Любовь, превозмогающая боль

Сафие вылетела из главных покоев, подобно пробке из-под шампанского и, не обращая внимания на, медленно стекающие по бархатистым щекам прозрачными ручьями, горькие слёзы, застлавшие серые глаза, которые она не могла больше сдерживать в себе и, дав им волю, беззвучно расплакалась, что ни укрылось от внимания, вышедшего к ней, Искандера-аги. Он понимающе вздохнул и, подойдя ближе, участливо проговорил: --Я, же, предупреждал вас, Султанша о том, что Повелитель, очень сильно устал за этот день. Вы, ведь сами видите, что за этот месяц на него взвалилось непосильное бремя власти, которое давит на него, именно поэтому, он и сорвался на Вас. Конечно, Сафие понимала и знала это, но ей всё равно было очень обидно, в связи с чем, она печально вздохнула и, грациозно смахнув с щеки слезу и поделилась с другом, каковым стал для неё за этот год Искандер-ага, душевными переживаниями, сама, не понимая того, почему ей всегда становится легко и спокойно в его обществе: --У меня такое чувство, словно нашей безграничной любви с моим Властелином, пришёл конец, а всё из-за этой русской рабыни по имени Мейлишах, Искандер! Энгин влюбился в неё, я это чувствую, из-за чего стал холоден ко мне. Неужели с ней нельзя ничего сделать для того, чтобы она никогда не оказалась в его объятиях!—что заставило молодого человека погрузиться в глубокую мрачную задумчивость, с которой он, заботливо принялся вытирать шёлковым платком слёзы с её красивого лица, сам, не заметив того, как их чувственные мягкие губы, плавно слились воедино в робком, но полном огромной нежности, поцелуе, благодаря которому, мгновенно забылись все печали вместе с проблемами. Вот только он продлился не долго и завершился так же внезапно, как и возник, оставив молодых людей, стоять посреди полутёмного мраморного коридора, залившись румянцем смущения и чувствуя то, как бешено колотится в груди трепетное сердце от, испытываемой ими, неловкости вместе со скованностью. --Простите, госпожа! Это вышло случайно. Я не хотел вас скомпромитировать.—вовремя спохватившись, быстро проговорил хранитель покоев, залившись ещё большим румянцем и виновато отведя глаза. Молоденькая Султанша поняла его и, не говоря больше ни единого слова, вернулась в гарем, провожаемая заворожённым взглядом парня, погружённого в мрачную глубокую задумчивость о её просьбе, избавиться от Мейлишах Хатун, что было, практически невыполнимо, ведь девчонка находилась под бдительным присмотром самой Валиде Султан, да и, если с ней, что случится, Повелитель сам всем головы отрубит, лично и собственноручно, в связи с чем тяжело вздохнул и, вернувшись в свою коморку, лёг спать. Но, а с первыми лучами утреннего солнца, озарившими всё вокруг, ярким золотым блеском, одетая в шёлковое, обшитое блестящим кружевом с дополнением шифона, платье светлого мятного оттенка, Мейлишах Хатун прогуливалась по мраморным коридорам великолепного многовекового дворца, погружённая в романтическую мечтательность и совсем не заметила того, как вышла на балкон главных покоев, где сидел на софе юный Султан, задумчиво смотрящий на, занесённый снегом, дворцовый сад, что продлилось до тех пор, пока, случайно ни заметил присутствия прекрасной юной красавицы с золотистыми распущенными волосами и кристально чистыми голубыми, как небо в ясную безоблачную погоду, глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, не говоря уже про девственные алые чувственные губы, которые юноше, непреодолимо захотелось немедленно поцеловать, в связи с чем, он трепетно вздохнул и, ласково улыбаясь ей, призывно выдохнул: --Мейлишах! Девушка поняла Государя и, робко приблизившись к нему, почтительно поклонилась, тихо выдохнув: --Повелитель! Я…—но договорить не смогла из-за того, что юный Султан, не говоря ни единого слова, плавно встал с софы и, заключив юницу в бережные объятия, решительно завладел её, ещё никем не целованными алыми губами, слаще которых он ещё никогда не пробовал и поцеловал, очень пламенно и, не позволяя, ей опомниться, что вызвало в ней столько бурных чувств с эмоциями, с чем она не смогла справиться и потеряла сознание, упав ему прямо на руки, в связи с чем, юноша ловко подхватил её и, уложив на софу, принялся, приводить в чувства, что-то ласково шепча, при этом, благодаря чему, юная девушка, наконец-то, постепенно пришла в себя и, увидев, что она находится в заботливых объятиях Султана Энгина, залилась смущением и, скромно улыбнувшись, тихо выдохнула.—Простите! Видимо, это от переизбытка чувств!