Семейная терапия

      Звон цепей и шорох одежды отдавались эхом в длинном белом коридоре, через который под конвоем вели двадцатишестилетнего Хайля Ганса Шиффера, приговорённого к смерти. Вели, как он думал, на казнь. Под слишком ярким светом ламп, окружённый стерильно белыми стенами, ему казалось, что он не видит даже собственной тени, но глядеть по сторонам ему не давали постоянно толкающие его вперёд стражники. Парень только раздражённо фыркал, но сопротивления не оказывал — у всех четверых были дубинки и электрошокеры, да и сам Хайль шёл в кандалах, поэтому старался лишний раз не дёргаться и не провоцировать этих здоровяков. А так хотелось… Уж он-то хорошо знал, как горазды такие как они лишний раз пихнуть под рёбра заключённого, не обращая внимания на то, к какому гендеру он принадлежит. В самом деле, этого и следовало ожидать от Объединённой тюрьмы Вайтхауз, где всегда ко всем относились одинаково.       Вели Шиффера долго и только прямо. Никаких поворотов, никаких окон или дверей. Прямо как туннель в мир мёртвых, — мысленно усмехнулся Хайль, двигаясь настолько быстро, насколько позволяли цепи на ногах. Один из здоровяков вцепился своими клешнями в его предплечье, на что парень только кисло сморщился. Его давно не волновали слишком откровенные щупанья своего костлявого тела со стороны конвоиров, хоть кроме них никто за эти годы его не касался. Но иногда уже фригидный парень всё же представлял, как эти несколько крепких мужланов, отклоняясь от маршрута, прижимают его к стенке, дышат в шею, срывают с него белую тюремную робу и по очереди… А, впрочем, от воображения встать что-то могло только мысленно, тогда как тело уже давно перестало на что-либо реагировать.       Хайль хохотнул, теперь уже вслух, за чем последовал резкий удар под рёбра, выбивший из лёгких добрую половину воздуха. Парень, не переставая кривить губы, сгорбился и прокряхтел: — Вам уже не терпится, мальчики? За спиной послышалась возня, Хайль догадывался, что конвоиры переговариваются жестами и заинтересовано повернул к ним голову. За что и получил дубинкой по лицу. Правда, несильно, вряд ли даже синяк будет, но достаточно, чтобы во рту почувствовался привкус крови. Шиффер с вызовом облизнул губы и немного их прикусил. — Интересные у вас нынче игры. Это вы со всеми так развлекаетесь? Один из здоровяков вспыхнул, на квадратном лице зашевелились жевалки, а сам он как-то бешено посмотрел на Хайля, видно, еле сдерживаясь. Другой только сглотнул и отвернулся, а остальные достаточно хорошо попытались скрыть свои эмоции. Хайль прекрасно знал, что даже сейчас, исхудавший и осунувшийся под гнётом одиночной камеры и дрянной еды, выглядит довольно привлекательно для противоположного пола, пусть омежьи феромоны источать был больше не в состоянии. Транквилизаторы Вайтхауза хорошо усыпляли репродуктивную систему заключённых, которые в последствии становились непригодными к любой деятельности овощами — безвольными слабыми ходячими трупами. А всё зачем? Наверное, чтобы не было сопротивления и конфликтов между конвоем и преступниками. Только перед казнью дозировку транквилизатора убавляли, что, собственно, и сделали Шифферу. Вероятно, именно из-за этого ему доставляло истинное удовольствие дразнить своих сопровождающих, хоть он и знал, что перед смертью может быть избит или изнасилован альфами, которые свободны от обязанности принимать подавители. Парня этот факт неимоверно веселил. — Будете провожать меня в последний путь? — он как можно более невинно изогнул брови и захлопал ресницами. Однако, его только пнули в бок и он, не удержавшись на ногах, свалился на белоснежный пол. Колени начало щипать, а в ладонях, которыми Хайль попытался смягчить падение, появилась болезненная пульсация. Он чертыхнулся про себя, но поднялся со вздёрнутым подбородком, фыркнув, и шагнул вперёд молча, не скрывая ядовитой ухмылки. Ему определённо нравилось испытывать терпение этих здоровяков. Ведь уже не важно, что с ним сделают. Через несколько минут он окажется в такой же раздражающе белой комнате, его привяжут к кровати и введут в вену смертельную дозу павулона — пам!