулась в салон красоты и по магазинам. Она скинула с себя все эти многочисленные шапки-ушанки и вещички из «Спортмастера», украшающие разве что только лыжниц. Работая над собой, Валя превратилась в очаровательную маленькую женщину. Она была все так же энергична, заразительно смеялась, но перестала скандалить и бороться за правду – рядом с привлекательным мужем пришлось усмирять свой не по-женски буйный нрав. Коллеги любили Валю – она была хорошим товарищем, командным, готова была выполнять любую общественную работу и не отказывалась подменять. Вовка тоже состоялся в профессии. Конечно же, в этом была огромная Валина заслуга. У Рудаковских родилась дочь. Пытаясь вырваться из семейного сценария, Валя старалась растить ее без давления и ограничений. Она больше вспоминала своего отца, нежели мать и бабушку, пыталась подражать отцу, помня о тайком сунутых в карман конфетах и о книжках по вечерам. И несмотря на то, что Валя часто была недовольна увальнем-мужем, она ни разу не сказала о нем ни одного дурного слова своей дочери. Валя очень хотела, чтобы у ее ребенка было счастливое детство. Как ни странно, из всех бывших сокурсников Валя общалась только с Лобовым. Они работали в одной больнице, но в ее стенах виделись редко - Глеб почти не выходил из своего отделения. Когда Вале было трудно, когда она не могла преодолеть свой тяжелый скандальный характер или ей казалось, что Вовка своим нытьем сведет ее с ума, или вдруг понимала, что идет по стопам своих высокомерно-требовательных «дворянок», Валя звонила Глебу. Они встречались где-нибудь в кафе, в обеденный перерыв. Повзрослевший серьезный Лобов неизменно приносил Вале подарок – конфеты и цветы. Он неизменно называл ее Валентинкой, целовал ее в щеку и не скупился на комплименты о ее внешности. Может быть, ради этих конфет-цветов и поцелуев-комплиментов ей и был нужен Лобов. Валя иногда думала об этом. Они разговаривали, вспоминали их студенческие бои, практику, говорили о Валиных родителях и потом расходились на несколько месяцев. После этих разговоров, во время которых Глеб неизменно хвалил ее за мужество в преодолении себя и семейного сценария, Валя успокаивалась – она снова чувствовала себя успешной женщиной, у которой все будет в жизни хорошо. Несмотря на сильный характер, Вале тоже нужна была поддержка. Катя Хмелина… Катя Хмелина болела звездной болезнью. Она была умна, образована, но ей хотелось – на пьедестал. Она могла покорить почти любого мужчину, но вокруг были успешные и увлеченные работой врачи. Увлеченным работой было не до нее. Шурыгин поставил ее на желаемый пьедестал, но он слишком много работал и потому регулярно пропадал на несколько дней в больнице. Катю это не устраивало. Слушая Викины хвалебные оды в адрес Франсуа, Катя решила, что этот внимательный и щедрый иностранец вполне ей годится. На свадьбе Лобовых она рассчитывала покорить его, но Франсуа неожиданно сделал предложение Вике. Поэтому на пятом курсе Катя вышла замуж за Алексея Петрова, молодого харизматичного кардиолога из Томска. Алексей был приглашен Глебом на вечеринку по поводу давно состоявшейся свадьбы Лобовых и Лериного материнства. Это было сразу по окончании четвертого курса. В тот вечер Петров активно ухаживал за Аней с факультета судебной медицины, но для Кати это не было преградой. К тому же она видела, что Аня предпочла Алексею ее бывшего товарища по балету Костю Рыжова. В один из дней Катя случайно ошиблась отделением, и Петров, разговаривая по телефону, налетел на нее и выбил из рук неслучайную косметичку. Помады и зеркальца разлетелись по коридору, что-то было испорчено безвозвратно. Собирая косметику и извиняясь, Петров как истинный джентельмен вынужден был загладить причиненный вред и потому пригласил обиженную им симпатичную барышню пообедать. Очаровать его было нетрудно. Первые годы с Петровым были просто потрясающими. Катя получила все, что хотела. Петров был влюблен, восхищен ею и щедр. Способный и амбициозный, он обещал сделать головокружительную карьеру, и Катя уже планировала перебраться в Москву. Но с Петровым оказалось все не так просто. Он был идейным. Катя не поняла этого сразу. А можно было понять, можно. По одному только факту из его биографии – он бросил престижный кардиохирургический центр в Томске и приехал в константиновскую глушь ради получения самостоятельного опыта и профессионализма. Деньги его мало интересовали, равно как и карьера. Как только Катя закончила ординатуру, Петров преподнес ей сюрприз – он ехал работать по контракту в Африку. Да, в рамках благотворительного проекта он должен был вылечить все это несчастное чернокожее население далекого континента. Гамбия... Одно только