Бесценно для двоих

— Он вернется, — в пятый раз повторила Ли. Эд в пятый раз пробежал по комнате туда-сюда. — Я не должен был его отпускать. — Он большой мальчик и может сам себя защитить. Эд, мы говорим о Пингвине, а не о принцессе в беде. Ли не понимала. Эд подозревал, что никто не поймет — Освальд не в себе, ему страшно, и к тому же он защищает не только себя. Вряд ли кто-то может представить, насколько теневой король Готэма, всемогущий Пингвин, может быть уязвим, и каких глупостей может натворить. Эд представлял слишком хорошо. Он наорал на Мартина, хотя бедный ребенок был уж точно не виноват, чуть не наорал на Ли, которая пыталась его успокоить, а больше всего наорал сам на себя — потому что оставил без присмотра. Ну кто же мог знать, что Освальд пойдет и куда-нибудь влипнет прямо сейчас, даже не дотянув до вечера? То есть предположить стоило, но... На телефонные звонки Освальд не отвечал. Эд помнил его привычку убирать звук и вибрацию, когда надо сосредоточиться, — так что либо он был занят, либо все-таки влип куда-то вместе с телефоном. Ушел в одиночку и влип. Эд ведь говорил ему — говорил, что не пустит, что не оставит одного, что будет с ним — а Освальд почему-то не поверил. Не просто ушел, а вообще ничего не сказал, и почему-то это было особенно обидно. Хотя если положить руку на сердце — после того, что Эд с ним делал раньше, его можно было бы понять. — Ли, может, позвать Гордона? Ты сможешь уговорить его помочь? Нам надо найти Освальда, а не посадить его, ему нельзя в Блэкгейт и тем более обратно в Аркхэм, его там... — Эд, успокойся. Сядь и успокойся. Ты сам повторял, что не любишь его, вот и не волнуйся. — Ну это же не значит, что мне все равно! Почему его вообще понесло туда одного, чем он думал, я не понимаю! Мартин уверял, что все в порядке, и дядя Освальд знает, куда и зачем пошел. Правда, так и не написал, куда именно. «Привести себя в порядок» — это было слишком расплывчато. Он успел накрутить себя до того, что уже приготовился звонить Гордону сам — и будь что будет, — когда Освальд вернулся. Он опирался на зонтик-трость, темно-фиолетовый — зонтик этот Эд помнил, они вместе его выбирали. С выдвижным лезвием не то в кончике, не то в рукояти. Одетый как на парад — в костюм-тройку, лаковые туфли, галстук с булавкой, прямо как в мэрские дни. И волосы уложил похоже. Образ портила разве что огромная спортивная сумка, которую он сбросил на пол. За ним вошла Кошка. На памяти Эда эта девочка в основном работала с Барбарой или сама по себе, а теперь вот Освальд ее где-то выцепил и притащил в штаб. — Где ты был? Почему ты мне не сказал? Я пытался дозвониться, а ты молчал, и теперь просто берешь и вваливаешься? Наверное, не стоило так кричать с порога. Тем более — не наедине. Но эта мысль пришла с опозданием — когда Эд вывалил все, что чувствует, а потом уже сообразил, что их слышат и Ли, и Мартин, и Кошка. Последняя еще и ухмылялась. — Полезно побывать с этой стороны, да, Эд? Как будто дежа вю, только наоборот. Эд не нашелся с ответом. Он много раз спрашивал себя — что тогда почувствовал Освальд, когда он явился под утро, потому что вместо обещанного свидания гулял с Изабеллой, что решил, что было, когда он с порога брякнул, что встретил девушку мечты. Конечно, Освальд сам был виноват — если б он признался первым, Эд знал бы точно, и все получилось бы иначе. Но сейчас он одновременно злился на Освальда и хотел подбежать и обнять, убеждаясь, что он жив-здоров-цел. — Что ты делал, Пингвин? — спросила Ли. — Мне ответишь? Мне пора поднимать Нэрроуз на твою защиту? — Не надо