За чертой

Май 1998 г.

      И мы можем быть героями хотя бы на один день.       Я повторяю эту фразу про себя в сотый раз — словно заученную спасительную мантру. И закрываю глаза. Кажется, все остальное было давно: бесконечные ночные встречи с друзьями, хрустальный шар и отражающееся в нем лицо Келли. Передаваемые по классу записки. Строгие голоса преподавателей.       Так давно. А сейчас…       Я буду королевой, а ты, ты можешь быть королем.       Все закончится так, как должно было, просто раньше во мне еще теплилась надежда. Легко мечтать и верить, когда есть время. Легко забыть о календаре, о бегущих днях, о легко накапливающихся обидах.       Но времени не осталось.       И ничто не прогонит их прочь, а мы можем быть героями хотя бы один день.       Для кого-то последний.       Мне не страшно. И в этом, наверное, квинтэссенция ужаса. Ничего не осталось, кроме холода в грудной клетке, кроме пустоты там, где должно быть сердце. Словно его, этот маленький кровоточащий комочек выскребли из меня годы назад, а обратно вложили мешок опилок. Иногда колется, а в целом терпимо.       Пока Зейн переваривает услышанное, я возвращаюсь к столу и критически осматриваюсь. Было время, когда эта комната казалась мне огромной. И когда казалась слишком маленькой — тоже было. Когда я чувствовала себя в безопасности здесь, и когда мне было страшно до одури. Закрыв глаза, я вслепую нашариваю среди кучи хлама на столе початую бутылку виски и пью прямо из горлышка. Жидкость обжигающая, горькая и отдает костром.       — Это глупо, Грей, — отмирает наконец-то Вульф, и я усмехаюсь. Ему ли не знать, сколько у меня на счету глупостей — подумаешь, одной больше.       Не нужно оборачиваться, я и так знаю, что увижу. Зейна я выучила лучше, чем себя саму. Каждое движение, рваное, звериное. Каждый всполох взгляда. Дрожащие пальцы в ожогах от сигарет. Тонкий шрам над бровью. Непослушные светлые волосы, которые он по привычке приглаживает, даже не замечая. Просто чтобы куда-то деть руки, спрятать их дрожь, всегда выдающую волнение.       Как же так вышло, что из нас двоих он остался более человеком?       — Это просто несправедливо, — шепчет он, и я не выдерживаю.       Смех звучит дико, неправильно в этой комнате, где, наверное, вообще никогда не смеялись. Но остановиться я не могу, хохот клокочет в горле, глухой и надрывный, как у истерички со стажем.       — Может, ты не заметил, — сквозь смех давлю я, — но жизнь вообще не справедлива.       Так я, наверное, никогда не успокоюсь, потому что сама фраза вызывает у меня новый приступ хохота. Сейчас ему впору меня возненавидеть, увидеть наконец, какая я — просто маленькое злобное чудовище. А вместо этого Вульф подходит ко мне, нарочно медленно, обнимает за плечи со спины и притягивает к себе.       Он теплый, живой, и в ребра мне шарахает его сердце — так, словно оно у нас на двоих одно. И мне становится совестно.       — Не надо, — отстраняюсь я. Снова прикладываюсь к бутылке.       Это действительно несправедливо — что из всех женщин на свете он выбрал меня, чтобы любить и ненавидеть. И что я не могу дать ему то, чего он заслуживает.       Он напрягается, я скорее чувствую, нежели вижу, как ему больно, как отчаяние копится под бледной кожей, острыми гранями расчерчивая лицо. Ему страшно, он в отчаянии и так надеется, что все можно исправить… я оглядываюсь почти с восхищением: все это должна чувствовать я.       — Прости меня, — искренне прошу я, даже зная, что он прощает без всяких просьб.       — Они просто используют тебя, Грей, неужели ты не понимаешь?       — А может, это я их использую? — отзываюсь я, поднимаю почти опустевшую бутылку. Но выпить не успеваю, Вульф вырывает ее у меня из рук и швыряет в стену. Какие-то доли секунды, а стекло уже вдребезги, и на каменной стене темнеют пятнышки брызг.       — Это не игра, Лора, это ведь не игра! — почти рычит вампир, встряхивая меня за плечи. Не сильно, но ощутимо, а я все равно отмахиваюсь с уже плохо скрываемым раздражением.       — Мне все равно.       Он шумно выдыхает. Пальцы разжимаются будто сами собой, и Зейн отступает. Быстро, рвано, бросается к креслу, потом возвращается к столу, миг — и он уже у стены.       — Все равно? — выдыхает он, глядя на меня яростно, затравленно. Даже сидя в клетке он никогда не смотрел так. Кулак врезается в стену снова и снова, сквозь зубы рвется рычание или вой.       — Зейн…       Он снова рядом. Разбитыми до крови пальцами обхватывает мое лицо, удерживает на месте. А потом наклоняется ближе и целует — не спрашивая ни разрешения, ни прощения, прижимает к себе. Поцелуй почти болезненный, с привкусом виски и крови из чьей-то прокушенной губы. Никто из нас не мастер поцелуев: никакой романтики, никаких розовых лепестков.       Он толкает меня назад, усаживает на столешницу, небрежно смахнув с нее пергаменты. Вот так бы и не останавливаться — ни на миг.       — Давай сбежим? — шепчет он. Поцелуи жалят шею, руки забираются под подол блузки, скользят по коже — почти одуряюще горячо.       — Ну же, Грей — умоляет он, — как мы и хотели. Каждый день в новом городе. Концерты твоего Боуи, сериальные марафоны и одинаковые татушки.       Да ведь он это специально. Под этими прикосновениями думать становится тяжелее, и я отстраняюсь. Не без сожаления, но все-таки.       — Это заманчиво, Вульф, правда…       — Хочешь, я утащу твоего Снейпа? — с готовностью продолжает он, заглядывая мне в глаза, — возьмем его с собой. Будет в безопасности. С тобой. Пожалуйста, Грей.       — Прекрати.       — Что еще я должен тебе предложить? Я не хочу потерять тебя.       — Я не твоя, чтобы терять меня! — шиплю я в ответ и отталкиваю его. Вот так. Удар ниже пояса, такие мне всегда хорошо давались. Зейн морщится от боли, отступает назад и отворачивается. Мне не больно, не страшно и даже почти не совестно. Только пораненные губы саднят, да во рту еще стоит привкус крови.       — Мне жаль, — жестко продолжаю я, — что все это зашло так далеко. Ты и я… это было…       — Если ты скажешь «ошибкой»…       — Недоразумением. Глупым желанием двух пьяных подростков. Я выросла, Зейн.       Все это что-то мне напоминает. Перед глазами снова чернеют и обугливаются две памятные книжицы в чужих бледных пальцах.       — Ты все еще его любишь…       — Это не имеет значения.       — Только это всегда имело для тебя значение, Грей, — отзывается Вульф.       А я не знаю, что ему ответить. Сказать бы правду… что сама не знаю уже, что это было, что не уверена, любила ли вообще хоть когда-нибудь. Или просто выдумала себе эту красивую сказку о вечной безответной любви, чтобы хоть где-то она у меня была. И следовала своей легенде, радостно укладывая всех окружающих на алтарь, принося в жертву частички своей души.       Я пахну Снейпом. Пропиталась им до кончиков волос.       Но все, что было у нас — всего лишь украденные мною моменты. В итоге он сделал меня той, кем я являюсь, но и я приложила руку к его созданию. Обманом, хитростью, уколами исподтишка — и он не позволял себе быть со мной слабым, открытым. Вечно ждал укола и готовился уколоть в ответ. То лучшее, что было между нами… сгорело. Давным-давно.       Но Зейну я не могу этого сказать. Не сейчас, когда сама только-только поняла.       Не когда времени не осталось.       — Я не смогу жить без него, — тихо признаюсь я, и это тоже правда. Потому что мне все еще снится тот сон, снится мертвый профессор на полу Визжащей хижины, и я подле него. Снятся всполохи заклинаний над замком и жертвы, которые я не могу предотвратить. Я только теперь понимаю, почему все так. Почему этого не избежать.       Даже если я попытаюсь — обет убьет меня.       — Прости меня, Грей, — напоследок шепчет Зейн и уходит. Его шаги отдаются за стеной, а я прижимаю пальцы к губам. Под пальцами влажно от крови.       Прости и ты меня, Зейн, прости, пожалуйста.