это слово пугало Катю. Ладно бы цивилизованные Марокко или Тунис с Алжиром, а то Гамбия. Это было хуже, чем научные исследования ее родителей в Арктике и Исландия ее брата. Катя была убита, а Алексей воодушевлен и непреклонен. Катя поехала - экзотика, надо посмотреть. Она выдержала ровно год, а потом сбежала, оставив прощальную записку. Ехать ей было некуда, и она вернулась в Константиновск. Все эти годы Шурыгин оставался холостым. Он любил Катю, много работал, почти жил в больнице. Подумав, основательно растерявшая иллюзии Катя вышла замуж за нейрохирурга Шурыгина, к тому времени выросшего из Димы Ивановича в самостоятельно оперирующего Дмитрия Ивановича. Имея специальность врача-гастроэнтеролога, Катя устроилась в больницу и стала сотрудничать в качестве диетолога с салоном красоты. В последующем, и не без помощи родителей, она выкупила салон и стала его хозяйкой. Катя закончила множество курсов по усовершенствованию человеческой внешности. Она часто звала к себе Альку и, экспериментируя, делала ее красивой. В Катином салоне почти бесплатно обслуживались ее бывшие сокурсницы и сокурсники. Им были выданы особые карты. Конечно же, товарищи с удовольствием ходили в этот салон, пользующийся хорошей репутацией в городе. Вика единственная не обслуживалась у Кати – не хотела видеть бывшую соперницу. В браке с Шурыгиным Катя родила дочь. Косарев… Анестезиолог-реаниматолог Иван Николаевич Косарев, врач с БИТ-1, под началом которого работали Глеб и Толик, женился. Как и предполагал Глеб, Иван Николаевич вернулся в дом многодетной Полины, той самой, чьих детей, почесываясь от разыгравшегося воображения, Глеб накануне собственной свадьбы лечил от педикулеза. Косарев стал многодетным отцом. Костя... Костя Рыжов еще какое-то время ждал Альку. На свадьбе он видел, что Алька счастлива, и почти успокоился от того, что она весела и довольна. Но уже на следующий день Алька замкнулась и отдалилась. Она больше не отвечала на звонки и не хотела его видеть. Новости от Кати и Дениса были обнадеживающими – Алька счастлива с Глебом. Но что-то все же смущало. Алькина закрытость. Он попытался встретиться и поговорить, но грустная Алька с потухшим взглядом, сказав ему пару слов, быстро ушла, сославшись на дела. Неожиданно на вертолетной площадке появился Глеб. Это было сразу же после его свадьбы. Глеб привез Дениса и, пока Денис обходил всех техников, здороваясь, Глеб разговаривал с Костей о мальчике. Тогда же Костя узнал, что Денис начал прикладываться к бутылке. Глеб просил, в обычной своей небрежной манере, чтобы Костя занялся Денисом и «промыл ему мозги». Глеб уехал, но осталось тягостное впечатление. Его бывший одноклассник, некогда заносчивый и активный, в недавнем прошлом счастливый жених девушки, на которой Костя сам рассчитывал жениться, выглядел подавленным, хотя и тщательно скрывал это. Все это время Костя тоже жил в напряжении, держась в стороне и наблюдая. Весной все изменилось – Алька начала общаться. Теперь они гуляли – он, Алька, Катя и Денис. Иногда с ними гулял Глеб. Костя видел – у Альки снова хорошее настроение, Глеб любит ее, Алькины глаза сияют. В это же время Костя и Глеб начали общаться, не вспоминая прошлых размолвок. Но Глеб ревновал и, чтобы не осложнять отношения, Костя отошел в сторону. На студенческой вечеринке, куда его пригласил Глеб, Костя увидел Аню. Он давно знал ее, еще с тех пор, как заходил в общежитие к Альке. Преодолевая тягу наблюдать за Алькой, теперь уже чужой женой, Костя весь вечер смотрел на Аню, за которой активно ухаживал молодой кардиохирург Алексей. Но Аня, кажется, поглядывала в другую сторону – на Костю, одиноко стоящего за барной стойкой. В какой-то момент, когда объявили медленный танец, Аня случайно оказалась рядом. Петров не успел добежать – Аню пригласил Костя. В тот вечер он пошел провожать девушку. Спустя много лет, уже будучи женатыми, они вспоминали этот вечер в ночном клубе, и Аня рассказала, что тогда она специально подошла слишком близко к Косте, давая ему шанс успеть пригласить ее. Костя всегда нравился Ане, но он ходил к ее странной соседке Альке и, кажется, не замечал вполне непрозрачных намеков со стороны высокой девушки с редкой специальностью патологоанатома. Начав встречаться, молодые люди жили в сфере одинаковых интересов. Аня интересовалась работой "Сокола", была отчаянно-смелой и иногда Костя брал ее на поисковые операции. После окончания института Аня ушла работать в медицину катастроф, по роду деятельности они теперь часто пересекались. Гера… А Гера взялся за ум. Тот вечер, когда он лепил снежные буквы по прихоти мажора Лобова, не прошел бесследно. В тот вечер Гера занимался делом, а не болтался