Бесценно для двоих

«Я бесконечнее бездны и бываю страшнее смерти, я отражаю твою пустоту и я не даю тебе вырваться. Что я?» Рядом с Ли Эду порой бывало одиноко. Загадочнику порой бывало одиноко. Кто бы ни был сильнее, ему все равно становилось одиноко. Они оба знали, верили, понимали — она их использует. У нее все еще оставался Гордон, пусть она это и отрицала. Но рядом с ней у обоих создавалась иллюзия, что ты снова нужен, что кто-то опирается на тебя каждый день, что ты — часть большого прекрасного плана, ты — возле власти. Это нравилось им обоим, и выживать так было проще. Напоминало о тех неделях, когда Эд был по-настоящему счастлив, чувствовал себя на своем месте, одновременно в тени и на свету, помогая людям и управляя ими. Он невыносимо, невозможно скучал. Оба скучали. Освальд любил использовать парфюм. Что-то хвойное, но ненавязчивое, совсем лёгкое. Почувствуешь, только если обнимаешь Освальда, и его макушка оказывается прямо у тебя под носом. В Нэрроуз обычно пахло иначе (и спасибо, если не пахло ничем), а Ли не носила духов. Обниматься Освальд тоже любил. Он был весь угловатый, и обнимать его было не слишком удобно из-за разницы в росте и больной ноги, но Эду нравилось. Он чувствовал себя особенным, потому что Освальд ни с кем, кроме него, не обнимался. Он называл другом Джима Гордона, называл другом Бутча, называл другом Гейба и наверняка еще кого-то. Но позволял физическую близость только ему, Эду. Ещё рядом с ним было проще. Загадочник не хохотал в зеркале, а шагал за Эдом тенью, и они хором задавали вопрос, а потом — уже хором с Освальдом — отвечали. Освальд всегда отгадывал, иногда даже не дожидаясь вопроса. Загадочник не пытался ни сожрать Эда, ни уничтожить его, ни занять его место, а Эд не боялся. Не как одна личность, скорее, как близнецы из ужастиков — рука об руку, шаг за шагом. Освальд не делал между ними разницы. Он всегда обращался к Эду, задавая вопросы им обоим, и оба отвечали. Эду нравилась Кристин, так же, как сейчас нравилась Ли, Загадочнику нравилось играть с людьми. Освальд нравился им обоим — Эда тянуло к нему как к человеку, Загадочнику хотелось играть с ним как с партнёром, а не с игрушкой. Единственный компромисс, который они оба сумели найти. Единственный человек, который оказался нужен им обоим. Человек, в которого они выстрелили, потом чуть не свихнулись от тоски, а теперь он сидел в Аркхэме. Первый раз Аркхэм перемолол его и переломал, да и самому Эдварду пришлось там несладко. Эд впервые почувствовал себя настолько целым и осмысленным, когда Освальд в его постели открыл глаза. И потом — слыша протяжное «Эд», глядя в распахнутые светлые глаза, обнимая и вдыхая едва заметный запах хвои от волос. Может, не парфюм, может, лак, Освальд вечно пытался накрутить на голове что-то странное. Ли сказала — лекарства не существует. Загадочник хохотал. Эд подумал — его лекарство упрятали в Аркхэм. Его лекарство от одиночества, спасение от безумия и единственного человека, который по-настоящему мог понять их обоих. Едва поняв — «мне — нам — нужен Освальд», Эдвард принял решение. И еще несколько дней пытался сам же в него поверить: неужели он спятил именно настолько. Прежний Эд, умный Эд, Эд с тенью Загадочника, давно бы придумал, как вытащить Освальда. Прежний Эд спас бы единственного настоящего друга, или выдернул бы чтоб расправиться самому, — но не отдавать аркхэмским психам. Эд теперешний, собранный из осколков, не знал, что делать. Он злился на Освальда и не знал, как простить, злился, что так сильно скучает, так невозможно тоскует по временам, когда они были рядом, и одновременно хочет придушить. Загадочник рвался наружу, вторгаясь в сны, в разговоры, выглядывал из своего зазеркалья. Он тоже тосковал. С ними обоими была Ли и рядом с ней Эд думал об Освальде меньше, но стоило остаться одному... Нет, после выстрела было хуже. Сейчас оба они хотя бы знали, что Освальд жив и вероятно даже относительно цел. Просто надо действовать, и желательно побыстрее. Пусть он будет жив, цел и так далее где-нибудь на свободе. Для начала