Пробуждение Ассоль

Глава вторая. Теплый зефир *** Разговор, которого я так боялась, произошел неожиданно и пошел совсем не по тому пути, как я предполагала. Все началось с того, что я отправилась на побережье собрать ракушек – хотела смастерить себе бусы. Меннерс увязался со мной – был субботний день, дел в таверне немного. Сперва я чувствовала стеснение – мы с ним не оставались раньше наедине, и я не знала, о чем и как с ним говорить, но он первый очень интересно подобрал тему для разговора, и я сама не заметила, как не только дошла до побережья, но и успела насобирать много ракушек. Это была чудесная прогулка, и я отлично провела время с ним, и на обратном пути не могла не поделиться своим наблюдением: - Ты так изменился, Хин! Словно совсем другой человек стал! К моей неожиданности, он, еще секунду назад веселый и открытый, разом помрачнел, словно закрылся и даже остановился. В недоумении и мне пришлось остановиться. Я не понимала этой перемены в нем; я чувствовала, что очень сильно его задела – но чем? Наконец он отмер, посмотрел на меня мрачно и горько: - Изменился, значит? – и снова зашагал вперед, но без прежней легкости и беспечности, и после недолгого молчания продолжил: - Нет, Ассоль, я совсем не изменился. Мое недоумение росло. Мы некоторое время шагали сквозь поле в тягостном молчании; я чувствовала в нем обиду и какую-то обреченность, но все еще не могла понять, в чем дело. - Я не изменился, - спустя долгое время повторил он. – Я был таким всегда, Ассоль. Только ты этого не видела, - он остановился, посмотрев на меня в упор. Под этим взглядом я безудержно покраснела. - Не видела? – глупо и беспомощно переспросила я, потому что нужно было что-то сказать, как-то сбежать из-под его тяжелого, мрачного взгляда. - Не видела, - с горьким смешком подтвердил он и отвел глаза. Сел прямо на землю, посмотрел куда-то в небо, с беззлобным упреком пояснил: - Я ведь не был Греем. Я вся зацепенела; слышать этот почти-упрек было больно. - Я ведь не Грей! – горько рассмеялся он и откинулся спиной в траву. – Куда мне, грубому трактирщику из Каперны! - Хин! – вырвался у меня протест против столь несвойственного ему самоуничижение. Он снова сел и посмотрел на меня: - Да сядь, что ли, рядом, не покусаю же. Я села. Он снова откинулся спиной на землю и куда-то в небо объяснил: - Ты ведь вообще во мне живого человека не видела, Ассоль. Дальнейшее молчание предлагало возразить; но возразить мне было нечего. Меннерс был безжалостен в своей правдивости: я действительно не видела в нем – человека. - Мы же тут все скотины прагматические, - по-прежнему беззлобно продолжил он вещать в небо, - куда нам, приземленным, до твоей высокодуховности. Это же только ты можешь книжки читать, музыку любить, цветы сажать. Он говорил с легкой, необидной, почти ласковой насмешкой – но мне было ужасно больно и стыдно, потому что он говорил сущую правду. Я вознеслась на свой маяк над всеми ними; я действительно не считала их за равных себе. Я бредила своей мечтой, я была ужасно высокого мнения о самой себе и о своих высоких духовных качествах. Я не хотела смотреть вниз, на подножье своего маяка. Не хотела признавать за ними – что они тоже люди, которые тоже чувствуют и мыслят. Это была гордыня во всей ее отвратительной неприглядности. Я чувствовала, что слезы так и текут по моим щекам; но я была благодарна Меннерсу, что он открыл мне глаза. - А я так долго пытался доказать тебе, что я – тоже человек! – горячо говорил он. – Я так хотел, чтобы ты хоть однажды - хоть однажды, Ассоль! – взглянула на меня как на живого человека! По-настоящему! – в его голосе слышалось застарелое отчаяние. – Но ты всегда глядела мимо меня, как будто я не существовал. Ты всегда отказывала мне в признании, что и мои чувства могут быть – любовью. Даже не рассматривала всерьез, ни разу. Он был ужасно прав; и мне было ужасно горько. Я, действительно, раньше и мысли не допускала, что он способен любить. Разве такие, как Меннерсы, - способны любить? - И тогда я сорвался, - глухо признался он. – Я отчаялся докричаться до тебе. И решил любой ценой заставить тебя выйти за меня замуж – чтобы доказать… доказать, что я – тоже человек, тоже могу любить! Глупо, да? Он снова сел и посмотрел на меня; я попыталась отвернуться, чтобы спрятать слезы, но не преуспела в этом. Он нахмурился: - Не надо плакать. Ты очень хороший человек, Ассоль. Он сказал это с таким искренним убеждением, что я только пуще расплакалась; спустя секунду с удивлением обнаружила, что утыкаюсь носом в его грудь – он успел придвинуться ближе и обнять меня. - Представляешь, Ассоль, - он гладил меня по волосам, а его голос отвлекал меня от грустных мыслей, - я ведь в самом