—что получилось очень очаровательно и невинно, но, окончательно пленило венценосного юношу, сделав его добровольным рабом её невинности с естественностью, благодаря чему, он сам того не заметил, как предложил юной девушке вместе позавтракать. Она, же, приняла это за честь и, молчаливо, согласилась. И вот, юноша с девушкой уже, удобно сидя на, разбросанных по полу, мягких подушках с парчовыми фиолетовыми и бардовыми наволочками, за круглым столом с многочисленными и аппетитно пахнущими яствами, вели душевную беседу, завтракали, не обращая внимания на яркие солнечные лучи, слепящие их и заставляющие, инстинктивно морщиться, пересиливая в себе непреодолимое желание чихнуть. --Я попала сюда, в ходе вооружённого крестьянского восстания, активисты которого выкрали меня из родительской усадьбы, но в отместку за то, что я, категорически отказалась стать наложницей их отвратительного предводителя, продали татарам, а уж они перепродали меня крымскому хану, который со своей стороны подарил меня османским пиратам, доставившим меня в Бурсу в школу для невольниц, где я обучалась два месяца, но, а после, я уже попала сюда в гарем.—печально вздыхая, поделилась с венценосным собеседником юная девушка, конечно, по его просьбе, в связи с чем, он с замиранием в трепетном сердце, внимательно выслушал её увлекательный и насыщенный на яркие судьбоносные события рассказ, мысленно признаваясь себе в том, что до попадания к нему, ей пришлось натерпеться, изрядно, что ещё больше привлекло его к ней, о чём он доброжелательно, не говоря уже о том, что с искренней душевностью произнёс: --Я, конечно, хорошо помню о том, что у нас с тобой сегодня вечером состоится первый хальвет, но мне бы совсем не хотелось бы, чтобы между нами всё началось с постели, ведь ты, как я уже успел убедиться, особенная девушка и сильно отличаешься от всех моих наложниц. С тобой необходимо вести себя иначе, а именно, мне хотелось бы, просить тебя о том, чтобы ты стала для меня не только жаркой возлюбленной, но самое главное—душевным другом, с которым приятно проводить время в душевной беседе, изливая душу, любящей заботливой сестрой, в связи с чем, я принял решение о том, что, вечером, мы просто поужинаем и душевно поговорим, а уж потом, когда почувствуем, что больше не можем бороться с, одолевающим нас, сном, ляжем спать. Внимательно выслушавшая его, юная девушка оказалась тронута до глубины души его заботой о ней, за что искренне была ему благодарна, в связи с чем, одарила юношу очаровательной улыбкой, с которой нежно выдохнула: --Спасибо вам за заботу обо мне, Повелитель!—из-за чего парень оказался немного сконфужен и растерян, но постепенно собравшись с мыслями, обратился к ней с доброжелательной просьбой: --Когда мы остаёмся наедине друг с другом, называй меня по имени и на «ты», Мейлишах! Девушка поняла его и, залившись лёгким румянцем, виновато отвела бирюзовый взгляд и, скромно улыбнувшись, тихо выдохнула: --Простите меня, Пов… Энгин!—из-за чего продолжила чувствовать себя, неловко и даже чуточку скованно, что продлилось не долго, ведь, благодаря их беззаботной душевной беседе, она постепенно расслабилась и даже раскрепостилась. Но, а после, когда прекрасная юная Мейлишах, погружённая в романтические грёзы, покинула султанские покои и теперь шла по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, играя шифоновым рукавом, к ней на встречу стремительно подошёл хранитель главных покоев Искандер-ага, вероятно, возвращающийся с прогулки по дворцовому саду. Вот только стоило им поравняться, как юная девушка почтительно поклонилась ему и, одарив доброжелательной улыбкой, произнесла: --Доброго, вам, дня, Искандер-ага! Тот мгновенно остановился и одобрительно кивнул в ответ. Он уже вознамерился поговорить с ней о предстоящем вечере, как, в эту самую минуту, к юнице бесшумно подошла сзади верная калфа Сафие Султан по имени Альруз и, ударив девушку по голове посохом, внимательно проследила за тем, как у той внезапно потемнело в ясных голубых глазах, после чего Хатун слегка пошатнулась и с выражением искреннего недоумения на луноликом лице, рухнула без чувств, прямо на руки к калфе, слегка попридержавшей её за подмышки, благодаря чему, молодой хранитель покоев, мгновенно опомнился и, вспомнив о вечерней просьбе молоденькой Султанши о том, чтобы он избавил её от русской рабыни, взял наложницу себе на руки и, перекинув через широкое мускулистое плечо, стремительно отправился в прачечную, где, зашив несчастную в холщовый мешок, незаметно вынес из дворца и, уложив в, запряжённую лошадьми, тележку с сеном, надёжно скрыл мешок им, а, затем сев за возжи, выехал за пределы дворца и отправился в лесную чащу, где и вознамерился спрятать до лучших времён русскую рабыню, благо удача оказалась на его стороне, ведь, пока он проворачивал эту коварную авантюру, никто из дворцовых обитателей его не заметил, хотя могли бы. Тогда ничего с похищением у него не получилось бы, но все гаремные обитатели на столько сильно оказались заняты своими повседневными делами. А между тем, проходя по гарему царственной походкой, достопочтенная Валиде Нурбану Султан внимательно всмотрелась в рабынь, склонившихся в почтении, но, не увидев среди них свою подопечную Мейлишах Хатун, стремительно подошла к преданному кизляру-аге и с крайним недовольством спросила, пристально посматривая на него изумрудным взглядом, от которого аге стало не по себе: --Ну и где Мейлишах Хатун, Газанфер? Разве ей уже не пора идти готовиться к хальвету с нашим дражайшим Повелителем?