в клубе от компании к компании в поисках очередного мажора, который подкинул бы ему деньжат. В тот вечер Гера сам заработал деньги, причем довольно приличной работой. Раньше-то какой был заработок у Геры? Разобраться с кем-нибудь, фэйс начистить, бухло отвезти куда скажут, подружек чужих развезти после тусовок… На побегушках, короче, он был. В тот вечер он заработал деньги честным трудом. И творческим – даже детство вспомнил. В тот вечер мажор Лобов называл его - Герман. Это было уважительное отношение. Человеческое. И Лобов был уже не Лобов. Он был не так свеж, не так весел, не так распальцован, но Лобов был настоящий. Нормальный, что ли. Не заносчивый. И смотрел по-другому. И даже надувал шарики. Гера удивился. И позавидовал. В тот вечер, заработав деньги, Гера не вернулся в ночной клуб. Хотелось тишины. Думать. Впервые ему хотелось думать. О жизни. Но думать не получилось. Дома, как всегда, сидели за столом с бутылкой «беленькой» его мамка с подругой, матерью ботана Новикова. Ругнувшись про себя, Гера начал яростно расчищать свалку, в которую превратился их с матерью дом. Женщины удивились, а потом, собрав со стола остатки выпивки и еды, удалились. Наверное, к ботану. Гере было все равно. До середины ночи он приводил в порядок свое жилье и, только убедившись, что оно стало похожим на человеческое, облегченно выдохнул и лег спать. В ту ночь он уснул с каким-то чувством удовлетворения. Впервые он уважал себя. На следующий день Гера отправился к старому знакомому Ромке. Ромка был из тусовки Лобова. Не постоянно, но иногда зависал с ними. А так Ромке некогда было - Ромка руководил строительной бригадой. Работали по мелочи – ремонтировали квартиры и дома, держали электриков и сантехников по вызову. - Возьмешь? – спросил Гера, когда они встретились. Ромка с сомнением посмотрел на него. - Так у меня вроде не космодром. - Не понял, - почесал затылок Гера. - На кой мне алконафты, Гера? – спросил Ромка. - А, - выдохнул Гера. – Я в завязке. Все. Бросил. Возьми, не пожалеешь, - сказал он, неловко переминаясь с ноги на ногу. Ромка еще несколько секунд колебался. - Возьму, - наконец согласился он. – Разнорабочим. Будешь делать, что строители скажут. Идет? - Идет, - обрадовался Гера. С тех пор Гера начал работать. Поначалу было трудно – болтаться в поисках случайной шабашки куда как легче. И опять же, может, нахаляву угостят. У Ромки нахаляву не получалось – Ромка за свою копейку держался, а хмурые строители еще больше держались. Но зато никто не знал о прошлом Геры. Для всех этих хмурых мужиков он был свой, равный им. Ему подавали руку - как строителю. И Ромка поздравил, выдавая первую зарплату. И даже дал сверх на бутылку – «обмыть» - но Гера неожиданно отказался. Подачка, мелькнуло у него в сознании. В тот же год Гера решил больше не скрываться и отслужить в армии. К такому выводу он пришел, слушая неспешные диалоги строителей. Они рассказывали каждый о своем - о молодости, о том, как ездили по стране на заработки, об армии. Об армии говорили много – все служили. Рассказывали о боевых тренировках, о сержанте, ведущем рукопашный бой, о метании гранаты, настоящей, между прочим, о родительских днях, о том, что нынче солдат кормят на убой. Гера слушал эти разговоры и думал, чего это он бегал все эти годы от армии? Если кормят нахаляву, да еще и на убой… А рукопашка – это вообще круто, хоть драться научат. А в морду-то дать – это разве бой? Он после своей фирменной «морды» месяц с травмой плеча ходил – этот эскулап Гордеев его тогда здорово крутанул. Как пить дать, приемам обучался. В армии, наверное, служил… А он, Гера, чем хуже? А если родительский день, так и мамка с харчами приедет, рассуждал он. Трезвая будет, котлет нажарит… Гера мечтательно тянул носом воздух. И девушка если еще приедет… Бл… Гера по привычке коротко ругнулся, но остановил себя – хмурые строители не ругались. А он чем хуже? И мажор вот тоже не ругается. И полным именем называет. Нет, завязывает Гера с прошлым - крепло в нем. А если еще и девушка приедет… Жмурясь на зимнее полуденное солнце, проникающее в окно ремонтируемой квартиры, Гера мечтал. Девушку он уже приглядел. В тот же вечер пошел в ночной клуб – а где же еще девушку найти? На улице попробуй подойди – пошлют. Все злые, сосредоточенные. Завернутся в пальто и шлепают куда-то, как на пожар несутся. А в клубе веселые девушки. Все улыбаются, никуда не спешат. Но все его не интересовали. Только одна – Инка, бывшая мажорова цаца. Она всегда нравилась Гере – заносчивая, с гонором, красивая. Да только не по зубам была – куда ему с мажором тягаться? Бабок нет, папки начальника тоже, матери с аптеками… А теперь, говорят, одна. Говорят, мажора