деле думал, что это хорошая идея. Понимаешь? Я думал, что если заставлю тебя выйти за меня замуж, уж тут-то ты увидишь, что я тоже человек. - Да уж, отличный способ произвести впечатление на девушку, - пробурчала я. Он тихо рассмеялся. - Вот такой я, да, конкретный, - и прижал меня к себе сильнее. Слезы у меня уже закончились; и теперь мне было и неловко, и любопытно – Меннерс пах чем-то терпким и кожаным, а еще, кажется, какими-то специями – наверно, помогал с утра матери на кухне. Я со всей определенностью догадывалась, что, если подниму голову – поцелует. Мне стало страшно; меня никто никогда не целовал, кроме Артура, но Артур – это само собой разумеется. А Меннерс? А если мне не понравится? А если понравится? А как себя потом вести? А вдруг это все испортит? Сотни панических мыслей кружили мне голову; я боялась поднять лицо от его груди, боялась столкнуться с реальностью его губ, его чувства, его… внутреннего содержания? Я должна была откровенно признать перед собой: я знать не знала, что за человек – Хин Меннерс. https://sun9-49.userapi.com/c857432/v857432616/46114/CKW1WxTFWFI.jpg И больше всего в этой ситуации меня пугало, что где-то в глубине моего сердца мне было – любопытно. А как он целуется? Я бы раньше предположила, что грубо и жестко, не думая о чувствах девушки, целеустремленно получая от поцелуя то, что хочет; но во всем, что он делал по отношению ко мне, всегда было столько заботы – может, и в поцелуе он был бы столь же заботлив? А какие у него губы, мягкие или жесткие? А что бы я почувствовала бы? И вот, спустя минут пять, когда я основательно накрутила себя этими бесчисленными вопросами, мне вдруг пришла в голову мысль: ой, а что, если он и не собирался целовать меня, а я тут придумала и накрутила? Я даже рассмеялась от этой мысли; мне вторил его тихий, непривычный смех, который было так странно слушать с такой позиции – его легкие были слишком близко к моему уху, и я чувствовала вибрацию его смеха щекой, что было очень забавно и необычно. - Повеселела наконец? – мягко спросил он. Мне неожиданно захотелось рассказать ему, о чем я думала; но я подавила это желание и просто отстранилась, не осмеливаясь смотреть на него прямо. Однако взгляды искоса так и пробивались сквозь мою показную невозмутимость – мое любопытство никуда не делось. - Ты знаешь, - вдруг продолжил он вроде бы уже закрытую тему, - я ведь даже нашел себе такие благородные объяснения. Мол, надо вас с Лонгреном защитить. Мол, замужем за мной ты будешь в безопасности. Ни в чем не будешь нуждаться. Я же буду так о тебе заботиться. И меня так обозлило, знаешь, когда ты предложила петь и стирать. Это было так… обидно… - слова так и лились из него, и я не смела прервать. – Ты не хотела быть обязанной мне, ни в чем. Не хотела просто попросить у меня денег; ты была готова умолять, чтобы мы забрали заявление, - но не попросить денег на штраф. И меня так обозлило, что у тебя нет денег даже на такую мелочь, что ты должна во всем себе отказывать, что ты готова выполнять самую грязную работу, если наступит нужда… а я ведь мог, мог – от всего этого тебя защитить. Он замолчал, и я попыталась его ободрить: - Да, в такой трактовке и впрямь выглядит несколько… пригляднее. Не думай, что я не заметила. Просто… - Просто я тебе отвратителен, да, - легко и насмешливо согласился он. – Я помню, ты всегда в ужасе уворачивалась от моих рук. Наверно, это был тот момент, когда было бы удачно сказать, что я всего пару минут назад думала о поцелуях с ним, но я слишком смутилась, чтобы быть столь откровенной. Все, на что я нашла в себе силы – заверить его: - Ты вовсе не отвратителен, Хин. Он заинтересовано бросил на меня взгляд: - В самом деле? То-то ты от меня шарахаешься с самого твоего приезда? Я покраснела неудержимо и отвернулась. - Это не поэтому, - пробормотала я. Он снова придвинулся ко мне и настойчиво спросил: - А почему тогда? Рассказать было сложно, но он был честен со мной, и нужно было ответить тем же. - Понимаешь, Хин, - попыталась объяснить я, - я же всю жизнь думала, что любовь... любовь, это… - слова закончились внезапно и категорически. - Видеть одни и те же сны, смотреть в одном направлении за горизонт и быть верным до конца, - неожиданно подсказал он. Я с удивлением взглянула на него – как ему удалось так верно подобрать слова? Он прочитал этот вопрос в моем выражении лица и едва приметно усмехнулся. Он ничего не ответил, но я поняла: ведь он любил меня и искал способа вызвать ответные чувства – и, конечно, пытался разобраться, что именно под любовью понимаю я, и как эту самую любовь во мне пробудить. - Да, так и есть, - опять смутившись, приняла я его определение. – И это было для меня очень