—в связи с чем ага судорожно вздохнул и, ничего не скрывая от любимейшей Султанши, доложил: --Госпожа, простите, но я сам не могу нигде найти нашу Хатун, хотя кто-то из аг докладывал мне о том, что это утро девушка провела в покоях Повелителя. Они долго сидели и душевно беседовали друг с другом, после чего Мейлишах Хатун покинула главные покои, да и последний, кто её видел, был хранитель главных покоев Искандер, который, тоже куда-то исчез1 повелитель уже несколько раз спрашивал о нём.—что ввело мудрую Валиде Афифе Нурбану Султан в глубокую мрачную задумчивость, ведь, как она понимала, исчезновение Мейлишах с Искандером произошло не с проста, вероятно, здесь замешана ещё и ревнивая, до невозможности невестка Сафие. Вот только какое отношение эта глупая гусыня имеет к хранителю главных покоев? Что их связывает? Валиде даже представить себе не могла до тех пор, пока к ней ни подбежала, запыхавшаяся ункяр-калфа по имени Джанфеде, которая почтительно ей поклонилась и, ничего не скрывая, доложила сразу, как немного отдышалась: --Госпожа, простите, но сейчас я узнала такую новость, которая способна перевернуть этот дворец верх дном. Только что ко мне подходила верная служанка Сафие Султан Гюлизар Хатун, доложившая мне о том, что Сафие с Искандером связывает запретная любовная связь и то, что госпожа попросила вчера устроить похищение нашей Мейлишах для того, чтобы избавиться от неё, как от преграды к сердцу Повелителя. Они встречались вчера поздно вечером, о чём и договорились. Гюлизар сама прибегала ко мне для того, чтобы я избавила её от службы у деспотичной венецианки. Вновь воцарилось мрачное молчание, во время которого валиде Султан всё поняла и царственно развернувшись, отправилась в покои к ненавистной и потерявшей стыд невестке для того, чтобы с ней хорошенько разобраться, провожаемая потрясёнными взглядами верных слуг, уже сумевших понять, что, вот-вот в гареме разразится мощная буря. Они не ошиблись. Пылающая праведной яростью, валиде Султан ворвалась в покои к невестке в тот самый момент, когда та ещё крепко спала в своей уютной постели, не зная горя и думая о том, что все беды для неё уже закончились, но как она глубоко ошибалась, ведь ворвавшись в её просторные покои, одетая в шикарное парчовое бирюзовое платье с золотым шёлком, валиде разбудила невестку яростным громким криком: --Да, как ты посмела. Поднять руку на гарем моего сына, Хатун?! Кто ты такая для того, чтобы приказать своему любовнику, выкрасть наложницу Повелителя и увезти её в неизвестном направлении?! Совсем стыд потеряла?! Так я, мгновенно напомню тебе, что за такие проделки, тебе грозит удавка на шею и холодные воды Босфора!—что заставило юную темноволосую и одетую в шёлковую, обшитую кружевом с шифоном, светлую ночную рубашку, Сафие Султан, мгновенно пробудиться от сладостного ночного сна и встрепенувшись, уставиться на достопочтенную госпожу. Только сейчас до юной Султанши дошло, чтто Искандер-ага всё-таки выполнил её вечернюю просьбу и, выкрав ненавистную ей, Хатун, увёз в неизвестном направлении, от чего на красивом лице молоденькой кадины засияла довольная улыбка, не укрывшаяся от внимания Валиде Султан, но, всё, же, сделав вид, что она ничего не понимает, спросила: --Что я такого сделала, валиде?—что вызвало ядовитую усмешку у Нурбану Султан, с которой она, уходя бросила через плечо: --Молись о том, чтобы Повелитель не узнал о твоих шашнях с хранителем главных покоев, Хатун, иначе тебе, ему и Шехзаде Мехмеду придётся закончить свои дни на дне Босфора, зашитыми в мешок и с удавкой на шее! После чего и, не говоря ни единого слова, царственно развернулась и ушла, решив, отправиться прямиком в главные покои, смутно надеясь, застать в них дражайшего сына и оставляя невестку одну, погружённую в мрачную глубокую задумчивость, с которой, та уже сидела на краю постели, отрешённо уставившись в одну точку. Что, же, касается юного Султана, он не находил себе места от беспокойства за свою возлюбленную, из-за чего метался по своим великолепным покоям, подобно разъярённому льву по клетке, благодаря чему и именно в таком состоянии его и застала, войдя к нему, дражайшая Валиде, успевшая понять, что её сын предчувствует неладное, творящееся с любимой девушкой, в связи с чем, понимающе вздохнула и, почтительно поклонившись, коварно улыбнулась и, признаваясь себе в том, что лучшего момента для того, чтобы окончательно уничтожить ненавистную невестку, не найти, осторожно произнесла, как бы, подливая масла в огонь: --Ты не напрасно беспокоишься, лев мой! С твоей Мейлишах, действительно произошло страшное несчастье. Её вероломно похитил твой хранитель покоев Искандер-ага, сговорившись с твоей кадиной Сафие, пожелавшей, избавиться от девушки, как от ненавистной соперницы. Ты, возможно, спросишь меня о том, откуда мне обо всём этом известно? Не стану скрывать. Мне доложили об этом, верные мне