Любовь, превозмогающая боль

Войдя в покои к дражайшей подруге, которая, хотя и по-прежнему продолжала лежать в постели, но уже приведённая рабынями в благопристойный вид и переодетая в чистую одежду, но чувствовала себя уже, значительно лучше, о чём свидетельствовал здоровый румянец, озаривший её лицо, не говоря уже про счастливую улыбку, Гевгерхан почтительно поклонилась валиде с Повелителем, бережно держащими на руках новорожденных Шехзаде с Султаншей, над которыми уже читали благословляющую молитву, стоя по обе стороны широкого, надёжно скрытого в плотных слоях газового балдахина, ложа с парчовым покрывалом и шёлковыми наволочками с простынёй, и встала рядом с Эсмахан и, вернувшейся из дворца слёз, Баш Хасеки Сафие Султан, которая чувствовала себя скверно, а именно испытывающей невыносимые моральные и душевные страдания от понимания того, что чествуют не её, а ненавистную молоденькую соперницу, а на неё никто не обращает внимания, словно она пустое место, либо даже мебель, решив таким жестоким способом, поиздеваться над её чувствами, заставляло молодую Баш Хасеки мучиться так сильно, как не мучился никто до неё, но Сафие не только терпела, но и создавала вид, что радуется за соперницу, ведь только, пройдя через унижения, добиваешься тех заоблачных вершин, о которых мечтаешь и стремишься дотичь, в тот самый момент, когда юный Султан произнёс во всеуслышание: --Нарекаю Шехзаде именем моего достопочтенного отца Султана Селим Хана! Твоё имя Селим. Твоё имя Селим. Твоё имя Селим.—и не говоря больше ни единого слова, ласково поцеловал сына в шелковистый лоб и, передав его, стоявшей в смиренном ожидании дальнейших действий, Тильгиз-калфе, внимательно проследил за тем, с какой искренней бережливостью она уложила малыша в кроватку детскую, и умилённо вздохнул, тем-самым, позволяя дражайшей Валиде, последовать его примеру, чем Нурбану Султан и занялась, произнеся лишь одно: --Нарекаю нашу красавицу-Султаншу именем моей наимудрейшей свекрови! Да, прибудет она в раю! Хюррем! Пусть жизнь нашей малышки будет беззаботной и полной смеха с весельем, как её имя!—после чего ласково поцеловала малышку и отдала Зейнеп-калфе для того, чтобы она уложила её в кроватку, что та и сделала, незамедлительно, позволяя султанской семье, продолжить вечерний благословляющий намаз, не обращая внимания на то, что за окном уже сгустились сумерки и постепенно стало очень темно, по окончании которого все разошлись по своим покоям, оставляя Султана с Мейлишах наедине друг с другом лишь для того, чтобы они смогли спокойно пообщаться, чем возлюбленные и занялись, не за медлительно тем, что, заключив друг друга в жаркие объятия, с неистовым пылом поцеловались. Но, а той, же, ночью, юная Мейлишах проснулась для того, чтобы покормить своих деток и, открыв ясные голубые глаза, тяжело вздохнула и взглянула на рядом стоявшую детскую кроватку, в которой спала одна лишь её дочурка по имени Хюррем, так её нарекла Валиде Султан, а вот Шехзаде Селима она там, к глубокому недоумению не обнаружила, из чего пришла в ужас и, мгновенно встав с постели разбудила, оставленную с ней служанку Гевгерхан Султан Зейнеп Хатун для того, чтобы та следила за малышами и, нетерпеливо дождавшись момента, когда та окончательно проснулась, хотя и, тоже ничего не понимала, принялась расспрашивать о том, куда делся Шехзаде Селим, но молоденькая калфа лишь потеряно пожимала плечами и отрицательно мотала головой, готовая в любую минуту сама расплакаться. --Госпожа, прошу вас о пощаде, но я действительно ничего не знаю, да и куда мог пропасть наш Шехзаде, ведь он спал в кроватке вместе с сестричкой!—с невыносимым отчаянием в карих глазах взмолилась, перепуганная до смерти Зейнеп, в связи с чем, юная новоиспечённая Султанша с измождённым стоном: --Ну, как же ты так неаккуратно поступила, Зейнеп! Почему не уследила за моим сыночком!