— и нет больше Хайля Ганса Шиффера. Вся это тяготня по судам, одиночные камеры, больнички для психов, переезды из одной тюрьмы в другую наконец-то закончатся, и парень напоследок помашет ручкой всем, кто так злобно на него смотрел. Он не сомневался, что где-то там, под воротами тюрьмы, ожидают скорой радостной новости десятки журналюг, что будут пихать свои микрофоны прямо под нос грозному начальнику тюрьмы. Жаль, что столь комичного представления Хайль не увидит… Он же не в зрительном зале, а прямо на сцене, ждёт своих последних аплодисментов!       Тупик. Перед Хайлем как-то внезапно появилась контрастирующая со всем этим мерзким белым чёрная дверь, и он на секунду замер. Сердце волнительно забилось в груди, а к щекам хлынула кровь. Конец туннеля оказался совсем не светлым, — подумал он вновь, разглядывая единственную преграду, отделяющую его от желанного избавления. За ней он исчезнет точно так же, как и другие казнённые, но парень почему-то считал себя особенным. Возможно, из-за этих яростных взглядов многих людей, желавших ему смерти. Пусть так. Ведь они думают, что он этого заслужил. К чёрту! — Чё..?       Хайль оказался не в больничной палате и даже не в кабинете доктора. Это была самая ужасная и ненавидимая им комната — для свиданий. Только почему-то тёмная, лишь с одиноко шатающейся лампочкой в потолке, и уж совсем не подходящая стилю Вайтхауза. По середине комнаты стол и два стула. А на одном из них… Хайль уже хотел развернуться, чтобы уйти, но будто забыл, что за спиной четверо здоровяков, которые как-то синхронно толкнули его в спину, и он вновь свалился на пол, шипя и ругаясь от досады. Да быть такого не может! — Как-то ты завял с нашей последней встречи, Шиффер. Думал, будешь рад меня видеть. Этот раздражающий голос… Хайль поднял голову и встретился с ледяным пронзающим взглядом человека, которого он в последнюю очередь хотел здесь и сейчас видеть. — Альберт, мать твою, Винстон… — губы парня растянулись в ядовитом оскале, будто повторяя слащавую улыбку этого гадкого вшивого прокуроришки, что за столько лет срока смог нехило потрепать Шифферу нервы. — Какого хера ты здесь?! Мужчина, будто не услышав гневного тона Хайля, продолжил беззаботно лыбиться, оголяя ряд слишком идеальных белоснежных зубов. Чертяка хорошо знал, как ненавидел его парень и поэтому вкладывал душу в каждый жест, с наслаждением наблюдая за взбешённым «клиентом». — Присядь-ка сначала. Поздно уже мне в ноги кланяться, — его голос скользким змеем опутал горло Хайлю, от чего тот не смог выдавить из себя и слово. Совсем не этого ожидал парень. Его утром должны были отвести в специальный кабинет, приковать к креслу и ввести внутривенно смертельную инъекцию. Он должен был умереть в считанные минуты, так и не услышав за стенами Вайтхауза радостных аплодисментов. Пресса должна была без конца трубить на всех каналах о справедливом приговоре убийцы, не забывая в подробностях разглагольствовать о его личной жизни. Родственники должны были получить свидетельство о смерти и выдохнуть спокойно, избавившись от выродка. Он должен был быть похоронен без любых определительных знаков на пустынном кладбище, недалеко от тюрьмы. Сейчас его уже не должно существовать. Так какого чёрта этот прокуроришка припёрся и разбил все его надежды?! — У тебя входит в привычку портить мне самые прекрасные и светлые дни? — Хайль искривился, косо зыркая на конвоиров, которые стояли у дверей и притворялись