люди, следящие за каждым шагом и действием Сафие. Так вот, Искандер увёз Мейлишах в охотничий домик для того, чтобы развратить её, а потом физически ликвидировать. Наживка была брошена и проглочена, в связи с чем юный Султан, глубоко потрясённый искренним откровением Валиде, пришёл в такую неописуемую ярость, что в пылу, приказал немедленно сослать Сафие во Дворец Слёз, а сам не теряя драгоценных минут, стремительно отправился в охотничий домик за милой Мейлишах, провожаемый победоносным взглядом дражайшей валиде, красивое лицо которой озарила коварная улыбка, мысленно, заключив: «Ну вот, тебе и пришёл конец, проклятая албанка! Скажи спасибо, что мой сын не велел задушить и бросить тебя в холодные воды Босфора! Это стало бы для тебя самым справедливым наказанием! Но ничего! Со дня на день, мой дражайший сын отдаст приказ о казни твоего любовника, что станет для тебя, куда более мощным наказанием!»--с чем она и вернулась в гарем, продолжая, наслаждаться победой над ненавистной невесткой, а между тем над османской столицей плавно сгустились сумерки, и стало совсем темно, за исключением того, что везде постепенно зажигались ночные огни, а все обитатели, завершив все свои дела и вечерний намаз, садились ужинать совсем, как и обитатели великолепного главного дворца Топкапы. А между тем, юная Мейлишах уже постепенно пришла в себя, но не понимала одного, почему у неё так сильно болит голова, которую, словно разрывало на части, что отдавалось в ясных бирюзовых глазах невыносимой резью, да и, где она находится, не понимала, хотя и, бегло рассмотрев просторное, не говоря уже о том, что роскошное убранство комнаты, в которой было очень темно и, наконец, последнее, почему она связана по рукам и ногам, что усложняло ей движения, в связи с чем, из её трепетной груди вырвался измождённый вздох, не укравшийся от музыкального слуха, вернувшегося к ней с балкона, Искандера-аги, с не скрываемым вожделением посматривающего на неё. --Наконец-то, ты очнулась, красотка! Сейчас мы с тобой немного развлечёмся, а утром я тебя в ближайший бордель продам.—коварно улыбаясь просмеялся молодой парень, что заставило юную девушку, уставиться на него, как на безумного и отрезвляюще выдохнуть: --Вы с ума сошли! Если об этом узнает Султан Энгин, он, лично отрубит вам голову, ведь я его фаворитка!—от чего парень рассмеялся ещё злее и, дав ей отрезвляющую звонкую пощёчину, эхом отдавшуюся в её ушах, прикрикнул: --Забудь про Провелителя, Хатун! Впредь, он для тебя недосягаем! Других клиентов станешь убложать, но, а, сначала меня!—и не говоря больше ни единого слова, безжалостно разорвал на ней всю одежду и, навалившись на неё всем своим мускулистым тяжёлым телом, тем-самы не позволяя ей, дышать, грубо раздвинул стройные, как у газели ноги, попытался безжалостными движениями прорвать её девственную преграду, болезненно сминая её упругую грудь, как внезапно получил сильный удар по голове каким-то тупым, но очень тяжёлым предметом, из-за чего в его глазах, мгновенно потемнело, но перед тем, как упасть на ошеломлённую девицу, красивое лицо которой сковал ужас и растерянность вместе со смущением, услышал гневные слова, ворвавшегося в комнату, вовремя подоспевшего на помощь к возлюбленной, юного Султана: --Ах, ты грязный нечестивец! Да, как ты посмел, поднимать руку на мой гарем!? Совсем стыд потерял!?—после чего наступила бесконечная тьма, в которую Искандер-ага провалился, придавив собой юную девушку, тоже лишившуюся чувств от боли с унижением, которым подверг её хранитель главных покоев. А, в эту самую минуту во дворце Топкапы происходило своё «веселье». Вернее, оно разыгрывалось в просторных величественных покоях Валиде Нурбану Султан, к которой по её распоряжению, явилась ненавистная невестка Сафие Султан, одетая в яркое розовое шёлковое платье, которая с грациозностью почтительно поклонилась и, смутно надеясь на долгожданное примирение, так как уже изрядно устала от войны, доброжелательно пожелав свекрови доброго вечера, любезно осведомилась: --Вы звали меня, Валиде? Чем я могу быть вам полезна?—что заставило Великую Султаншу коварно улыбнуться и миролюбиво объявить, тем-самым, убивая в невестке всю надежду на примирение, сменяясь разочарованием: --Всё, Сафие! Закончилась твоя власть в сердце моего сына! Он больше не желает даже имя твоё слышать, не говоря уже про голос! В связи с чем, его приказ был таковым, чтобы ты немедленно отправлялась во Дворец Слёз и находилась там до тех пор, пока не утихнет гнев моего царствующего сына к тебе, Хатун! Вот только не надо плакать и умолять о защите с пощадой, ведь в том, что случилось, с тобой, прежде всего, виновата именно ты сама! После произнесённых Валиде, обвинительных, но вполне себе, справедливых слов, прозвучавших с оттенком искренней безжалостности, чем та наслаждалась сполна, между женщинами воцарилось длительное мрачное молчание. Конечно, Сафие, хотя и была убита горем, которое раздавило её полностью, но не пожелала сдавать