—плавно опустилась на софу, закрыв соблазнительные алые губы руками, а из ясных глаз по бархатистым щекам тонкими прозрачными ручейками потекли горькие слёзы, хотя и видела, что калфа, тоже не находит себе места от, допущенного по неосмотрительности, промаха, который может, легко ей аукнуться жизнью, ведь узнав об исчезновении Шехзаде Селима, Валиде не оставит Зейнеп в живых. Именно, в эту самую минуту, в покои к ненавистной Хатун ворвалась Эсмахан Султан, вероятно, разбуженная внезапным переполохом, что её очень сильно разозлило, в связи с чем она и накинулась на виновницу всеобщей шимихи с возмущениями: --Ну, это уже слишком, Хатун! Да, как ты посмела устраивать беспорядок в гареме?! Совсем стыд потеряла! Забыла о том, кто ты такая?! Мне напомнить тебе?! Вот только Мейлишах даже и не подумала затихать, вместо этого она накинулась на Султаншу с обвинениями: --Это вы, госпожа украли моего сыночка! Верните его немедленно! Ну, раз меня ненавидите, то причём тут мой Шехзаде Селим?! Куда вы его унесли?!—за что и получила от, разъярённой до предела, Эсмахан звонкую пощёчину, сбившей несчастную мать с ног, благодаря чему она, мгновенно упала на ковёр к ногам династийки, которая продолжала гневно и часто дышать, враждебно смотря на оппонентку. --Ну всё, Хатун! Ты сама напросилась!—угрожающе произнесла Султанша и, немного отдышавшись, крикнула стражу и, когда те пришли, приказала тоном, не терпящим никаких возражений.—Бросьте эту невоспитанную скандалистку в темницу и дайте ей двадцать ударов плетьми! Потрясённые до глубины души подобным приказом, стражники ошалело переглянулись между собой, но не желая, спорить с Султаншей Династии, потеряно пожали мускулистыми плечами и, грубо подобрав Мейлишах с пола, уволокли её в темницу, провожаемые торжествующим взглядом Эсмахан Султан, которая, как раз-таки и оказалась причастна к похищению Шехзаде Селима, подкупив помощницу главной акушерки и приказав ей унести малыша, прочь из дворца, что та и сделала пару часов тому назад. Вот только, ставшая невольной свидетельницей всего этого беспредела, творимого Эсмахан Султан над её госпожой, преданная служанка Мейлишах по имени Эсманур, не захотела с этим мириться и убежала к Валиде Султан, которая, на её счастье ещё не спала, а находясь на балконе и стоя у ограждения, задумчиво смотрела на ночной сад, освещённый ярким светом серебристой луны, но о чём, же были мысли достопочтенной Султанши, конечно о любимом муже, оставившем её столь скоропостижно и внезапно год тому назад, признаваясь себе в том, что ей очень сильно не хватает его крепких объятий, жарких поцелуев с головокружительными ласками, доводящими её до безумия, заставляя, кричать от, переполнявшего её всю, порочного перевозбуждения, извиваясь под ним так, словно уж на раскалённой сковороде и, конечно о приятном тихом звучании его бархатистого голоса, благодаря которому она начинала, внутренне дрожать от, переполнявших бурных чувств, подводя неутешительное заключение о том, что, хотя она и рвалась всеми силами на пост Валиде Султан, но он лишал её единственного—простого женского счастья рядом с возлюбленным, ведь, отныне она принадлежит своему сыну, как мать и управительница его гарема, что вызвало в молодой женщине измождённый печальный вздох, благодаря которому она, мгновенно вышла из горестных воспоминаний и обратила внимание на, смиренно ожидающую её внимания, хорошенькую темноволосую с карими глазками и внешностью, сравнимую лишь с кукольной фарфоровой, стоя в почтительном поклоне и не обращая внимания на, стоявшего немного в стороне кизляра-агу Газанфера, подала позволительный знак о том, чтобы девушка сообщила ей причину своего столь позднего визита. --Госпожа, ради Аллаха, простите мне мою дерзость за столь поздний визит, но обстоятельства не позволили мне дождаться наступления утра, так как моя милостивая госпожа Мейлишах Султан оказалась брошена в темницу по приказу Эсмахан Султан, которую та обвинила в похищении Шехзаде Селима. Между госпожами вспыхнула небольшая ссора на этой почве, из-за чего и пострадала моя госпожа.