он — они — неважно, это было неважно, они теперь всегда соглашались во всем, что касалось Освальда, — он решил встретиться и поговорить. Попасть в Аркхэм оказалось куда проще, чем оттуда выбраться. Посетители там бывали нечасто, но все же бывали — адвокаты, проверяющие, родня, это уж кому с чем повезет. Освальда никто не навещал — он остался совсем один. Эд заполнил анкету посетителя. Руки почти не дрожали, Загадочник внутри негромко напевал: скоро-скоро-скоро. В Аркхэме остро пахло лекарствами и химикатами. Все делали вид, что никаких химикатов нет и никаких опытов на людях не ставят. Эд делал вид, что не волнуется. Комната для посещений — стол, два стула, решетки на окнах, решетки на дверях, — была относительно светлой. Освальда уже привели, и он сидел, низко опустив голову. Отросшие темные волосы свисали как попало — расческу у него, что ли, отобрали? — Освальд. Здравствуй. Слова дались с трудом. Эд думал — что лучше сказать, как обратиться; говоря об Освальде с другими, он звал его то Освальдом, то Пингвином, то этим мелким ублюдком, но лично получалось только так, как он когда-то сам попросил: по имени. — Эд. Он изменился. Совсем бледный, бледнее обычного, волосы свисают как попало, под глазами залегли тени. На шее — багровые синяки, что там еще, под униформой не разглядеть, форма еще и велика, и наружу торчат кончики пальцев. Взгляд измученный и погасший. Волну жалости Эд затолкал обратно. Освальд прекрасно умел прикидываться и бедненьким-несчастненьким, и жертвой, и беспомощным, когда ему это было нужно, только обычно потом следовал меткий удар в спину. Нельзя было его недооценивать. — Я пришел узнать, как ты. Быстрый, вполоборота взгляд на охрану. Непривычно затравленный. Играет или нет? — Первый, кто меня навестил. Это было неудивительно, учитывая, скольким Освальд успел перейти дорожку и не добить. Барбара и ее женский клуб, мелкие банды, которые только-только оправлялись и поднимали головы... София, наконец. Хотя она, по слухам, переступив через Пингвина, выбросила его из головы. Король умер, да здравствует королева. — Интересно, почему, — сказал он вслух. Освальд продолжал смотреть. Зрачки у него были расширены. Накачали чем-то? Руки он положил на стол, рукав слез, и Эд разглядел синяки на запястье. Он был бы рад сделать Освальду больно самому, но сейчас внутри поднималась горячая гневная волна: кто посмел тронуть? — Все нормально, Эд. Плохо было в первый раз, сейчас здесь нет Стренджа, — улыбка у него была кривая, и Эд обратил внимание на искусанные губы. — Я в норме. Жду новостей снаружи. Помощь не требуется. Снова взгляд через плечо. Когда Эд сам сидел в Аркхэме, было не так, на их с Освальдом свиданиях над душой никто не стоял. То есть стояли, но опасаться их не нужно было. — А что тебе требуется? Он быстро прикусил губу. Начал говорить быстрее. — Записка, Эд. Просто записка. Для тебя. — Нам придется ее прочитать, — подал голос охранник. — Конечно, — Освальд кивнул. Эд ожидал привычного взгляда — «я-тебя-запомнил-и-включил-в-списочек» — но взгляда не последовало. Вообще ничего не последовало. Освальд не был таким даже в тот первый раз, когда его выпустили из Аркхэма. Тогда Эд просто его не узнавал — Освальда искалечили, переломали, и он не был собой. Сейчас — был, но сломанным, и смотреть на него такого оказалось куда страшнее. И обидно — это я, стучало в мозгу, я, я должен был его раздавить, никто больше не смеет, он мой, мой, мой, мы убьем тех, кто посмел... — Я возьму твою записку. Послушай, а Джим Гордон знает, что с тобой здесь происходит? — Ну конечно, Эд, он заходит каждый день и интересуется, как у меня дела, ты же знаешь Джима. По крайней мере, Освальд не разучился сарказму. Правда, получилось у него не ядовито, а как-то беспомощно и горько. — Я могу ему сказать. — Эд, это он меня сюда засунул. Он и София. Я не его девица в беде и он не станет ничего делать, тем более пока Готэмом правит София. Я был рад тебя увидеть, но не думаю, что ты сможешь что-то сделать. — Напишешь мне свое письмо? Освальд посмотрел на охранника. Тот