предметами интерьера. Эти четыре невозмутимые рожи начинали подбешивать парня. — Скорее наоборот. Сейчас ты должен радоваться, что ещё жив, — Альберт фыркнул и изогнул губы, но, видимо, лыбиться через силу ему было уже тяжело. Прокурор деловито поправил пёстрый галстук оранжевого цвета, который даже в плохом освещении мог ослепить своей ядовитостью, и расправил плечи, пытаясь казаться больше и суровее. От этого жеста Хайля мысленно пробило на ржач, но внешне он продолжал корчить кислые мины. — И за какие такие заслуги меня, бедного, пожалели? Никак, признали невменяемым и решили вернуть в психушку? Увольте, господин прокурор, я уж лучше здесь повеселюсь с вот этими мальчиками-зайчиками, — Хайль с прищуром на лице дёрнул головой в сторону угрюмого квартета и, не сводя глаз с Альберта, красноречиво несколько раз обвёл языком губы. Мужчина лишь на мгновение опешил, в его взгляде отразилась непонятная темнота и ярость, но затем он быстро вернул себе ядовитую ухмылку и низко засмеялся, принимаясь вытаскивать из портфеля какие-то бумаги. — Я был бы очень рад увидеть твою смерть, Шиффер, но праздник откладывается. — Да что ты! А я тут только начал наслаждаться твоей раздосадованной рожей. Даже жить захотелось! — парень выдавил из себя подобие хихиканья, качнулся на стуле, по-ребячески помотав головой, растрепав спутанные каштановые волосы, а после резко поднялся и наклонился к прокурору, с предыханием прошептав: — А ты… Чего ты хочешь?       Хайль смог сообразить, что произошло, только когда жгучая боль распространилась по всей правой стороне лица, а из носа хлынула кровь. В голове резко зашумело и на секунду в глазах мелькнула тьма. Желудок как-то странно скрутился в спазме, а горло непривычно сковал застрявший ком. Казалось, что прошел не один час, пока сенсорные чувства вернулись с весёлого аттракциона на свои места и парень понял, что его элементарно цапнули за патлы и бахнули мордой об стол. Видимо, прокуроришка таки обиделся, хотя Хайль вроде ничего такого пока не сказал… — Мразь ты поганая! — выплюнул озлоблено где-то рядом Альберт, — Дрянь!       Хайль сначала даже прикрыл глаза, вслушиваясь в крики разгневанного мужчины и его совсем не-прокурорскую ругань, а потом загоготал как-то по-особенному истерично, с остервенением размазывая кровь по столу и пачкая ещё недавно бывшие белоснежными бумажки. Альберт на такое только сильнее ухватился за его волосы и приложил ещё раз, уже с большим напором. Шиффера, как оказалось, это только раззадорило. Бешеный пульс стучал в висках, из горла то и дело вырывались либо хрипы, либо хохот, что переходил в сумасшедшее завывание, кандалы от неудобной позы натирали запястья и щиколотки, но Хайль ни на что не обращал внимания. Ему было нечего терять. — А я… и не думал, что ты, Винстон… склонен к садизму… — пытаясь отдышаться в перерывах между побоями, саркастично прошипел парень. Всё лицо теперь болезненно саднило, а голова раскалывалась, однако Хайль продолжал давить лыбу, даже когда рожу чуть ли не полностью залила кровь. — У вас… там… такое поощряют? Избиение… без… беззащитных омежек..? Сверху послышался глумливый смешок. — Беззащитных омежек? Это ты про себя, что ли? — Ну не про тебя же… Блять! — Хайль застонал, когда на его слова Альберт вновь вдавил его в стол. — Господин Винстон! — со стороны донёсся незнакомый грубый голос, и парень с неким запозданием понял, что говорит один из конвоиров. — Это уже превышение полномочий! Где же ты был раньше, милый? — мысленно искривился Хайль, пытаясь хоть немного изменить положение головы, чтобы через налипшие пряди волос и кровь разглядеть своего «спасителя». — Такую тварь, как он, нужно на куски рвать! — взревел прокурор и с силой оттолкнул парня от стола так, что тому посчастливилось стукнуться головой ещё и об стену. — Если бы вы, желторотые, знали, что он натворил, у вас бы и капли жалости к нему не появилось! Конвоир ещё что-то пытался ворчать в ответ, повернувшись к другим громилам, но быстро замолк, когда Альберт уселся на своё место, жеманно протирая окровавленные руки салфеткой и педантично собирая испорченные документы. Хайль в это время подниматься не спешил, лежал, прислонившись к стене, недвижимо, желая хоть на миг остаться забытым.       