—быстро объяснила юная рабыня, нервно теребя пышную юбку простенького шёлкового платья, смутно надеясь на взаимопонимание Валиде Султан и на оказание немедленной помощи, даже не догадываясь о том, какую праведную ярость в ней вызовет, но прежде, чем принимать какое-либо решение, Нурбану тяжело вздохнула и задала рабыне один лишь единственный вопрос: --А что это за история с похищением моего внука Шехзаде Селима, Хатун?—благодаря чему девушка понимающе вздохнула и рассказала всё, что знала, а именно, то, что стала невольной свидетельницей похищения, но не смогла защитить малыша лишь по той одной причине, что оказалась оглушена ударом по голове каким-то тупым предметом, который ей нанесла верная калфа Эсмахан Султан, которая и забрала Шехзаде с целью отдать его в самую бедную семью Стамбула, чем и вызвала новый измождённый вздох Валиде Султан, которая немного поразмыслив, отправила верного кизляра-агу вызволять её подопечную, после чего обо всём рассказать хранителю покоев и вместе с ним отправляться на поиски Шехзаде Селима. Тот понял госпожу и, почтительно откланявшись, ушёл выполнять её распоряжение, а Валиде Нурбану султан погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей лучше поступить с, уже изрядно ей надоевшей, младшей дочерью, которая так и напрашивалась на то, чтобы её, вновь выдали замуж за какого-нибудь очередного пашу. Вот только стражникам, ведущим юную Хасеки в темницу, уйти далеко не вышло лишь по той одной причине, что им на встречу вышел юный Падишах, которому по каким-то ему одному известным причинам, не получилось уснуть, благодаря чему, он решил, немного пройтись по дворцу, да и, как выяснилось не зря, а очень даже вовремя, ведь пройдя немного по залитому лёгким медным, вернее даже, тусклым освещением, мраморному коридору, он встретился с этой, весьма странной процессией, которая парня возмутила до такой степени, что он не смог её проигнорировать и захотел выяснить причину. --Ну и, что всё это значит? Как вы посмели потревожить мою Хасеки?—грозно накинулся на стражников Энгин, чем и воспользовалась юная девушка, решительно вырвавшись из их крепких рук и кинувшись к ногам возлюбленного, в котором чувствовала справедливого защитника, объяснила, смутно надеясь на его понимание: --Я, конечно, хорошо понимаю, что сейчас выскажу, весьма серьёзное обвинение, свидетелями которого стали Зейнеп и Эсманур Хатун, обычные рабыни-служанки, но молчать больше не могу, да и терпение моё достигло точки кипения, Энгин! Дело в том, что Эсмахан Султан украла нашего сыночка и пришла ко мне поиздеваться, когда я хватилась его и подняла шум, но вместо того, чтобы признаться в, организованном преступлении и нападении на моих верных рабынь, она приказала бросить меня в темницу!—из-за чего в воздухе повисло мрачное напряжение, с которым юный Властелин подал дражайшей фаворитке сигнал в виде кивка головы о том, чтобы она немедленно вернулась в свои покои к их маленькой дочери, а утром пришла к нему завтракать. Вот только Мейлишах не надо было несколько раз просить, она итак, прекрасно поняла возлюбленного и, не говоря ни единого слова, плавно поднялась с колен и, поправив подол шёлкового светлого халатика, почтительно ему поклонилась и ушла, чувствуя себя победительницей, ведь теперь коварной Эсмахан Султан, уж точно, не поздоровиться не только от матери, но и от брата, которые, непременно устроят ей хорошенькую и, вполне себе справедливую взбучку, а, значит она, Мейлишах, можно сказать, что отомщена, благодаря чему, мгновенно окрылилась и даже повеселела, совсем не догадываясь о том, что, в эту самую минуту к её любимому подошёл его верный кизляр-ага, уже и, как бы совершенно случайно, догадавшийся о том, что Хасеки Мейлишах оказалась выручена, вовремя подошедшим к ней, Султаном, что вызвало в аге вздох огромного облегчения, но оставалась одна очень значимая проблема, а именно подтверждение подозрений новоиспечённой пятнадцатилетней Султанши, к чему ага и перешёл, немедленно, тем-самым топя династийную Султаншу ещё больше. --Повелитель, Ваша Хасеки Мейлишах Султан сказала Вам истинную правду о похищении Шехзаде Селима, организованного Эсмахан Султан, о чём нам с вашей Валиде подробно рассказала Эсманур Хатун, верная служанка Хасеки.