ждет. Ждет, да не дождется. Мажор-то женился. Не ахти взял, правда, не цацу, ну да ладно, ему, Гере, Инку оставил. Теперь-то он, Герка, приличный человек, рабочий, – Герман. - Выпей, Герасик, - предложили ему в бывшей компании. – Давно не заходил. - Не, не хочу, - отмахнулся Гера и внутренне выпрямился – Инка. Скользнула взглядом – как стрелой пронзила. Ух! Гера приосанился. - А че пришел тогда? – спросил бывший дружок. – За бабой? За девушкой, мысленно ответил Гера. И отвернулся - чесались руки. В морду он привык. Любил он это дело. Но сейчас нельзя – он в завязке. - Привет, - он потоптался перед Инной. Она одарила его равнодушным взглядом – привязался. Он сел. – Как дела? - Нормально, - ответила она нехотя. – Тебе-то что? Иди, куда шел, - равнодушно уставилась в бокал. Гера незаметно дотянулся, посмотрел – пустой бокал. - Счас, - он метнулся к стойке. Оглядываясь, заказал Инке коктейль. Он знал, какой. Сам много раз на мажоровы бабки заказывал. А сейчас у него свои бабки есть, заработанные. - Вот, - поставил он коктейль перед Инной. - Спасибо, - равнодушно ответила она и взялась пить. – Где пропадаешь? Давно не было тебя, - спросила из вежливости. - Работаю, - Гера снова приосанился. – Ремонт нужен будет, зови. Строитель я. Инна кивнула. - Слышь, Инка, - Гера набрался храбрости. Впервые было страшновато, пересохло в горле, хотелось глотнуть из ее бокала. – Я в армию ухожу. - Уходи, давно пора, - ответила Инна, едва взглянув на него. - Слышь, Инка, это… писать мне будешь? Инна поперхнулась, закашлялась. - Давай постучу, - Гера стукнул ей по спине. Кулаком. Как мамка в детстве. - Блин, да че ты делаешь! – возмутилась Инна, откашливаясь. – Медведь! Че лупишь?! - Прости, - Гера смутился – вроде ничего плохого не сделал. Вот мажор ее толкал, так что летала башкой об стену, и ничего. Вставала, отряхивалась и на шею ему – «Глебчик». А тут крик подняла. Может, послать ее? Мажор посылал. А она за ним бежала, за руки хватала – «Глебчик!» Не, лучше не посылать. Как-то это не по-человечески. Его вот мамка ни разу в жизни не послала, не пристукнула, а он девушку будет лупцевать и посылать. Нет, он не мажор, он – Герман. - Короче, дай адрес, сам напишу, - сказал Гера, подождав, пока Инна успокоится. - Да не дам я тебе ничего! Пошел ты! – возмутилась Инна. – Че привязался? - Жениться хочу, - вырвалось у Геры. - На мне? – Инна расхохоталась. – Да на что мне такой козел сдался? - Почему козел? – растерялся Гера. Козлом его еще никто не обзывал. Даже мажор только балбесом называл, но это необидно. А тут – козел. Козла он не простил бы – двинул. Но ей не двинешь – цаца. Ей можно. - Пьянь, - презрительно сказала Инна. – И необразованный ты. И денег у тебя нет. - Зато люблю тебя, Инка, - сказал Гера и вдруг обиделся. – И не пью я. И деньги есть. А образование будет! Он ушел, по привычке втянув голову в плечи. Было обидно. И нравилось – стерва! Не зря ее мажор столько лет при себе держал. Было за что. Если она и мажору так… Гера улыбнулся в морозную темноту и зашагал домой. Дома застал разливанную. Выругался про себя - женишься, приведешь приличную, а тут… алконафты. - Короче, - он зашел в комнату. – Что б я вас тут больше не видел… с бутылками, - сказал он удивленным женщинам, и те от удивления почти протрезвели. - Сынок, - умиляясь, протянула руки мать. - Тома, пошли ко мне, - сказала ботанова мамка и начала собирать бутылки. – И правда, чего это мы мальчишке мешаем. Нехорошо это. А Рудик мирный, комната своя… Пошли, Тамара. - Да, да, - кивала головой мамка. – Вырос пацан. Смотри, какой парень! Орел! Она пьяно щурилась и любовалась сыном. Женщины ушли, а Гера остался – злой. Впервые хотелось что-то доказать, стать кем-то. Необразованный! Он подошел к полке с книгами – мать раньше покупала, сама читала. Он в детстве читал. Гера достал книгу с полки – Достоевский, «Записки из Мертвого дома». Он еще покажет, какой он необразованный. Вернется из армии – никто его не узнает. Что он, глупее мажора? В институт, конечно, он не пойдет, а вот в строительный колледж – обязательно. Гера довольно улыбнулся и лег на диван с книгой. ….. Гера сам пошел в военкомат. Он ушел служить, и ему вдруг понравилось. Нет, не кормежкой. Нравилось – «Рота, подъем!» И все по команде, за сорок пять секунд, уже в одежде. Гера научился быстрее, даже несмотря на то что – берцы, шнуровка. С утра гимн прослушать и песни горланить в холодный воздух – отпад. Бодрость в теле необыкновенная. А строевая? Строевая - жесть. Сожмешь зубы и шагаешь. Физо – отдельная тема. Вначале было трудно. Еще бы, жирдяем пришел служить. Бегать он не мог – задыхался. Получал люли от своих же – роту держал