К побоям ему было не привыкать. В особенности, от рук Винстона. Каждый раз, как этот альфа навещал парня в карцере, тот лупил его так нещадно, словно Хайль убил всех его родных вместе с котами и собаками, а затем сожрал у него на глазах. Лицо прокурора всегда выражало крайнюю степень ненависти, от влияния которой мужчина просто терял рассудок. Шиффера нередко приходилось увозить в реанимацию и откачивать, но Альберт продолжал пачкать руки, и ему никто не смел сказать и слова поперёк. По условным законам Вайтхауза, заключённого, приговорённого к смертной казни или пожизненному, можно было бить сколько и кому угодно, чтобы каждая мразь, попавшая сюда, не почувствовала и капли уважения к себе. Ведь ко всем в Объединённой тюрьме Вайтхауз относились одинаково. Гуманность здесь использовалась разве что в анекдотах. Насилие на любой вкус. Щуплый дедок-адвокат, который и так с самого начала судебного процесса не горел желанием защищать Шиффера, по понятным причинам перестал контактировать со своим подопечным сразу после того, как тот получил приговор. И только Винстон остался с ним до конца, навещая чуть ли не каждый месяц что в психушке, что в тюрьме. Признаться честно, Хайль не знал, откуда этот мудак вылез и какого хрена питал к нему настолько выразительные чувства, да и о самом прокуроришке информации было не так уж и много. Он был похож на всех остальных альф как внешностью, так и характером: коротко стриженный брюнет с пронзительным взглядом, мощным телосложением и тупым желанием доминировать. Ничего нового. Совсем не во вкусе Хайля. С другой стороны, парню было как-то глубоко насрать, как, зачем и почему Альберт с ним так поступает. Ну балуется дитя цацкой, и пусть так. Лишь бы не ревело! Хайлю приходили в голову мысли, что дело может оказаться другой стороной монеты, и Винстон не из прокурорской чести, гуманности и желания добиться справедливости избивает его на ровном месте. Хотя, о личных мотивах альфы было думать как-то противно, однако на это наталкивали многие его действия. — Раз хотел меня трахнуть, то и сказал бы..! Я не жадный… На всех хватит, — Хайль растянул разбитые сухие губы в ухмылке, а затем сплюнул скопившуюся во рту кровь куда-то на пол. — Но вы простите, парни… Я уже давно не теку, так что приходите… со своей смазкой..!       Смех получился сдавленным и еле слышным, но этого хватило, чтобы в очередной раз подстрекнуть Альберта, который, скрипнув своими идеальными зубами, раздражённо процедил: — Поднимите его!       Хайль сразу почувствовал возле себя парочку пыхтящих и бубнящих здоровяков. Те, особо не церемонясь, подхватили заключённого под руки и дёрнули вверх так, что парень даже завыл от возобновившейся режущей боли в голове. — А вы… похоже, все здесь любите пожёстче, да..? — Хайль кисло сморщился, когда судорога охватила всё тело, но старался держаться на ногах, хоть в мыслях была мерзкая каша, а перед глазами всё плыло, как в кривом зеркале. — Я… конечно, не возражаю, мальчики… — Заткни пасть!!! — прокуроришка грюкнул кулаком по столу с такой силой, что стопки бумаг на нём подпрыгнули, а держащие Хайля конвоиры дёрнулись от неожиданности. Но Шифферу было уже как-то по боку. Его в обычном порядке пнули под рёбра и усадили на стул, который с неприятным повизгиванием проехался по начищенному серому кафелю, а затем