—предварительно принеся искренние извинения, подтвердил всё сказанное Султаншей минутой ранее, кизляр-ага, почтительно поклонившись и уже успев, случайно догадаться о том, что здесь происходит, чем ввёл Султана в ещё больший мрак, из которого он вышел, благодаря, присоединившемуся к нему, хранителю покоев, предложившим, немедленно обсудить то, с чего начать поиски Шехзаде Селима, о чём Левента уже поставила в известность Валиде Султан, в связи с чем и, не теряя времени, мужчины прошли в коморку хранителя покоев, где и принялись составлять план поисков, делясь друг с другом мнениями и подходя, плавно к разумному, благодаря чему увлеклись так сильно, что даже не заметили того, как плавно наступило утро, яркие солнечные лучи которого, уже проникли во все помещения великолепного дворца, озаряя всё вокруг золотым и медным ослепительным блеском. А между тем у входа в главные покои уже находилась, погружённая в смиренное ожидание, Мейлишах Султан, которая сегодня была облачена в шикарное парчовое голубое светлое платье с атласным воротником-шалью и пышной юбкой, густые шелковистые золотистые волосы которой красиво ниспадали по изящным плечам и искрились от попадания на них ласкового солнечного света, что продлилось ровно до тех пор, пока к ней ни подошла, ничего не понимая, Эсмахан Султан, по-прежнему враждебно настроенная к невестке. --Это ты обо всём рассказала моему брату, иначе для чего он приказал мне прийти к нему в такую рань, подлая ты, рабыня!—накинулась на неё с обвинениями династийная Султанша, пылая яростью с ненавистью, чем и заставила собеседницу посмотреть на неё, как на ненормальную и, создав выражение полного безразличия, язвительно усмехнулась и заключила: --Я вовсе не клеветница, каковой вы меня, всегда считаете, госпожа, да и, Повелителю я ничего не говорила! Вероятно, кто-то это сделал за меня! Неважно! Главное, сейчас наступила и ваша очередь платить по счетам, Султанша!—чем разозлила Эсмахан до такой степени, что та не смогла снести от неё, как ей казалось, неслыханной дерзости и со словами: --Ах, ты! Сейчас я тебя…—уже замахнулась для того, чтобы побить дерзкую и, потерявшую всякий стыд, смазливую девчонку, как, в эту самую минуту из покоев вышел стражник и, почтительно поклонившись обеим Султаншам, доложил о том, что Повелитель уже ждёт свою сестру внутри, чем и привёл девушек в чувства, благодаря чему Эсмахан бросила на невестку молчаливый уничтожающий взгляд и вошла в главные покои, провожаемая её ядовитым смехом, даже не догадываясь о том, что ждёт Султаншу внутри главных покоев, что нельзя было сказать о самой Мейлишах, которая каким-то внутренним чутьём догадывалась об истинной причине, по которой Падишах призвал к себе сестру. Хасеки не ошиблась, ведь, в эту самую минуту, а именно тогда, когда Эсмахан, робко приблизилась к брату и, пожелав ему доброго дня, как ей казалось, доброжелательно и сделав почтительный поклон, он презрительно усмехнулся и ядовито заметил: --Доброго дня?! Ты, хоть саму себя слышишь, Эсмахан?! Как он может быть добрым, когда я узнаю о твоём коварстве, перешедшем все границы дозволенного?! Да и, кто ты такая для того, чтобы красть моего сына у его матери из детской кроватки?! Совсем стыд потеряла, либо династийная кровь затуманила тебе голову, окончательно?! Так я, вмиг остужу тебя!—и, не позволяя ей объясниться, распорядился, обращаясь к, стоявшей немного в стороне, матери: --Видимо, свобода, пагубно влияет на мою сестру, Валиде! Поэтому, настоятельно приказываю вам, в самое ближайшее время найти ей подходящего жениха из моих визирей и устроить свадьбу, иначе, мне придётся на год и в воспитательных целях, закрыть её в камере Девичьей башни!