своих боевых позиций, из-за чего бросила в лицо влиятельной собеседнице единственный козырь, который имела в руках, на данный момент: --Если вы надеетесь вытеснить меня из сердца Повелителя с помощью Мейлишах Хатун, то забудьте об этом, ведь сейчас, вполне возможно её услугами пользуются клиенты борделя, куда поместил рабыню Искандер-ага, изначально сам ею, изрядно попользовавшись! Я уже даже представляю себе эти сцены…—далее мстительная Хасеки начала, вслух, фантазировать, расписывая валиде всё в мельчайших подробностях, за что и получила от неё по голове золотым футляром для писем, из-за чего у Сафие, мгновенно потемнело в ясных серых глазах, после чего она слегка пошатнулась и рухнула, как подкошенная, на дорогой ковёр к её ногам, что сопровождалось ошалевшим изумрудным взглядом самой Валиде Султан, которой пришлось, вынужденно заткнуть невестку из-за того, что не могла больше слушать весь тот развращённый ужас, что в мельчайших подробностях рассказывала ей невестка о том, что, вполне себе возможно, если Энгин не успеет вовремя приехать к своей возлюбленной Мейлишах и спасти её от этого ужаса. К счастью её жаркие молитвы оказались услышаны Господом Богом, ведь Султан Энгин не только успел вовремя ворваться в одну из спален охотничьего домика, но и вытолкнув своего хранителя главных покоев из здания, предварительно несколько раз врезав ему, после чего, подозвав стражников, приказал бросить нечестивца в подвал, что те и сделали беспрекословно, за выполнением чего, внимательно проследил сам юноша, который вернувшись в комнату, где по-прежнему лежала в постели юная красавица Мейлишах под тёплым одеялом и в лёгком медном мерцании пламени, исходящего от, горящих в камине, дров, плавно обволакивающих просторное помещение своим приятным теплом, что делало их намного уютнее, а всё благодаря, обслуживающим дом, евнухам-арапам, не мог больше сдерживать, переполнявших его всего, бурных чувств, стремительно подошёл к юной избраннице и, не говоря ни единого слова, решительно заключил её в заботливые объятия и с неистовым жаром, поцеловал в сладкие, как спелая земляника, алые девственные губы, но, внезапно вспомнив о том, о чём они ещё утром договаривались, мгновенно стушевался и, залившись румянцем смущения, виновато опустил глаза и тихо выдохнул: --Пожалуйста прости меня, Мейлишах! Я совершенно забыл о нашем уговоре про душевную дружбу! Без твоего на то позволения, больше такого не повторится!—это было произнесено и выглядело столь невинно и очаровательно, перед чем юная девушка не смогла устоять и, понимающе вздохнув, ласково погладила юношу по бархатистой и, скрытой в шелковистых золотисто-русых густых зарослях, лёгкой и еле заметной щетины, доброжелательно ему улыбаясь при этом, что заставило парня, всего затрепетать от, переполнявших его всего, нежных чувств. --Не волнуйся, милый Энгин! Всё хорошо! Теперь мы снова вместе! Так будет всегда, пока мы живы!—заботливо выдохнула Мейлишах и, не говоря больше ни единого слова, склонила голову на его мускулистое мужественное плечо и, закрыв глаза, сама не заметила того, как провалилась в глубокий безмятежный сон, который продлился до первых утренних солнечных лучей. Именно тогда пара в сопровождении надёжной вооружённой конной охраны отправилась обратно во дворец Топкапы, где юный Султан и решил разобраться со своим хранителем покоев при первой возможности, а точнее, когда будет на это время. Топкапы. А несколькими часами ранее во дворце Топкапы, узнав от верного Газанфера-аги о том, что жизни Сафие Хатун ничего, к счастью, не грозит, Валиде Нурбану Султан, сопровождаемая верной ункяр-калфой по имени Джанфеде, прошла в лазарет, где главная дворцовая лекарша вместе со своими молодыми помощницами усердно хлопотали над приведением, пока ещё единственной Хасеки юного Властелина, в чувства и обрабатыванием её раны на голове, что было совсем не заметно из-за густоты шикарных, но сбившихся, распущенных волос, имеющих цвет тёмного шоколада. Она лежала на узкой одноместной кушетке, по форме, напоминающей, пляжный шезлонг, но с небольшим матрасом, при этом голова юной Султанши была уже перевязана, не говоря уже про то, что ясные серые глаза плотно закрыты, так у неё не хватало сил для того, чтобы их открыть, хотя Сафие уже полностью очнулась, но её голова болела так сильно, что отдавалась в глазах резью, в связи с чем, из соблазнительной груди вырвался тихий измождённый стон, привлёкший к ней внимание, Валиде, о чём-то душевно беседующей с главной лекаршей и бросающей периодические задумчивые изумрудные взгляды на невестку. --Пожалуйста, простите меня за, выказанную Вам ранее, непростительную грубость вместе с дерзостью, Валиде! Признаюсь, что я сама виновата в том, что Вы не сдержались и ударили меня по голове!