качнулся на уже наверняка сломанной ножке. — Хоть бы платочек дали, — картинно вздохнул парень, скидывая рукой со лба слипшиеся от крови локоны. — Я же тебя знаю, Винстон. Опять зачитывать дело будешь. По такому поводу мне хоть привести себя в порядок перед людьми надо, а то смотри, какой ты мне вечерний макияж сделал! Я, конечно, догадывался, что руки у тебя золотые, но сегодня ты малость перестарался. — Ещё хоть слово, и я тебе твой гнилой язык вместе с зубами в глотку затолкаю! — проскрежетал мужчина, сжимая в пальцах бумаги. — Ммм, как возбуждает! А ты точно прокурор? — Хайль прикусил губу и из только-только запёкшейся раны вновь хлынула кровь. Скорчив омерзение, прокурор отвернулся. На его лбу и шее вздулись вены, а костяшки на руках побелели, но тем не менее, его фигура всё ещё источала уверенность. Один из конвоиров кинул перед Хайлем тряпицу, которая, наверное, должна была быть платочком, но больше походила на подтиралку для задницы. Парень на мгновение перевёл взгляд на здоровяков и скривился в улыбке, а затем взял предложенный кусок ткани и начал как можно более аккуратно протирать лицо, не сводя глаз с Винстона. Это переходило в своеобразную игру. Распрямив в руках документы, прокуроришка начал оглашать заученный Хайлем до дыр текст. — Вы, Хайль Ганс Шиффер, за убийство своего мужа, его истинного и их нерождённого ребёнка путём поджога, приговорены к смертной казни через введение смертельной инъекции. У Вас нет права на обжалование, контакты с родственниками и последнюю трапезу. Приговор должен придти в исполнение сегодня в шесть часов утра.       Винстон говорил так же серьёзно и монотонно, как и тогда, в первый раз, зайдя в камеру «смертников». Тогда же он впервые поднял руку на омегу и тогда же сам Хайль понял, что с нетерпением будет ждать знаменательного дня казни. Однако, его мечтам, похоже, не суждено сбыться.       Когда прокурор закончил свой короткий монолог, Шиффер постарался усмехнулся как можно шире, а затем воодушевлённо захлопал в ладоши, звеня цепями кандалов. — Как всегда на высоте, Винстон. Другого от тебя не ожидал!       Взгляд мужчины потяжелел. Несколько минут, словно обдумывая свои следующие слова или же пытаясь сдержать вновь поднимающуюся злость, Альберт смотрел на Хайля. Оба не нарушали тишину, но напряжение бесцветным дымом застыло в воздухе, коснувшись даже четверых конвоиров, которые, не решаясь прервать его, прилипали спинами к стене, желая с ней слиться. — Благодари Бога и наше Справедливое Государство за подаренные тебе несколько лет жизни, — с нескрываемым отвращением прошипел Винстон, сминая в руке уже ненужную бумажку, — Тебе выпала огромная честь быть в числе первых, кто попал под программу «Семейной терапии для особо опасных преступников» и стать полезным для общества. — мужчина достал из стопки бумаг папку чёрного цвета и без особого желания кинул её перед Шиффером. Лицо парня как-то потускнело. Он с недоверием уставился на прокурора, который всё это время нёс какую-то чушь про справедливое государство, а затем, немного помедлив, открыл папку и вытащил из неё довольно увесистый документ. «Программа СТООП. Подсудимый №20101 Хайль Ганс Шиффер. Возраст: 26 лет. Пол: мужской. Гендер: омега. Осуждён: статья 5/9-1 УК штата Иннойс. Приговор: смертная казнь.» Хайль сощурил глаза и нервно втянул воздух через зубы. Он вчитывался в каждую надпись на титульном листе, потом на следующем, и ещё, и ещё… «Жизненные показатели… Болезни… Психическое состояние… Распорядок дня… Диета… Препараты…» В голове все эти слова смешивались в безобразную кучу, и ни одной вменяемой мысли, которая бы могла объяснить увиденное. Парень хмурил брови, разглядывая незаполненные поля, но не мог понять, к чему всё это, пока не заметил: «Начало цикла… Конец цикла… Показатели