—чего Эсмахан совершенно не ожидала и с отчаянными мольбами о пощаде, принялась кидаться к ногам матери и брата, слёзно умоляя их, отменить суровое, но, вполне себе справедливое наказание, что, совершенно не трогало Валиде с Падишахом, которые внезапно переглянулись между собой и пришли к общему мнению, которое озвучила Валиде Султан: --Ты, конечно, можешь смягчить себе наказание, но лишь тем, что укажешь место, где спрятала новорожденного Шехзаде Селима, Эсмахан! Именно после этого мы с Повелителем решим о том, чем заменить тебе наказание!—что заставило молоденькую Султаншу истерично рассмеяться и погрузиться в глубокую, очень мрачную задумчивость, продолжая, при этом, до сих пор сидеть в ногах у правящего брата. Но, а чуть позже, когда, разъярённая до предела, Эсмахан Султан вышла из главных покоев, думая о том, на ком бы сорваться, ей на глаза, себе на беду, попалась ненавистная ею, Мейлишах Хатун, смиренно ожидающая момента, когда возлюбленный позволит её войти во внутрь, в связи с чем она, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, как идут поиски её малыша, нервно теребила шифоновый рукав платья, понимая одно, что чрезмерно долгое ожидание, уже начинает её изматывать, из-за чего из соблазнительной груди юной девушки вырвался тяжёлый, полный невыносимой душевной печали, тихий вздох, напоминающий стон измождения, который не укрылся от внимания взбешённой, донельзя, Эсмахан, послуживший для той сигналом к действию, благодаря чему, она, незамедлительно накинулась на несчастную девушку и с грозными словами: --Ах ты, подлая интриганка, посмевшая, оклеветать меня, да, понимаешь ли ты, какое наказание тебе последует за это преступление?!—со всей силы ударила её о мраморную колонну так, что у той, аж из глаз искры посыпались и, на мгновение потемнело в них, но, сумев, справиться с собой, Мейлишах даже не подумала уступать Султанше, вместо чего, презрительно рассмеялась ей прямо в, покрасневшее от ярости с ненавистью, красивое лицо: --Ну, мне, то нечего бояться, ведь, в отличии от вас, Султанша, я никаких преступлений не совершала! Это Вам необходимо бояться справедливого суда и наказания за всё то зло, что Вы мне причинили за этот год! Прибавим к этому ещё похищение члена династии! Может, мне стоит Вам напомнить о том, что бывает за похищение человека?! Смертная казнь, но Вам, как члену османской султанской династии—заточение в девичьей башне!—чем и ввела её в состояние лёгкого ступора, в котором та пробыла до тех пор, пока к ним из главных покоев ни вышла Валиде Нурбану Султан, ставшая невольной свидетельницей конфликта, в который мгновенно вмешалась тем, что встав между дочерью с невесткой, отрезвляюще прикрикнула на них обеих: --Мейлишах! Эсмахан! Прекратите немедленно свои склоки! Вы, же находитесь возле главных покоев! Поимейте, хоть чуточку уважения к Повелителю! Кстати, о Повелителе! Мейлишах, можешь проходить в них! Государь ждёт тебя!—и, внимательно проследив за тем, как подопечная, почтительно ей поклонившись, ушла в главные покои и, дождавшись момента, когда за ней закрылась дверь, дала дочери звонкую пощёчину, чем вызвала у той ещё больший ступор, с которым она ошалело уставилась на мать заплаканным взглядом и, обиженно надув пухлые губки, прохныкала: --Мама, да, сколько можно потакать этой бесправной рабыне!? Неужели вы не замечаете того, что она подлая интриганка, всеми возможными силами ссорящая всех нас! Сколько можно это терпеть?! Пора уже давно поставить её на место! Вот только мудрая Нурбану Султан, прекрасно видела, что её дочь лжёт, очерняя любимицу Падишаха лишь по той одной причине, что ненавидит, считая более удачливой и искренней в любви, чем её дражайшая подруга албанка Сафие, не брезгующая ворожбой, из-за чего измождённо вздохнула и вернулась вместе с дочерью в гарем, продолжая, давать ей вразумительно-отрезвляющие внушения, не обращая никакого внимания на обиды со слезами. А