на среднем времени. Не он один, правда, еще жирдяи были, и доходяги, но от этого не легче. В последующем марш-бросок в берцах проходил на одном дыхании. Нравилось – шаг за шагом, преодолевая себя. Дыхалку развил, даже подумывал бросить курить, но не решился. Подтягиваться не умел. Пятнадцать раз на отлично – это была запредельная цифра. Сжал зубы и, ругая Инку на каждом подтягивании, – сдюжил. Нет, конечно, не сразу. Сначала наслушался много лестного о себе. Тупым обзывали ежечасно – почти поверил. А отвечать нельзя, даже если считаешь себя самым умным, даже если ротный полный ушлепок. А ротные и сержанты все сплошь ушлепки. Но отвечать все равно нельзя – по уставу не положено. И себе дороже. Гера тогда усвоил эту простую истину – не спрашивают, молчи. В общем, жирок Гера сбросил, а мышцы накачал. Ловкий стал, легкий. Собой довольный. Человеком стал. Мамка приезжала – ахала. Похудел, говорила, бедный Герасик. Что она понимала? Кого она видела? Вокруг нее одна алкашня. Тут – другое дело. Тут люди. Нормальные пацаны. Сильный выживает, слабак – тонет. Все как в жизни и должно быть. Но Гера слабаков не топил. И хотя при главных ходил, носки стирал сам, подшиву – сам, иголкой – сам. Даже кантик научился брить. Все ему нравилось самому. Денег только не было. Мать почти не присылала. Другим – присылали. Хотя не всем. Были из глухих деревень, плохонькие, их предки откармливаться в армию посылали. Эти все по лазаретам валялись – витаминчики им, укольчики в одно место, коечка двадцать четыре часа в сутки. Такие пацаны откормленные из больнички выходили – аж завидно было. А как же – нынче в армии с ротного за каждый солдатский чих спрашивают. Многие косили – придумывали себе болячку, чтоб ничего не делать. Гера не косил – он в армию пошел, чтоб человеком себя чувствовать, чтоб уважать себя, а не ждать уважения от мажоров всяких. Мажоров Гера теперь не любил. Хотя Лобова вспоминал даже с теплом – всегда подработку давал, да и сам пахал доктором в последнее время. Уважуха. Калаш в руках – сборка, разборка. На время. Бойцом себя чувствуешь. Солдатом. Разборка – 15 секунд на «отлично», 19 –на «хорошо», 21 – на «удовлетворительно». Сборка чуть сложнее: 25 секунд – на «отлично». Секунды дальше его не интересовали – он должен был доказать! Инке, себе - всем. Но прежде всего – себе. Гера освоил все «отлично». Вошел во вкус. Побеждать – себя, всех, побеждать, а не клянчить подачки – вот это по-настоящему. И Инка тут ни при чем. Это – для себя, когда ложишься спать довольный, солидный, без понтов. Когда своя же солдатня и сержант смотрят с уважением и ротный в пример ставит. И учения – захват террористов. Автоматная очередь - понятно, что холостая. Но почти реал - поначалу даже страшновато было. И полевые учения – в машинах, в поле, в палатках. В любую погоду - хоть под дождем, хоть в снег, хоть под палящим солнцем. А круче всего – скребком дороги в части чистить. Эх… эксплуатация. Ну ничего. Курнешь за деревом, и скребешь. Бодрость опять же прибавляется. Дедовщина была, но его, Геру, не трогали – если что, в морду он мог. Других строили. И он даже заступился. Однажды было. Наваляли ему потом деды, но он все равно горд был – заступился. Все это время он читал. Инкино «необразованный» вызывало злость. А Гера редко злился. Но если злился, тут держись. И он читал – запоем. Нравилось. С Достоевским подружился, за Пушкина взялся – да со школьного начал. У него ж всего девять классов. Вернется, в вечернюю пойдет. Необразованный - надо ж, как! Гера упрямо сжимал зубы. И вспоминал Инну. Он нашел ее в сети и написал. Она не ответила, отправила его в черный список. Мать приезжала. В первый раз – на присягу. Трезвая приезжала – еще бы, пока доедешь, протрезвеешь. И потом еще приезжала, трезвая и с котлетами. Гера был доволен. Вот бы Инка приехала. Тоже, цаца гонористая. Гера улыбался, вспоминая Инну, и, жуя материну котлету, с завистью оглядывал товарищей, сидящих в зале свиданий с девушками. Почти у всех на гражданке были девушки. …Гера отслужил, вернулся. Мать по-прежнему пила. Поступил в строительный техникум. Вернулся к Ромке в бригаду. Привычка по утрам бегать осталась. В армии же научился обливаться холодной водой по утрам – был у них там один помешанный на здоровье. Гера на спор один раз облился, преодолевая себя, а потом в привычку вошло. Драться тоже в армии научили. Рукопашный бой он любил. Но не злоупотреблял. Бойцы - они за правое дело, по пустякам руки не распускают. Про кодекс чести им в армии много втолковывали. В общем, знал себе цену Гера, и потребности что-то кому-то доказывать больше не было. Инна все так же была одна. Принцесса, думал Гера. И вернулся в