никого поднимать, если все-таки не решила помочь нам против Софии. Я решал наши проблемы с оружием и финансами. — И союзниками, — подсказала Кошка. — И союзниками. Все, кроме Мартина, с Селиной знакомы, верно? Мартин, иди поздоровайся. Это Селина Кайл, Кошка, она друг. Мальчик послушно подошел и что-то настрочил в блокноте, подсовывая Кошке. Она заулыбалась и присела рядом на корточки. — И я тоже рада познакомиться. Ты очень храбрый, раз не удрал обратно в приют. Эд собрался с духом. — Освальд, а почему ты так уверен, что она не сдаст нас Барбаре? — Потому что ей невыгодно. Заметь, я же не думаю, что Барбаре нас побежишь сдавать ты, хотя ты так уже делал — припоминаешь? Где бы Освальд ни был, у него там изрядно испортилось настроение. Эд не ответил на его чувства, застрелил, подставил, угрожал, выдал Барбаре, пытался мучительно убить — все правда, но слушать про это лишний раз было неприятно. Как будто Освальд взял и натыкал его носом во все ошибки. Неприятно и обидно. — Я тебя не предам. Больше никогда. Освальд открыл рот, выдохнул, явно готовясь высказать Эду все, что думает, но вмешалась Кошка. — Ваши семейные разборки очень интересные, но мне, пожалуй, пора. Не забудешь, что мы договорились, Освальд? — Я, в отличие от нашего друга, ни о чем не забываю. Так что привет Барбаре и до скорой встречи, Селина. Она задорно улыбнулась — будто у них с Освальдом был секрет на двоих, — и ушла. Освальд казался на удивление довольным, и совесть его явно не грызла, будто просто так взять и уйти — это ничего страшного. И привести сюда Кошку, показав ей свою главную слабость — спасенного мальчика — тоже ничего страшного. Эду давно так сильно не хотелось кого-то придушить. А потом встряхнуть и придушить еще раз. С кем-то другим Эд мог бы решить: свихнулся и сам не понимает, что устроил, но Освальд явно был в своем уме и прекрасно отдавал себе отчет, что происходит. «Он на нас обижен. Он нам больше не верит». Это было больно. Освальд помогал, вытаскивал, жертвовал — простив Эду и свои страдания, и выстрел. Дал вытащить себя из Аркхэма, но доверять перестал. Мартин косился на них вопросительно и невесело. Наверное, сиротки умели понимать, когда у взрослых дядь все наперекосяк и может прилететь рикошетом. — Возвращаясь к делам. Как видите, я уладил наши проблемы с финансами и оружием. Ли, мне нужно две машины и трое сопровождающих, которые не струсят и не бросят меня. Мы с Мартином уходим. Мартин, иди ко мне. Вам, я знаю, нужны чистые патроны — я дам из своих в счет оплаты за помощь. Видишь, все честно. И насчет завтра: я... — Освальд. Стой. Эд давно не видел Ли такой. Она умела и злиться, и сердиться, и кричать — но сейчас говорила тихо, зато глаза горели так, что хоть вон беги. — На будущее, Ли: я не очень люблю, когда меня перебивают. Совсем не люблю, если быть точным. — Но тебе сейчас некуда идти. Ты хочешь проиграть войну, не начав? София тебя схватит. Останься до завтра. Оружие — это еще не все. Мы тебя не сдадим. Не можешь подумать о себе — подумай, куда ты потащишь ребенка. Ты сам себя защитить сможешь? После Аркхэма? А его? Освальд, дернувшийся было возразить, осекся. Подошел к подоконнику и уселся прямо туда. В окно открывался дивный вид на свалку, причем снизу — окно было над самым асфальтом. Помолчал так, разглядывая этот дивный вид — кто его знает, что он там разобрал и чем вдохновился. На памяти Эда Освальда иногда вдохновляли очень неожиданные вещи. — Ладно, — в конце концов сказал он, неловко слезая на пол. Ноге его, похоже, после всех приключений было совсем плохо. — Ты права. Я