в эту, же, самую минуту, юная Мейлишах уже находилась в покоях возлюбленного, но ещё не торопилась подойти к нему, а молчаливо стояла на пороге и с огромным обожанием смотрела на него, в смиренном ожидании позволения на то, чтобы приблизиться к нему, хотя и отчётливо видела то, с какой мрачной задумчивостью в ласковых голубых глазах он смотрит на, завораживающий танец пламени, охватившего дрова в камине, плавно обволакивающим парня приятным теплом, что и заставило его тяжело вздохнуть, но, почувствовав то, что в покоях он находится уже не один, отрешённо произнёс, обращаясь, как уже успел заметить по, внезапно открывшейся и, буквально тут, же, закрывшейся двери, из-за чего его обдало приятным лёгким прохладным дуновением, к визитёру с просьбой: --Проходи, Мейлишах! Я ждал тебя!—что позволило прекрасной юной девушке понимающе вздохнуть и, слегка придерживая атласную пышную юбку светлого голубого платья, приблизиться к нему, не говоря уже о том, что почтительно поклониться с доброжелательными словами, которые она произнесла чуть слышно, приветливо улыбаясь при этом: --Я пришла к Вам, мой Повелитель, по Вашему личному приглашению!—чем и заставила возлюбленного, вновь тяжело вздохнуть, но, понимая, что необходимо с чего-то начинать их душевное общение, Энгин плавно обернулся к любимице и, одарив её ласковым взглядом, произнёс, случайно догадавшись о, затаившемся в её мыслях робком, но таком важном для них обоих, вопросе, как бы отвечая на него: --Эсмахан назвала место, где прячет нашего с тобой Шехзаде, хотя нам с Валиде и пришлось на неё, хорошенько надавить морально. Левент-ага уже отправился за нашим сыном. Скоро Шехзаде Селим вернётся в семью нашу, поэтому, можешь выдохнуть с облегчением, успокоиться и, перестав, страдать, вновь начать дарить мне любовь, радость с безграничным счастьем.—что заставило юную девушку, мгновенно рухнуть к ногам возлюбленного и неистовым жаром, расцеловать его мужественную руку в знак искренней благодарности, чувствуя, при этом, как её всю переполняют бурные чувства, отражающиеся в ясных глазах в виде слёз огромного счастья, готовых, в любую минуту, стечь по бархатистым щекам тонкими прозрачными ручьями, не говоря уже об, истерзанном невыносимыми страданиями, трепетном сердце, бешено колотящемся в груди и готовом в любую минуту, выскочить из неё, как, пленённая охотником, райская птица из золотой клетки, что послужило для юного Султана сигналом к действию, в связи с чем, он, не говоря больше ни единого слова, решительно заключил юную возлюбленную в крепкие объятия и, осторожно завладев её сладкими, словно земляника, алыми губами, поцеловал, пламенно. --Я благодарю тебя, любовь моя!—только и выдохнула с жаром юная девушка, в перерыве между их поцелуями, которые накрыли их ласковой тёплой волной, состоящих их неистовых бурных чувств, благодаря чему, забыли обо всём на свете, что продлилось ровно до тех пор, пока слуги ни принесли им завтрак, тем-самым заставив возлюбленную пару, нехотя отстраниться друг от друга и, подойдя к, уже накрытому круглому столу с, окутывающему их шёлковому шлейфу из вкусных ароматов горячих блюд, ещё сильнее вызывающих аппетит, плавно сели на, разбросанные по полу, мягкие подушки с разноцветными парчовыми наволочками и принялись завтракать, превратив приём пищи в шутливую беззаботную игру, во время которой кормили друг друга с рук, подобно птицам своих птенцов, из-за чего по всему пространству покоев раздавался их весёлый звонкий смех, напоминающий журчание ручья, либо серебристый звон колокольчика в конской упряжке. Что, же, касается Эсмахан Султан, то она, сама не заметив того, как добежала до своих роскошных покоев, вся обуреваемая яростью и отчаянным неповиновением старшему брату-Повелителю, решившему, в самое ближайшее время выдать её замуж за очередного древнего старца-визиря, в наказание за все преступления против него, а именно против Мейлишах Хатун, в связи с чем, и, пользуясь тем, что в покоях не было никого из её верных слуг, мгновенно рванула к сундуку и после того, как немного в нём покопалась, нашла, наконец, стеклянную банку с мгновеннодействующим ядом, надёжно скрывающуюся в ладони, коварно сузила, пылающие огромной ненавистью, карие глаза и, вальяжно сев на парчовое покрывало широкого ложа, постепенно успокоилась, но, измождённо вздохнув, крикнула: --Зарифе!