ночной клуб – надо же было кралю кадрить. Осел в общей тусовке. Деньги были, теперь его не гнали. Пить не пил, все за Инкой ухаживал. Говорить стал, наконец, – столько книг прочитал. Как тут не заговоришь? В вечернюю школу вот еще документы сдал - правда, на окраину ездить придется, не осталось почти этих школ. Решился подержанную тачку купить – в школу ездить и Инку подвозить. Пару раз отбил Инку у пьяной шпаны, угостил коктейлями. Даже о литературе поговорили раз. Потом машину купил, отвозил ее домой, выпившую. Юльку с ее тачкой не дождешься. Потом Инка подобрела, из черного списка в сети его исключила, комплименты делала – красавчик! В общем, через три года женился Гера на Инне. Закончил вечернюю школу - сам не знал, зачем. Наверное, чтобы доказать себе. Техникум закончил, работал в строительной бригаде. Книги читал, Инкину психологию слушал. Умнел. Григорий и Нина Емельяновы... Союз Нины Старковой и Григория Емельянова все последующие годы оставался крепким, комфортным и устраивал их обоих. Григорий любил Нину, Нина – и это было известно Григорию – позволяла себя любить. Оба они были интеллигентными людьми, с достаточным жизненным опытом и консервативными взглядами. Оба они создавали семью не для того чтобы бороться за свои права или переделывать друг друга – для этого у них не было времени. Оба они были уже по-своему мудры. А потому каждый из них получил в этом браке все, на что рассчитывал. Им удалось, наконец, установить опеку над Лизой. Мать девочки так и не нашли. В браке с Григорием Анатольевичем Нина родила двух детей – погодок. Времени восстановиться после первого ребенка у нее не было - шли годы. И хотя первая беременность протекала тяжело, Нина решилась сразу же родить второго ребенка. Нина вышла на работу. Средства позволяли содержать няню, да и старик Емельянов всегда был не прочь помочь. Нина не могла не видеть Гордеева. Счастливая в своем браке, она продолжала его любить. Емельянов все-таки стал мэром. Еще до выборов ему уже рукоплескал весь город. После выборов ничего не изменилось - имя Емельянова было на устах всех жителей. За время своего градоначалия Емельянов многое сделал для города. Помимо парка он отстроил набережную, оборудовал ее велосипедными дорожками. Он обустроил дворы и оснастил их спортивными площадками с безопасным оборудованием. В культурной и образовательных сферах постоянно учреждались какие-то конкурсы, по результатам которых несколько человек уехали на учебу за рубеж. Емельянов приложил руку к благоустройству больниц, приютов, реабилитационного центра. Он вел прием граждан лично и выстроил такую систему социального взаимодействия, что простой человек мог попасть на прием без волокиты. Весь город был оборудован почтовыми ящиками «Напиши мэру». Емельянов лично читал все письма, как правило, жалобы и просьбы, и принимал по каждому решение. За период его пребывания у власти было отправлено на лечение много нуждающихся, в основном граждане из незащищенных слоев. Он вкладывал и личные средства в свои проекты. Может быть, из всех жителей Константиновска только один Глеб знал, для чего все это делалось. Но Глеб больше не судил его. Лиза Емельянова... Ее мать так и не нашли. Нина считала, что состояние Лизы вызвано психологической травмой и не требует коррекции. Она утверждала, что со временем Лиза выкарабкается, тем более что она уже однажды заговорила. Григорий Емельянов так не считал и настоял, чтобы в шесть лет Лизе провели полную диагностику здоровья. Он возил ее в столичные клиники и в Германию. Везде Лизе поставили один диагноз – психогенный мутизм. Это патологическое состояние, характеризующееся полным молчанием при сохранении функций речевого аппарата и способности понимать речь. В неврологии это расстройство относят к невротическому нарушению речи. Это неврожденное состояние, приобретенное в результате психологической травмы. В своих догадках по поводу причин Лизиного молчания Нина оказалась права. В связи с тем что некоторые подросшие дети начали дразнить ее в садике, Лизу пришлось забрать из выпускной группы. То, что ее будут дразнить, было неизбежно, и от этого Лизу ничто не могло спасти – ни частный садик, ни высокое положение ее опекуна. Дети порой жестоки от непонимания. Емельянов нанял Лизе частных воспитателей. В связи с этим Лиза рано научилась читать, считать и писать. Ее учили танцам, спортивным играм, плаванию. Емельянов основательно занялся развитием дочери, тем более что Лиза оказалась довольно способной и хорошо откликалась на обучение. Глеб иногда слушал интервью мэра города, и ни разу Емельянов не обмолвился о том, что Лиза приемная дочь, хотя вседосужие журналисты спрашивали его об