фертильности… Количество половых актов… Количество вязок за течку… Результат оплодотворения…» Хайль откинул от себя бумаги и с непониманием скривился, пытаясь в очередной раз выдавить из себя ухмылку. — Что значит "несколько лет"? — его шелестящий голос оказался сдавленным больным комом в горле. Омега тяжело сглотнул, сжимая до побеления пальцы, сотрясаясь от негодования. Альберт, точно издеваясь, сделал вид, что не услышал его вопроса, перекидывая своё внимание то на свои ухоженные руки, то на приникших конвоиров, которые, однако, с интересом вслушивались в происходящее. — Что значит "несколько лет", Винстон?! — Хайль подскочил с места, ударив обеими руками по столу, намереваясь разломить его напополам, наплевав на почти адскую боль в кистях, закованных в кандалы. Цепи зазвенели, и их тонкий звук вместе с пронзительным криком заключённого эхом отбивались от покрытых плиткой стен, а затем рассеивались, жгучим песком опаляя Хайлю лёгкие. Прокуроришка на истерику своего давнего подопечного только ядовито посмеивался, наслаждаясь рассвирепевшим лицом ещё недавно бывшего уверенным парня. — Разве не замечательно, Шиффер? Ещё немного проживёшь на этом свете. — Какого чёрта… — Хайль шокированно опустился назад на стул и дёрнул головой в сторону чёрной папки, — Что это? — Это? Твоё новое дело. — Альберт небрежно пожал плечами, еле слышно фыркнув. — От казни тебя спасло только то, что ты случайно попал в списки терапии. У такой мрази, как ты, оказались слишком хорошие гены, поэтому и оставили в живых. Пока что. — О чём ты вообще, грёбаный мудак?! Какая нахрен терапия?! — вновь раскричался Хайль, хватаясь за голову и судорожно пытаясь сообразить.       Прокурор слишком уж снисходительно улыбнулся, наблюдая за омегой, но в его взгляде чётко ощущались те холод и жестокость, с которыми, – Хайль был уверен, — Альберт каждый раз истязал его. — Сегодня вечером тебя переведут в Объединённую колонию Блэкхауз. Именно в ней будет воплощаться в жизнь Государственная программа. Тебе, Хайль Ганс Шиффер, даётся пять лет на то, чтобы воспроизвести на свет как минимум пятерых новых членов нашего общества. Если ты справишься с задачей, тебя казнят быстро и безболезненно. Если же нет… — Винстон коварно оскалился, со всем существующим высокомерием и злорадством пожирая взглядом парня, — Впрочем, уверен, что такая блядь, как ты, без труда с этим справиться. Партнёр тебе подобран под стать. В заключение своим словам прокуроришка начал заливисто хохотать, собирая назад в свой портфель документы.       Хайль на мгновение потерял и дар речи, и зрение, и слух разом. Даже дышать стало трудно. Он был готов сделать сейчас что угодно, чтобы прекратить своё существование. Например, снова наговорить Винстону всякой ереси, чтобы он в порыве злости случайно его убил. Или можно попытаться задушить себя цепями, но это тогда слишком быстро пресекут. Даже голову разбить, скорее всего, не выйдет — Хайля всегда слишком часто и слишком удачно вытаскивали с того света. Но почему-то едкие слова никак не хотели слетать с губ, а тело стало будто каменное, мышцы в напряжении затвердели и даже моргать для парня оказалось непосильной задачей. Хайль ещё несколько минут назад думал о том, что за чёрной дверью получит желаемое избавление, которого он годами добивался. Думал, что хоть чёртов яд убьет его, если этого не сделал грёбанный Винстон. И даже потом надеялся, что казнь всего-навсего перенесут и после он уже уйдёт из этого мира с той же улыбкой, которая сейчас должна была быть на его застывшем умертвлённом лице. Сейчас же Хайль не мог сделать и этого — не мог как обычно растянуть губы в улыбке и сказать что угодно, лишь бы эти волнение и страх не переворачивали всё внутри. Шиффер проиграл прокурору. Впервые за все эти годы.