—и, терпеливо дождавшись момента, когда из коморки прибежала хорошенькая молоденькая круглолицая калфа с золотистыми волнистыми длинными волосами, одетая в бархатистое тёмное зелёное платье гаремной калфы, почтительно ей поклонившаяся в смиренном ожидании приказаний, при этом не смея, поднять на Султаншу серые выразительные глаза, грозно рявкнула.—Немедленно приведи ко мне Нелюфер! У меня к ней появилось очень важное и срочное дело! Хватит ей праздно разгуливать по гарему!—благодаря чему, преданная калфа всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла в общую комнату, смутно, надеясь на то, чтобы застать их подопечную именно там, а не на учёбе в классе вместе с другими рабынями, оставляя юную госпожу, вновь в гордом одиночестве, что лишь позволило ей, сидящей на постели и скрытой в густых вуалях плотного газового балдахина, погрузиться в глубокую мрачную задумчивость о том, как грамотно распорядиться ядом, хотя варианта у неё было всего два: себя, для того, чтобы спасти от ненавистного брака со стариком-визирем, либо старшего брата, то есть Султана Энгина из мести за себя и дражайшую подругу Сафие, но, тогда девушку мучил жизненно важный вопрос о том, кто сядет на османский престол после скоропостижной смерти законного Правителя, ведь его сыновья ещё совсем маленькие и не смогут править огромной Империей, да и их матери ещё не достаточно разбираются в государственных делах, что заставило её, вновь печально вздохнуть и, мгновенно убрав яд обратно в сундук, приняться размышлять над тем, как выбрать подходящий момент для того, чтобы приблизить к дражайшему брату верную ей Нелюфер Хатун, безмолвный приход которой осторожно вывел юную династийку из мрака её глубокой задумчивости, из-за чего та, мгновенно опомнилась, и доброжелательно взглянув на, стоявшую в почтительном поклоне, одетую в сиреневое атласное платье, гедиклис, душевно заговорила с ней: --Вот пришёл черёд и тебе фавориткой стать, Нелюфер. Со дня на день Повелитель отправится на охоту в Эдирне, где проведёт несколько дней, в один из которых ты будешь ему представлена.—чем и заставила девушку ошеломлённо встрепенуться и, недоумевая, уставившись на покровительницу, спросить: --Госпожа, великодушно простите меня за дерзость, но как такое возможно, ведь Повелитель никого не замечает, кроме Мейлишах Султан? Она, хотя и вчера родила, но по-прежнему желанна и горячо любима Государем. Он только с ней одной и проводит время, по долгу беседуя друг с другом.—что вызвало у Султанши вздох искреннего умиления, с которым она подала знак преданной калфе и, когда та подошла, приказала, немедленно заняться приготовлениями той к предстоящей встрече с Падишахом. Зарифе всё поняла и, почтительно откланявшись, взяла их общую подопечную под локоток и, покинув вместе с ней роскошные покои госпожи, повела ту в гарем. И вот этот долгожданный день, наконец-то, наступил. Юный Падишах активно охотился в окрестностях Эдирне, в чём его сопровождали вооружённые охранники вместе с преданным Левентом-агой, что молодых людей увлекло так сильно из-за, овладевшего ими, азарта, что они даже не заметили того, как плавно сгустились сумерки, окрасив всё вокруг в тёмные синие и голубые тона, что нельзя было сказать о стражниках, образовавших скромный лагерь на одной из полян, расставив шатры, в одном из которых расположился юный падишах, погрузившийся в романтические мысли о дражайшей Мейлишах, воссоединив её с их сыном Шехзаде Селимом накануне отбытия на охоту, чем осчастливил девушку, до сих пор не в силах забыть её, излучающие огромное искреннее