не могу рисковать Мартином, мы пока останемся. Мартин, мы останемся до завтра, можешь не собирать вещи прямо сейчас. Я позвоню Фризу и попробую уговорить его, если уж мы пока здесь. Если никто не возражает, мы с Мартином побудем вдвоем, нам надо поговорить. Покажи, где твоя комната, Мартин. Освальд определенно не хотел остаться рядом с ним, с Эдом. Сбежал. Хотелось догнать, сесть рядом, поговорить — но не стоило. Освальду надо дать успокоиться, тогда он сможет слушать и слышать. Или успокаивать его — но он был, похоже, вообще не в настроении видеть Эда. Это пугало. И неприятно, жестко царапало: Эду казалось — стоит вернуть Освальда, спасти его из Аркхэма, и все сделается как раньше. Как после подстроенного спасения на вечеринке в честь инаугурации они сидели и обнимались на диване, Эд вдыхал запах его волос, обнимал, чувствуя под пальцами ребра, несмотря на три слоя одежды, утыкался губами в шею и думал, что теперь-то все, Освальд никуда не денется. Он и не делся — уже потом, оглядываясь в прошлое, Эд понял, что это было слишком интимно. Наверное, тогда-то Освальд и влюбился. Раз заполучив чужое сердце, Эд почему-то думал, что и теперь будет так же легко. Спасти, обнять, притащить в безопасное место — и все, птичка в клетке, бери голыми руками. Но что-то шло не так: сначала явно потянувшись к нему — позвал же на помощь, доверился же, разрешил же привести себя сюда, доверил своего мальчишку, которым так дорожил, раз жертвовал ради него собой! — едва оказавшись на воле, Освальд словно прочертил между собой и ним невидимую черту, и за черту было нельзя. Как ее переступить, Эд не знал. А переступить нужно было: как справиться с Софией, если не доверяешь спину своим? — Что думаешь делать? — тихо спросила Ли. Эд осознал, что так и остался стоять и пялиться на дверь, закрывшуюся за Освальдом. — Ли, я хочу уйти с ним. Я опасен для тебя. Я все время слышу его голос. Своего второго «я». Ничем хорошим это не кончится. Я свихнусь и наврежу тебе. А с Освальдом... Я себя контролирую. Никаких голосов, никаких темных желаний. — Эд, ты уверен? Мы справлялись и справимся еще. Для меня ты — Эд Нигма. Не Загадочник. Эд. Чем больше ты сам будешь в это верить, тем сильнее станешь. — А для него я просто Эд, кем бы себя ни называл. Я не люблю его, просто он мне нужен, а я нужен ему. Я не могу его бросить, когда вытащил, и я его не оставлю одного. Ты все равно любишь не меня, а Джеймса Гордона, и принимаешь не всего меня, а только часть. Ему я нужен весь. Он не будет один, я буду с ним. Так что... Загадочник улыбался. Он снова был согласен — не встревал, не перебивал, а говорил в унисон. Хотеть одного и того же — это Эд почти позабыл. Этого у него не было со времен администрации мэра. От собственных слов стало легче — он будто наконец разрешил себе высказать все то, что давно мучило. Лучше было бы, конечно, высказать это Освальду, но Эд слишком ясно понимал: сейчас бесполезно. Вот когда он делом покажет: я с тобой, я тебя поддерживаю, я тебя не оставлю — тогда другое дело. А для этого надо будет просто пойти с ним. Пусть он придумывает себе любое объяснение, пусть орет и ругается, лишь бы только разрешил.. — Пойми, Эд, я тоже хочу ему помочь. Он лучше для Нэрроуз, чем София, и с ним можно договариваться. Но не за твой счет. Ты только начал побеждать сам себя, у тебя все получается, ты ведь сильный... Но ты спасаешь его, и я снова вижу, что вас двое. Ты не обязан помогать Пингвину, жертвуя собой. — Нас всегда двое. Просто мы оба хотим одного и того же. — Пингвина? — Освальда, — поправил Эд. — Он нужен