важно. Я думала, понимаешь, что любовь – она одна на всю жизнь. Что однажды полюбила – и это уже навсегда. - Могу представить, - необидно рассмеялся он, и я догадалась, что он смеется над собой. - И теперь я не знаю, как быть дальше, - растеряно призналась я в самом главном и самом ужасном. – Я поняла, что наши отношения с Артуром… с Греем, - зачем-то пояснила я, хотя он и так понял, о ком я. – Что это не то, чего я хочу, за что я готова бороться. Мы оба с ним поняли; у нас у каждого была мечта, и мы нашли исполнение этой мечты друг в друге. Но это не было любовью; мы были чужие, Хин, понимаешь? И не захотели притворяться всю жизнь, что мечта стала явью. Потому что не стала. Грей приплыл, но мечта не сбылась, понимаешь? И я не знаю, что теперь, - совсем потерялась я. - Потому что ты жила только своей мечтой, - спокойно кивнул он, и я удивилась, как хорошо он меня понимает. – Твоя мечта была твоим внутренним стержнем, она давала тебе силы, она была смыслом жизни. А теперь мечты нет. И тебе нужно учиться жить заново. Искать стержень внутри себя самой. Он говорил просто и совершенно понятно; куда проще и понятнее, чем подобную мысль выражала писатели и философы. - Пфф! – вдруг резко выдохнул он и снова лег на спину, жмурясь на солнце. – Что ж, это звучит перспективнее для меня. По крайне мере, в отсутствии идеального соперника из мечты, план по завоеванию твоего сердца выглядит куда более выполнимым. Он говорил серьезные вещи, но так смешливо, что я не удержалась от смешка: - У тебя есть план по завоеванию моего сердца? - Еще бы! – гордо подтвердил он и принялся дурашливо загибать пальцы: - Заручиться расположением твоего отца – сделано. Заручиться расположением падре – сделано. Научиться разбираться в цветах – готово. Прочитать кучу книг – есть. Соблазнить тебе петь дуэтом – получилось. Проводить с тобой больше времени наедине – в активном претворении в жизнь. Он так явно выпендривался, что я рассмеялась: - Да ты основательно подготовил свою кампанию! - Еще бы! – гордо надул он щеки. – Меннерсы ничего не делают спустя рукава! Основательность, и только основательность – залог нашего успеха! Ветер шелестел в травинках крайне уютно, а где-то невдалеке щебетала одинокая птичка. Идиллия. - Тогда я, кажется, обречена, - решилась пококетничать я – не то чтобы кокетство мне когда-нибудь удавалось, но я читала в книгах, как это делают героини, и мне всегда хотелось попробовать и самой: вот и выпал случай! Хин перевернулся на живот и принялся болтать ногами в воздухе; глядел он при этом на меня весело и удивленно – от него не укрылась моя попытка кокетства, и он, как никто другой, знал, что кокетство вовсе не в моем характере: - Ба! Никак мои акции растут? - Похоже на то, - смущенно призналась я, срывая какой-то стебелек и отчаянно делая вид, что разглядывать его – самое интересное занятие на свете. - Тогда нам стоит продолжить путь прямо сейчас, - решительно вскочил он и потянул меня за руку наверх, - пока мне не пришла в голову идея развить успех и зацеловать тебя прямо здесь. Боюсь, моя поспешность может только все испортить. - Наверно, - смутилась я, хотя и не была уверена, что поцелуи сейчас были бы такой уж плохой идеей. Опершись на поданную им руку, я встала и пошла рядом; он не спешил отпускать меня, и я не спешила отнимать ладонь – его пальцы были приятно теплыми и неожиданно мягкими. - Я буду бесконечно терпелив и последователен! – с комично торжественным видом заверил он, а потом рассмеялся: - Пожалуй, я буду терпелив до такой степени, что тебе первой придется целовать меня. - Тебе придется ждать вечность! – рассмеялась я легко и открыто такой идее. - Посмотрим, - прищурился он и смерил меня самым веселым взглядом. – У меня еще есть козыри в рукаве. - Неужели? – усомнилась я. – Мне кажется, ты уже забросал меня своими козырями с ног до головы! - И тем не менее, - серьезно кивнул он. – У меня есть к тебе еще одно предложение, от которого, как я надеюсь, тебе не захочется отказываться. С детским чувством ожидания сюрприза-подарка я потребовала продолжения. - Ты знаешь, я в нашей школе читаю ребятам вслух? – уточнил Меннерс и выложил: - Мне бы не помешала напарница. Не то чтобы я хорошо читал отрывки от женского лица. Я почувствовала, что снова не могу удержаться от смеха: эта была та ловушка, мимо которой я не смогла бы пройти при всем желании. - Убедил! – подняла я руки вверх, сдаваясь. – От этого я и впрямь не смогу отказаться! По его губам скользнула столь довольная усмешка, что я поняла: в деле будет очевидный подвох. Вот только отступать назад поздно… да и не хочется, по правде говоря. И он все еще держал мою руку. И почему-то я чувствовала, что это – правильно.