—превозмогая невыносимую боль в голове и резь в глазах, повинилась юная Хасеки, уже, успевшая, осознать свою не правоту, хотя и её действия по отношению к Мейлишах Хатун оправдывались безграничной любовью к Султану Энгину и не желанием, делить его с другой, ведь именно, снедающая трепетную душу, жгучая ревность, сводила с ума венецианскую наложницу, заставляя, идти на все возможные безумства. Довольная, признанием невесткой, собственного долгожданного поражения, искренне порадовало Достопочтенную Валиде, в связи с чем, она, наконец, доброжелательно улыбнулась девушке и, вздохнув с огромным облегчением, заключила: --Наконец-то, ты это поняла, Сафие, но, а теперь, поправляйся скорее и повинись перед Повелителем, когда он вернётся из охотничьего домика, куда поехал отдыхать на пару дней вместе со своей нежнейшей фавориткой Мейлишах! Дай, Аллах, девушка вернётся оттуда уже, нося под сердцем нового Шехзаде!—затем, не говоря ни единого слова, царственно развернулась и ушла, сопровождаемая верными Газанфером с Джанфеде, которым отдала необходимые указания для того, чтобы подготовили комнату на этаже для фавориток и выделили преданных рабынь с калфой и агой для Мейлишах Хатун, которая, отныне перестала быть обычной гедиклис, превратившись в икбаль, оставляя Сафие Султан, в гордом одиночестве и погружённую в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей теперь, полагается вести себя с ненавистной соперницей, которая, сейчас царствовала в сердце и в душе Энгина, который сразу по прибытии, приказал кизляру-аге, немедленно привести к нему в покои Сафие Султан. Тот, видя, что юный властелин прибыл из охотничьего домика в дурном настроении, не захотел его ещё больше злить и, почтительно откланявшись, убежал за юной Султаншей, в связи с чем, потянулись бесконечные минуты утомительного ожидания, что ещё сильнее раздражало юношу, из-за чего он принялся нервно расхаживать по своим великолепным, выполненным в красных и розовых тонах, покоям, подобно разгневанному льву по клетке, тем-самым пытаясь немного обуздать, переполнявший его всего, праведный гнев, что было тщетно. Не известно, сколько прошло время, но вот, дверь открылась, и в покои, вся трепеща от радостного перевозбуждения, царственно вошла, облачённая в синее, обшитое серебристым кружевом, атласное платье, юная Хасеки, сияя счастьем с восторгом, но, с опаской взглянув на возлюбленного, мгновенно стушевалась и, почтительно поклонившись, на свой страх и риск, выдохнула имя венценосного возлюбленного: --Энгин!—чем и привлекла к себе внимание юноши, заставив его, царственно обернуться и, убийственно глядя на девушку, стремительно подойти к ней и, дав ей звонкую пощёчину, грубо схватить за тонкую шейку так, что Сафие стало нечем дышать, яростно прокричать ей прямо в недоумевающее, но такое красивое лицо: --Да, как ты, жалкая рабыня, посмела пойти на такой шаг, как предательство?! Кто ты такая?! А? тебе жить надоело?! Ты, хоть понимаешь, что за преступную любовную связь с моим бывшим хранителем покоев, вас полагается отдать на поругание янычарам, либо бедуинам, в руках которых вы и отдадите Господу свою никчёмную душу!—что позволило ей, сделать неутешительный вывод о том, что, вероятно Энгину обо всём рассказала проклятая русинка, либо Искандер-ага выдал их запретную связь во время допроса, из-за чего она ощутила то, как почва ушла у неё из-под ног, в связи с чем, мгновенно рухнула к ногам юноши и принялась отчаянно молить о пощаде, но он не внял её горьким слезам и, яростно вырвав из дрожащих рук подол своего парчового бирюзового кафтана, грозно приказал: --Пошла вон с глаз моих! Видеть тебя больше не хочу, иначе сам убью! Участь твою решу позже, когда немного успокоюсь!—и не говоря больше ни единого слова, повернулся к фаворитке спиной, давая ей понять о том, что разговор окончен. Она всё поняла и, почтительно откланявшись, потеряно побрела прочь, ничего не видя из-за, застлавшей глаза, плотной пелены горьких слёз, прозрачными ручьями, стекающими по бархатным щекам. Так она дошла до гарема, у входа в который её встретила, одетая в шёлковое сиреневое платье с парчовым тёмно-бирюзовым кафтаном, Мейлишах Хатун, уже успевшая понять о том, что между Хасеки и Султаном произошёл обличительный разговор о том, что та вместе с любовником натворили, но радовалась не из-за того, что, всегда непобедимая Сафие Султан, наконец-то, пала со своего пьедестала, а из-за того, что справедливость, наконец-то восторжествовала тем, что виновные получили по заслугам, но вслух произнесла, привлекая к себе внимание госпожи: --Значит, планировали избавиться от меня коварным способом, но у вас ничего не вышло, Султанша! Повелитель нашёл и вернул меня в гарем.—что напоминало тяжёлый понимающий вздох, помогший Хасеки прийти в чувства и, бросив яростный взгляд на дерзкую рабыню, угрожающе прошипела, подобно гремучей степной змее, но с ядовитой улыбкой: --Не торопись радоваться моему поражению, Хатун! Возможно, сегодня ты и победила, но, вот, что будет завтра, никто не знает! Поэтому, бойся меня, ибо теперь, я стану ещё беспощаднее по отношению к тебе!