нам обоим. Ему стало странно легче: сказать то, о чем думал, сказать честно — вслух, не только себе, но и другому человеку. Ли не изменилась в лице, но только что была здесь, с Эдом — и словно бы закрылась. — Я буду в кабинете, если понадоблюсь. И так много пропустила. «Мы ее расстроили». «Она хотела, чтобы остался только я». «Но я — это тоже ты, а ты — это я. Мы не смогли бы стать только тобой. Даже для нее. Она бы нас сломала». Наверное, это было так. Эд включил новости. Ничего важного не передавали — пережевывали их побег из Аркхэма, растерянные лица врачей и охраны — как же так, вторжение в самое заповедное. В камеру попали и пациенты; Эд невольно присмотрелся, ища знакомые лица. Он был в Аркхэме не так долго, но людей помнил. Того, кто, увидев камеру, сам подошел к решетке, он помнил, впрочем, не по Аркхэму, а по криминальным сводкам: Джером Валеска, безумный убийца, психопат с непредсказуемым поведением. Щеки Валески были разорваны свежими ранами, искажая его лицо в жутковатую ухмыляющуюся маску. Ему, впрочем, явно было все равно. Его и лицо, прибитое степлером, не смущало. В кадр попал общий зал, где пациенты отдыхали; журналистка пыталась доказать, что просто так отсюда не сбежишь, и пока никто не успел остановить, снимала все больше и больше. Лазарет уже успели отснять вдоль и поперек, а она вот пробралась поглубже. Пациенты от незнакомцев и от камеры шарахались — но не Валеска. Привлекая внимание оператора за спиной журналистки, он подошел к самой решетке и помахал рукой. — Эй, а можно у вас сделать заявление? Камера приблизилась. Конечно, запахло эксклюзивом, оператор и повелся. — Хочу передать привет моей упорхнувшей птичке. Мы очень скоро увидимся, детка, и я надеюсь, ты усвоил урок. Не убегай от меня, хорошо? А загадывать тебе загадки начну уже я, и тебе не понравится. Он послал в камеру воздушный поцелуй. Журналистка оживилась, подбежала с микрофоном наперевес к самой решетке, но он уже уходил прочь, игнорируя ее «Вы говорили о Пингвине? Вы что-то знаете о побеге? Вы готовы дать комментарий?». Эда как током ударило. «Моей птичке»? «Детка»? Он с трудом мог представить, как бы Освальд стерпел от кого-то такое обращение. Вспомнил замученный, затравленный взгляд — нет, Освальд, конечно, неплохо умел притворяться, но Эд умел понять, где ему правда плохо, а где игра на публику. Вспомнил синяки — нет, санитары под одежду не забираются. Что Джером Валеска с ним делал? То есть предположить-то нетрудно, но — насколько успешно? Почему Освальд не сказал? И как его предупредить о Валеске, не вывалив, что Валеска передал ему привет на весь Готэм? — Дурдом, — вздохнул Эд. Понял, что сказал, и расхохотался. «Полный дурдом. Можно было и не убегать, — согласился Загадочник. — Мы могли бы жить в Аркхэме с Освальдом долго и счастливо. Как короли психов. Вот умора, да?» — Это не смешно. «Да, не особенно. Освальд не вернул бы себе ребенка и не получил бы шанс свалить Софию, а нам это очень удобно». — Ты хочешь быть с ним. «Ой, ты так говоришь, будто я совсем отдельная личность, Эдди. Не забывай, я — это ты. Я знаю, что ты чувствуешь». — Я его не люблю. «Ну разумеется, нет». Легче не стало. От чужой... нет, от самоиронии вообще редко становилось легче, скорее, наоборот. Хорошо еще, Загадочник ничего не отмочил, как в тот раз с телом мисс Крингл, например. Неловко понимать, что твое второе я запихивало отрезанную руку в вендинговую машину, пока ты отключился. Он задумался и не услышал шагов — опомнился, когда его подергали за рукав. Мартин — подкрался потихоньку, сосредоточенный и