пробурчал что-то в рацию. — Сейчас тебе все принесут. Ты был хорошей, послушной птичкой. Лицо Освальда на мгновение застыло, но он промолчал. «Я его здесь не оставлю. Потом разберемся, что делать, но ему здесь нельзя». На встречу им отвели полтора часа. Свою записку Освальд писал сорок минут — под столом он вытянул ногу и коснулся ноги Эда. Сидеть ему так было неудобно, Эд знал — надо было, чтобы вес распределялся равномерно и убирался с больной ноги. Он что-то пытался сказать. О чем-то напомнить. До заморозки Эд, наверное, сообразил бы сразу, сейчас думал о том, что вернувшись в Нэрроуз, придется сесть и мысленно разобрать всю встречу. Может, посоветоваться с Ли. Она не любит Освальда, но она честная и правильная, она согласится помочь, особенно если увидит, что это важно самому Эду. В конце концов, как мстить Освальду, если он заперт с кучей психов? Молчать рядом с Освальдом было уютно. Месяцы назад они проводили так вечера — прислуга разжигала камин, они пили чай и читали газеты или смотрели телевизор. Недолго — Освальд позволял себе вот так отдыхать не дольше часа, — но вдвоем и в тишине. Иногда они поднимали головы, улыбались друг другу и возвращались к своим занятиям. «Я здесь — и я здесь. Мы там, где мы должны быть». Теперь вместо камина — забранное решеткой окно, вместо уютного вечера — серый готэмский день, а Освальд одет не в смокинг и даже не в уютный домашний халат, а в аркхэмскую робу явно с чужого плеча. Взяв еще один лист бумаги, Эд начал складывать фигурку. Как в прежние дни — только заключенным был он сам, а Освальд приходил, и его голос не давал ни сдаться, ни скатиться в безумие. Делал цельным самого Эда и придавал его жизни смысл. Записку охранник наскоро проглядел и отдал Эду. Ни указаний, ни призывов тот тоже наспех не заметил — но послание Освальда надо было перечитать дома и вдумчиво. — София прижала банды, — сказал он. — Знаешь, ею не все довольны. Она не ее отец. — Ну конечно нет. Дон Фальконе был старой школы. Мы все другие. Таких, как он, уже не будет. Время не то. — Ты чем-то был похож. — Я буду считать, что это комплимент. — А чем-то ты больше похож на Фиш Муни. — И это. — И на Софию. Кстати, у них с Джимом роман. — Надеюсь, Эд, что не этим. Что еще происходит в городе? Эд начал рассказывать. Слушая о Готэме, Освальд будто оживал — в лицо вернулись краски, глаза заблестели и приобрели хоть какую-то осмысленность; он слушал, уронив подбородок на руки, слушал не перебивая и не вставляя свои замечания — что в общем-то было на него не слишком похоже — просто слушал и впитывал. Как пролетели оставшиеся минуты, он не заметил. Когда Освальда выводили, Эд потянулся коснуться руки на прощание. Отдал фигурку, хотел задержать пальцы Освальда в своих — такие холодные руки, неужели в Аркхэме стали топить еще хуже? — но он не дал и быстро отдернул ладонь. — Я еще приду, Освальд, слышишь? Он не ответил. «Мы не очень-то помогли». «Мы вернемся и прочитаем его письмо. Только не сейчас и не здесь. Мы ему поможем». После Аркхэма на улице казалось совсем тепло, несмотря на дождь и пронизывающий ветер. Солнце редко задерживалось в Готэме надолго, а грозы и дожди случались часто. Река, ветра — все для того, чтобы погода почаще бывала как можно омерзительнее. Эд вернулся в Нэрроуз. Хотел сначала завернуть к этой девочке, Айви, которая хвостиком прицепилась к Освальду, но не смог ее отыскать — и она, и растения исчезли с прежнего адреса. Может, пряталась от Софии, а может, нашла другого покровителя, ту же Барбару. В конце концов она и так долго пробыла при Освальде, а характер у него не подарок. Эд до сих пор не мог поверить, что сам ввязался в помощь человеку, которого застрелил и сбросил с пирса, но ему без этого человека было невыносимо, а большинству нормальных людей — невыносимо с ним. Ли сварила кофе. С кофе всегда думалось лучше, и Эду, и Загадочнику, да и Освальду тоже. В Аркхэме его, конечно, никто кофе не поил. Когда он вытащит Освальда, обязательно будет отпаивать его кофе. Как когда-то Освальд отпаивал кофе и чаем его самого. — Давай все