—и, не говоря больше ни единого слова, с гордо поднятой головой, прошла дальше, провожаемая потрясённым взглядом юной девушки, успевшей, понять, что теперь спокойствия в гареме, ей не видать никогда, а каждый прожитый день, превратится в отчаянную борьбу, в связи с чем, измождённо вздохнула и, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, вошла в общую комнату, где её радушно встретила ункяр-калфа по имени Джанфеда, которой юная девушка почтительно поклонилась, что та оценила по достоинству, в связи с чем, выждав немного, произнесла: --Поздравляю тебя, Хатун! Теперь ты стала фавориткой, обойдя саму Сафие Хатун, которой, отныне путь в спальню Властелина закрыт на неопределённый срок, ведь теперь в его сердце царствуешь ты, а это означает лишь одно, что твоё место, отныне не здесь в ташлыке, а в комнате на этаже для любимиц!—и, не говоря больше ни единого слова, взяла, потрясённую до глубины трепетной души, юную подопечную за локоток и повела на террасу, где, отобранные ею по приказу достопочтенной Валиде Нурбану Султан, которая сама внимательно следила за занятием наложниц со своей мраморной террасы, победно улыбаясь поражению ненавистной невестки, служанки, уже трудились в обустройстве покоев, принадлежащих теперь Мейлишах Хатун, в число которых входила и Гюлизар, встретившая дражайшую подругу, приветственным поклоном. Вот только от понимания того, что она теперь стала фавориткой, заслужившей свои собственные просторные покои, где будет жить она одна, конечно, очень радовало юную девушку, но с другой стороны и пугало, ведь теперь она ещё больше становилась уязвимой перед Сафие Султан, о чём и душевно заговорила с Джанфеде-калфой, прекрасно понявшую беспокойство юной подопечной. --Не понимаю, за что Сафие Султан меня так ненавидит, ведь я ничего ей не сделала плохого, да и я не хочу ни с кем ссориться?! Как мне теперь поступить с её воинственным вызовом и угрозами?!—негодовала юница, трепетная душа которой переполнилась невыносимой тревогой, близкой к панике, вводящей её в ещё большее отчаяние, что ни укрылось от внимания чуткой ункяр-калфы, понимающе тяжело вздохнувшей и, не найдя ничего лучше, мудро посоветовавшей: --Ненависть бывшей фаворитки к тебе вполне, естественна, ведь она, отныне находится в глубокой длительной опале у Повелителя, зато ты взошла на вершину, став его возлюбленной отдушиной. Вот Сафие Султан и завидует тебе, как конкурентке, которую необходимо, как можно скорее, уничтожить, но тебе нечего бояться. Тебя защищают Валиде и сам Повелитель. Цени это и никогда не предавай тех, кто тебе благоволит. Вот наглядный пример—Сафие, но для большей уверенности с безопасностью, лучше ничего не пей и не ешь, не говоря уже о том, что не одевай до тех пор, пока всё не продегустируют рабыни.—что юная девушка внимательно выслушала и, постепенно успокоившись, продолжила задумчиво осматривать свои покои, которые были выполнены в зелёных и розовых тонах с великолепной мебелью из дуба, украшенную позолотой и медью, не говоря уже о бархате с парчой и газом в текстиле, что продлилось до тех пор, пока в покои для фавориток ни пришёл кизляр-ага Газанфер, которому Мейлишах Хатун почтительно поклонилась, доложил распоряжение Повелителя: --Наш достопочтенный Повелитель Султан Энгин хан приказал своей возлюбленной икбаль Мейлишах Хатун, немедленно явиться к нему в хамам для помощи в омовении, плавно переходящем в хальвет.—что вызвало в юной девушке смущение, залившее её красивое лицо, подобное луне, в связи с чем она скромно опустила ясные бирюзовые глаза, обрамлённые густыми шелковистыми золотистыми ресницами и застенчиво улыбнулась, что не укрылось от внимания кизляра с ункяр, загадочно между собой переглянувшимися, успев, заметить, как невыносимый душевный страх у их подопечной, мгновенно сменился приятным возбуждением, что их порадовало. --Тогда я, пожалуй, пойду в хамам для того, чтобы не заставлять Властелина, ждать!—трепетно выдохнула юница и, почтительно им откланявшись, убежала, провожаемая их одобрительным взглядом. Газанфер-ага не обманул юную Мейлишах, ведь, когда она вошла в, залитое лёгким медным мерцанием, исходящим от, горящего в золотых канделябрах, пламени свечей, расставленных по всему пространству мраморного зала, занесённого густыми клубами пара, её горячо любимый Властелин, действительно находился там. Он вальяжно лежал, облокотившись на мраморный борт и дремал, сморённый приятным теплом воды, что продлилось, ровно до тех пор, пока ни почувствовал ягодный аромат любимых духов своей возлюбленной Мейлишах, благодаря чему, проснулся и, лениво открыв голубые, как небо в безоблачную я сную погоду, глаза, трепетно выдохнул: --Моя милая Мейлишах!—чем и заставил юную девушку вздрогнуть от неожиданности, и залиться румянцем смущения, что ни укрылось от внимания парня, вызвав в нём раскатистый звонкий добрый смех, разнёсшийся по просторному помещению хамама, в связи с чем прекрасная юная наложница вошла в ещё больший ступор, с которым она плавно села на мраморный борт восьмиугольной чаши ванны, не обращая внимания на лёгкое медное мерцание, исходящее от пламени, горящих в золотых канделябрах, свечей и, стараясь не смотреть на любимого из-за того, что он, полностью раздетый, приблизился к ней и, выбравшись из ванны, сел рядом с ней и игриво принялся смотреть на девушку, успевшую в испуге выдохнуть: --Энгин!