этом. К семи годам Лизу нужно было отдавать в школу, но ни в общеобразовательную, ни в школу для глухонемых детей Емельяновы не решились отдать девочку. По результатам медкомиссии и под влиянием ее опекуна Емельянова Лизе было организовано надомное обучение. Ее научили играть на пианино, и она часами играла, порой сводя с ума весь дом. Лиза прекрасно вписалась в семью Емельяновых. Ее любили, баловали, хотя она никогда не была требовательной. Емельянов неизменно называл ее дочерью и в его отношении к ней не было никакого предубеждения. Лиза платила родителям своей любовью, рисовала трогательные рисунки, которыми была завешана вся спальня Емельяновых. В основном на рисунках были коты. Частный психолог научил Лизу рисовать семью, и она рисовала семью, в которую неизменно включала Глеба. На этих рисунках Глеб всегда был изображен где-то в стороне от всех, но зато самым большим, больше их всех вместе взятых. Глеба Лиза любила больше всех – несмотря на то что они виделись всего раз в неделю. Может быть, Нина была права – Глеб оказался первым впечатлением этого продрогшего ребенка, терпеливо ожидающего в холодном мокром парке свою мать. Именно он первым взял ее на руки, согрел и увез из темного враждебного места. В любом случае, после многовариантных догадок за Глебом оставили право быть первым человеком в жизни Лизы. Когда Лиза подросла, она на несколько дней оставалась у Глеба, Альки и Дениса. С Денисом у нее сложились самые нежные отношения. Емельянов продолжал бороться за здоровье Лизы, так как не верил врачам. Он прошел с ней все – физиопроцедуры, массаж, психотерапию. Не понятно, что повлияло – время ли, или усилия Емельянова, или то и другое вместе, но Лиза заговорила, когда ей исполнилось девять. Предположительно – девять, потому что возраста ее никто не знал. Возраст ей был присвоен после прохождения всевозможных комиссий. Это был обычный день, воскресный. В этот день Лиза как всегда причастилась, молча посидела с Глебом, Алькой и Денисом в кафе, потом уже в машине она попросила что-то жестом, но Глеб отвлекся на дорогу, оставляя просьбу девочки без внимания, и, когда в салоне раздалось ее «Глеб!», он бросил руль, но тут же схватился за него обратно. С тех пор Лиза начала говорить. Конечно, словарный запас ее речи оставлял желать лучшего, равно как и чистота звуков. Но это было уже не важно, потому что – заговорила. Емельянов тут же нанял логопедов, и в течение года речь Лизы развилась до нужного уровня. Скудный словарный запас и неправильное построение ее речи были связаны с длительным молчанием. А вот над исправлением звуков «ж-ш», проблемными еще до возникновения мутизма, пришлось работать упорно – было упущено время, сказалось также долгое молчание, в результате которого мышцы языка утратили эластичность. Через год после того как Лиза заговорила, ее отдали в обычную школу, в ту самую, в которой учились они все – и Дениска, и Глеб, и Алька. Психолог не советовал Емельянову торопиться с высоким уровнем сложности обучения – Лизе нужно было привыкнуть к жизни в коллективе и избегать повышенных нагрузок. Всю жизнь Емельянов и Нина боялись одного – того, что Лиза может снова замолчать в ответ на вновь возникшую психотравмирующую ситуацию. Ее старались оберегать от всего, и Емельянов лично еженедельно посещал школу и беседовал с учителями и классным руководителем Лизы. Ее возили на курорты и в санатории, не требовали успехов в учебе, можно сказать, баловали. И Глеб, видя такую заботу со стороны Емельянова, все-таки проникся к нему благодарностью. ...Лиза выросла и все чаще оставалась в доме у Глеба и Альки. Больше всех она любила Глеба. Они много разговаривали о Лизином прошлом, и Лиза иногда вспоминала некоторые подробности из совсем глубокого детства. Глеб тщательно сверял эти подробности с той историей, которую когда-то услышал от Светланы. Светина история и обрывочные воспоминания Лизы сходились в описании матери, в том, что Лиза часто бывала в парке, и даже была почему-то уверена, что сможет вспомнить дорогу от парка до своего дома. Несколько раз они с Глебом ходили по предполагаемому маршруту, но Лиза так и не вспомнила. Но, как и все потерянные дети, она в какой-то момент захотела увидеть свою мать. Тайком от родителей, ночами она просматривала в сетях профили жителей города – ей почему-то казалось, что ее «модная» мать должна была быть там зарегистрирована. Она отбирала профили с похожими по ее воспоминаниям фотографиями, хотя прошло уже столько лет и мать могла измениться до неузнаваемости. Потом уже, когда Глеб узнал об этих поисках, он рассказал Лизе историю, услышанную от Светланы, и попросил Светлану посмотреть отобранные фотографии. Он