серьезный. — Что такое? Мартин продемонстрировал картинку с пиццей. — Голодный? Ох... Так, ты хочешь пиццу? Мартин кивнул и подписал: «Сыр». — Так… раздобыть посреди Нэрроуз «Маргариту»... ладно. Пойдем к Ли. Ли еще вела прием. Жители Нэрроуз знали Эда и не возражали, что он с мальчиком за руку прошел вне очереди — понимали, что он тут по делу. — Господи, Эд, как ограбить музей или выкрасть ребенка у мафиози, так вот он ты, а как присмотреть за этим ребенком, так у тебя сразу не хватает знаний? — раздраженно спросила Ли в ответ на краткое изложение проблемы. — Хорошо, Мартин, побудь пока здесь. Эд, иди, я разберусь сама. Эд почувствовал невыразимое облегчение. Ребенок — это мило, но он с трудом представлял, что с ним делать и как общаться — даже не из-за того, что Мартин не мог говорить, а потому, что он в принципе не понимал, как говорить с десятилетним. Как следить, чтоб он правильно питался. Почему нельзя сдать его в интернат, чтобы им занимались специально обученные люди? Столько мороки, а ведь Освальд добровольно это на себя взял. Кстати, а почему он не занялся Мартином сам? Поколебавшись, Эд решил заглянуть и посмотреть. Освальд заснул, неловко вытянувшись в кресле. Замер в неудобной позе — Мартин, похоже, сидел рядом, на стуле осталась продавленная вмятина. Вокруг валялись листы из блокнота, частично изрисованные, частично исписанные. Эд подошел ближе — нет, Мартину принадлежала только часть, на прочих были вычеркнутые имена, наброски какой-то схемы, Фриз и Светлячок обведены красным маркером — маркер укатился под стул, Зсасз перечеркнут и обведен одновременно. Чьи-то телефоны, снова перечеркнутые имена... У него день выдался, наверное, еще более безумный, чем у Эда — конечно, он устал и отключился прямо за работой. Планировал войну и заснул. Поколебавшись, Эд осторожно подхватил его под спину и колени и перенес на диван. Ему уже приходилось таскать Освальда на руках — по квартире, когда он пытался уйти, в лесу, когда он потерял сознание, и надо было дотащить его до машины. Не такой уж и тяжелый, а после Аркхэма тем более. Руки холодные. Все кости прощупываются, даже сквозь слои одежды, но это всегда так было; Эд часто обнимал его, и руки помнили, как это — прикасаться к Освальду, прижимать его, чувствовать... Эд стащил с него ботинки и подтащил плед. Заколебался. Освальд не проснулся, но неловко повернулся, открывая шею и следы от пальцев Джерома Валески. Не надо было. Дурацкое любопытство. Свое ли, Загадочника ли... Не надо было. Эд расстегнул ему пиджак, жилет и рубашку. На груди следов было меньше, только ребра торчали — ну да они и раньше торчали, это Эд помнил, он уже раздевал Освальда, когда принес его домой из леса. Под ребрами розовел свежий шрам, еще не огрубевший окончательно. Круглый, от пробившей тело пули. Из его, Эда, пистолета. Еле отдавая отчет, что он делает, Эд коснулся шрама. Обвел пальцами. Вот сюда он вогнал смерть, вот так чуть не отнял жизнь и потом чуть не спятил, потому что в его мире Освальда больше не было. Память об Изабелле, обо всем, что между ними встало, память, которую никак не перечеркнуть, не вернуться за ее границу, не сделать все как было. Такое не прощают. После такого очень сложно снова научиться доверять. Даже если любил. Ресницы Освальда дрогнули, и Эд отдернул руку, чтобы не объясняться — было бы слишком неловко. Ткнулся губами в лоб — почти не касаясь, легко-легко, чтобы не разбудить. — Я тебя больше не оставлю, — сказал он шепотом. — Можешь не доверять, но я буду с тобой до конца. И этой войны, и дальше. И вышел, плотно притворив дверь.