—и опустить глаза на шифоновые рукава яркого сиреневого шёлкового простенького платья, хорошо ощущая то, как сильно колотится в соблазнительной груди её, открытое любви с добром, трепетное сердце, от чего ей было, крайне не ловко, ведь она впервые видела перед собой абсолютно голого мужчину, конечно юный Султан Энгин был очень красивым, стройным, хорошо подтянутым парнем, но смотреть на него с любопытством, ей не позволяла скромность и благовоспитанности вместе с высокой нравственностью, вбитой ей в голову матерью религиозной фанатичкой боярыней Оксаной Леонидовной Снежинской, род которой изначально всегда находился возле трона. --Хорошо! Не буду тебя больше смущать. Расслабься!—доброжелательно ей улыбаясь, весело заключил парень, обернув вокруг мускулистых ног и бёдер махровое широкое полотенце и закрепив его на стройной талии, после чего легкомысленно произнёс.—Можешь поднять глаза и смело смотреть на меня. Конечно, юной девушке до сих пор было, крайне неуютно, но она, постепенно собравшись с мыслями, наконец, решилась и, тихо вздохнув, плавно и медленно подняла на парня глаза, хотя смущение до сих пор не покидало её, что вызвало в Энгине вздох огромного облегчения: --Ну, наконец-то! Теперь, хоть сможем продолжить наши душевные вечерние беседы!—что заставило девушку, вновь застенчиво ему улыбнуться и кивнуть в знак согласия. Чуточку позже, когда юная Мейлишах удобно сидела на парчовом покрывале широкого султанского ложа, скрытого в густых вуалях плотного парчового и газового балдахина, ведя душевную непринуждённую беседу с возлюбленным, не обращая внимания на тихое потрескивание дров в мраморном камине, отсвет лёгкого медного пламени от которого, плавно обволакивал просторное и дорого обставленное пространство главных покоев приятным теплом, к порогу царственно подошла, облачённая в парчовое бледно-салатовое шикарное платье, Сафие Султан, смутно надеясь на то, чтобы выяснить все разногласия с мужем, мешающие их безраздельному семейному счастью и трепетной пламенной любви, каковой ей, сейчас, очень сильно не хватало, но её планам помешали, охраняющие вход в заветные покои, стражники. --Простите, Султанша, но Вы не можете войти во внутрь по той, лишь одной причине, что Повелитель никого не принимает. Он отдыхает в обществе своего гарема, а именно с Мейлишах Хатун!—с почтительным поклоном и, принеся искренние извинения, с глубоким сожалением объявил ей один из них, от чего и без того мрачное настроение обаятельной молоденькой Баш Хасеки ухудшилось ещё сильнее, да ещё и, донёсшийся до неё, единогласный беззаботный звонкий весёлый смех Повелителя с его гёзде, убил в Султанше единственную надежду на возможное примирение, в связи с чем она, печально вздохнула и с поникшей головой, потеряно побрела обратно в гарем, даже не догадываясь о том, что беззаботная душевная беседа юных возлюбленных продлится до поздней ночи и закончится лишь тогда, когда юноша с девушкой забудутся глубоким крепким сном, прижавшись друг к другу очень крепко, который продлится до самых первых солнечных лучей, дерзко проникших в каждое помещение великолепного дворца Топкапы, разбудив всех его обитателей для того, чтобы они принялись за выполнение своих прямых ежедневных обязанностей. Только это не относилось к Мейлишах, которая, хотя и уже встала так осторожно и тихо, чтобы ни в коем случае не разбудить, ещё крепко спавшего венценосного избранника, но ещё не торопилась покинуть главные покои. Вместо этого, она, глубоко погружённая в романтические мысли о себе с властелином, стояла перед зеркалом и приводила себя в благопристойный вид, не обращая внимания на яркий золотой свет солнечных лучей, слепящих её и щекочащих ей нос, из-за чего она с большим трудом боролась с порывом чихнуть, что могло легко разбудить Энгина, который уже, итак больше не спал, а заворожённо любовался ею до тех пор, пока это ему ни надоело, и он, ни встав с постели, крайне бесшумно ни подошёл к ней сзади и ни обнял, очень нежно, прошептав ей на ухо: --Доброе утро, любимая!—из-за горячего дыхания, щекочащим ей атласную нежную светлу, почти белоснежную кожу, что заставило юную девушку, невольно вздрогнуть от неожиданности и всю затрепетать от, переполнявшего её, лёгкого волнения, с которым она медленно повернулась к нему, залитым румянцем смущения, лицом, тихо выдохнув ответ: --И тебе!—что послужило для юноши сигналом к действию, во время которого, он, не говоря ни единого слова, подхватил девушку на руки и, отнеся обратно в постель, обрушил на неё целый беспощадный шквал из жарких поцелуев и щекоток, что привело к тому, что покои, вновь заполнились их беззаботным весёлым громким смехом.