привлек Светлану скорее для очистки совести, потому что сам не верил в то, что спустя много лет можно будет узнать женщину. Но Светлана неожиданно узнала женщину, просмотрев ее альбомы прошлых лет. Пришлось рассказать все Емельянову, и тот через своих людей в органах нашел адрес матери Лизы. Емельянов не удивился, что Лиза тайком искала мать, но расстроился, хотя и не показывал виду. Он считал ее своей дочерью и ревновал. Нине решено было ни о чем не говорить, да и сам Емельянов отказался смотреть фотографии. Кажется, то, что мать девочки так и не нашли, его устраивало все эти годы. Теперь же он просто помог и отошел в сторону. В результате поисков через органы удалось установить место рождения Лизы и ее исходные данные. Реальный и предполагаемый возраст Лизы почти совпали - расхождение было в несколько месяцев. Психологи правильно определили ее примерный возраст. Первое имя, данное девочке при рождении, было Ирина. Но Лиза не помнила этого - мать никогда не называла ее по имени. Лиза долго рыдала на плече у Емельянова, когда тот принес бумаги. Менять документы она отказалась. К тому времени Лиза уже была законной дочерью Емельянова и Нины. ...Лизина биологическая мать по-прежнему жила в городе, работала на железной дороге бухгалтером, не страдала алкоголизмом, не кололась, одевалась все так же броско, по-молодежному, несмотря на свой возраст. Проживала одна, любила ходить по злачным местам, но всегда возвращалась домой. Она не вела асоциальный образ жизни, и это было удивительно. Глебу всегда казалось, что детей бросают только совсем никчемные женщины. Глеб с Лизой ездили несколько раз посмотреть на биологическую мать, они ждали ее в машине во дворе. Они знали, в какое время она приходит с работы. Они смотрели, как она пересекает двор и заходит в свой подъезд. Лиза вспомнила теперь свой двор. Потом снова ждали, когда женщина, бросив сумки, выходила в ближайший супермаркет, заходили за ней и наблюдали со стороны. - Хочешь с ней поговорить? – спросил однажды Глеб, когда они из-за стеллажей наблюдали за матерью Лизы. – Я буду рядом. - Зачем, Глеб? – удивилась Лиза. Лиза называла его то Глебом, то папой Глебом. Иметь двух «пап» ей было неудобно. – Я же все помню. Она била меня, если я начинала кричать. И поэтому я замолчала. Молчать было безопасно. И после всего она бросила меня! – голос Лизы дрогнул. - Не волнуйся, родная, - Глеб обнял девушку. – Я понял, ты просто хотела на нее взглянуть. Может, больше не будем сюда приезжать? Зачем травить душу? - Не знаю, - Лиза прижалась к Глебу. – Умом все понимаю, но почему меня так тянет к ней? Порой я ее ненавижу! И все равно тянет! - Это не ненависть, Лиза, это непонимание, - Глеб погладил ее по волосам. – Ты не можешь понять, что заставило ее так поступить. Пошли отсюда? Они вышли из супермаркета и сели в машину. - Я помню, как я сидела в парке, как было страшно, когда стало темнеть и люди вокруг исчезли, - Лиза снова нервничала, но ей нужно было поговорить. - А я зажалась и сидела. Мне казалось, что из темноты вылезет баба-яга и проглотил меня. А потом пришел дворник. У него метла была. Я помню эту метлу – я тогда сидела, опустив голову, и смотрела на эти прутья… И тебя помню, - сказала она. – Ты меня на руки взял, обнял, и мне так хорошо стало, и я подумала: «Козел». Глеб тихо засмеялся. - Нет, правда, я думала, что моего отца зовут «козел». Она так его называла. Я его никогда не видела, она с ним только по телефону перезванивалась. Иногда она приносила мне шоколадку и говорила: «Твой папашка козел денег дал, жри»… А потом у мамы с папой я уже увидела козла в азбуке и удивилась. Лиза тихо засмеялась. - И все-таки давай больше не будем ездить сюда, - сказал Глеб. – Давай уже отпустим ее с Богом. - Давай, - согласилась Лиза. – Ты почитаешь за меня? А то я спать не могу ночами. - Конечно, почитаю, - Глеб въехал во двор своего дома. – Пошли, побудешь у нас. Сейчас бабушка приедет. Странным образом, еще много лет назад, Аллу записали в бабушки. Хотя это было логично: если Глеб – папа, то его мать – бабушка. Емельяновы согласились, на том и оставили. В тот вечер Глеб снова читал псалтырь и молился за Лизу. С тех далеких тяжелых дней начала семейной жизни он уже не оставлял это чтение. Лиза поступила в консерваторию. Она успела закончить музыкальную школу и играла на пианино и виолончели. Пришлось отпустить ее в областной центр, в их провинциальном городишке консерватории не было. Для Нины и Емельянова это было трудным решением. Нина долго плакала, но согласилась. Емельянов раз в неделю ездил навещать дочь и забирал ее на выходные домой. Из всех своих детей Емельяновы больше всего переживали за Лизу.