сначала, Эд, — перебила Ли, стоило ему начать рассказывать — слишком сумбурно от волнения. — Все может иметь значение. Все, что он говорил. Это должно быть что-то простое, он же импровизировал. Даже я не знала, что ты к нему все же придешь. Подготовиться он не мог. — Я в общем помню начало разговора почти дословно. — Хорошо, потому что я бы на это и рассчитывала. Думаю, что Освальд тоже. Он тебя знает. Вас обоих. У разговора были звуки, был тяжелый лекарственный запах, были прозрачные серые глаза напротив и ледяные ладони. Зацепившись за чужие глаза, было проще вспоминать. — Повтори начало, Эд. До того, как он сбился. Эд повторил. — Первое слово. Первое слово каждой фразы. Похоже на Освальда? Шифр примитивный... но да, охраняли Аркхэм неудачники, которые и загадку про лягушку в миксере бы не разгадали. Освальд знал, что Эд соображает хуже, на ходу импровизировал, да и смысл у полученной фразы был похож на правду. — Похоже. Получается... «все плохо, я жду помощь». Типичный Освальд — не «помоги пожалуйста», не «мне бы не помешала помощь», а «я жду». Как будто Эд был ему кругом должен... ну впрочем, был. За едва не отнятую жизнь, за Аркхэм и много за что еще. И он правда ждал — какая-то часть Эда хотела бы мстительно порадоваться, а какая-то — проверить тех, кто его там мучает, на огнеметную стойкость. «Сосредоточься. Мы ему нужны. Наш мозг нужен». — Есть идеи, что он хотел? Он не сбежал, Эд, хотя наверняка мог бы. — Дай-ка его записку. Он должен был оставить инструкции. Освальд тронул его ногу, зачем бы? Не дурацкая сентиментальность — на него порой находило, но не на деле же, не когда стоит вопрос жизни и смерти? Он о чем-то пытался напомнить. Ли была права — это должно быть что-то очень простое. И важное для них обоих. День знакомства не подходил — Освальд тогда пришел к Гордону и едва обратил на Эда внимание. А потом они нормально поговорили только уже у Эда дома, когда Освальд перестал вырываться из его рук и из его постели, и... И в тот день пнул Эда по ноге. Единственный раз, когда он поднял на Эда руку, до Изабеллы и до... всего, до того, как они пытались друг друга убить. Что могло быть ключом? Что содержало цифры, было связано с тем днем и легко приходило на ум, что Освальд мог сразу припомнить? Число. Пятое. Шифр в письме оказался чуть сложнее — первая буква первого слова, вторая второго, так доходило до пяти и начиналось с начала. Догадалась Ли: Эд начал злиться, когда не срослось со словами и получилась бессмыслица; тогда Ли отобрала письмо и обвела буквы. Ее твердая рука легко ложилась на вычурный почерк Освальда. — Долго он это сочинял? — Не очень. Просто сел и написал. Раньше я бы прочитал сразу. — Я знаю, Эд, но ты прочитал бы и сейчас. Твой мозг работает! Ты просто переволновался. Ты должен успокоиться, если... — Я спокоен! — рявкнул Эд. «София увезла Мартина. Не могу сбежать, пока он у нее. Вытащи». И снова типичный Освальд: ни пожалуйста, ни спасибо, ни помоги, ни объяснений — просто требование. Хотя он, конечно, экономил слова и писал про самое важное. Ли перечитала записку. — Эд, а Мартин — это вроде тот мальчик, за убийство которого Освальда посадили? — Да. Я подумал — не стоит ли сходить с этим к Гордону? Тебя он мог бы послушать. Снять обвинение по закону, прижать Софию... Успеем все сделать быстро — она не навредит мальчику. — Нет. Против Софии Джим не пойдет. Если хочешь помочь, нам придется действовать самим. И если ты рискнешь мальчиком, Освальд тебе не простит, а ты вроде решил с ним помириться. — Действовать придется не нам, а мне, — твердо поправил Эд. — И я не говорил, что решил мириться. Ладно. Я вытащу этого Мартина, а ты устроишь убежище. Освальду надо будет спрятаться, прежде чем бежать из Готэма. Он верил, что Ли поможет. Она не любила Освальда, хотя незнакомому ребенку, наверное, могла посочувствовать и хотела бы, чтоб Эд помог. Но Эд знал, что она не откажет, и Нэрроуз приютит Освальда на время, пока все не утихнет. Спрячет от Софии. Во что Эд не верил — так это в то, что сумеет уговорить Освальда сбежать из Готэма.