счастье вместе с благодарностью, которыми она наградила его в их прощальный вечер пару дней того назад, что до сих пор согревало парню трепетную душу, в связи с чем он трепетно вздохнул, что ни укрылось от внимания, стоявшей в смиренном ожидании и почтительном поклоне, Нелюфер Хатун, присланной к брату из Топкапы, в знак искреннего примирения, Эсмахан Султан, что продлилось до тех пор, пока юноша, наконец, словно почувствовав то, что в шатре он находится не один, поднял голову от любовного чувственного письма, которое писал средней Хасеки и, увидев, стоявшую немного в стороне от него и окутанную лёгким медным мерцанием, исходящим от, горящих в канделябрах, свечей, юную огненноволосую гурию, благодаря чему его красивое лицо озарила хищная, полная огромного, так и рвущегося наружу, вожделения, улыбка, с которой парень встал с парчовой тахты и, выйдя из небольшого письменного стола, медленно подойдя к, залившейся румянцем, Хатун и, внимательно всмотревшись в её хорошенькое личико с пухлыми губками и, слегка подрагивающими от приятного прохладного дуновения, проникающего сквозь небольшую щель приоткрытого полога, густыми ресницами, заворожённо спросил: --Кто прислал тебя сюда ко мне для услаждения, Хатун?—что заставило юницу, мгновенно опомниться и чуть слышно выдохнуть ответ: --Эсмахан Султан прислала меня к вам в знак искреннего примирения, Повелитель!—чем вызвала у юноши ироничную ухмылку, с которой он ненадолго призадумался, после чего, заключив: --Значит, таким приятным способом моя «дражайшая» сестрица пытается вымолить у меня прощения!? Ну, допустим!—решительно впился в сладкие губы юной наложницы яростным поцелуем, в ходе которого безжалостно полностью раздел рабыню и, повалив на походное ложе, грубо овладел её без предварительных ласк, вернее сказать, они были, но болезненные, даже резкие и безжалостные, чего наложница совершенно не ожидала, но и не противилась, так как понимала одно, что она всего лишь рабыня—бесчувственное бесправное мясо, с которым самодержавный господин может делать всё то, что вздумает, а ей ничего другого не остаётся, кроме, как терпеть и подчиняться каждой его прихоти, так и сейчас, когда он брал её ни как положено спереди, а так, как обычно конь пользует племенную молодую кобылицу, то есть через задний проход, не говоря уже о том, что заставляя Хатун, делать ему минет, что само по себе, было крайне унизительно и больно, но ради достижения, поставленной ею цели, пробиться на вершину, Нелюфер терпела, что продлилось до самого утра, пока Повелитель, наконец, ни пресытившись грубыми, вернее даже сказать, грязными плотскими утехами, забылся безмятежным крепким сном, распластавшись на мягкой перине широкого ложа, надёжно скрытого плотными вуалями газового балдахина, совершенно не беспокоясь о том, что, лежащая в его объятиях, рабыня, может легко убить его, мстя за надругательство их жестокого хальвета, в чём оказалась бы права. Вот только наложница, хотя и была окончательно сломлена и втоптана в грязь, но понимала, что уж лучше перетерпеть сейчас, но потом почивать на лаврах в положении Султанши. А между тем во дворце Топкапы, когда юная Мейлишах Султан уложила малышей спать и, смиренно дождавшись момента, когда те заснули, пробыла с ними лишь до тех пор, пока к ней в шикарные покои ни пришла Валиде Нурбану Султан для того, чтобы составить компанию дражайшей невестке, которая была ей безраздельно предана, но ещё до сих пор никак не свыклась с мыслью о том, что, отныне она, хотя и оставалась по прежнему бесправной рабыней, но уже возвысилась до Хасеки Султан, отправив в забвение всесильную и непобедимую Баш Хасеки Сафие Султан, маленького сына которой взяла под свою материнскую заботу с любовью, стараясь сохранять прежние невинность, добросердечие и кротость, хотя и понимала, что, возможно, вскоре, ей опять предстоит выпустить защитные коготки, ведь, почему-то юную Султаншу не покидало внутреннее чутьё о том, что со дня на день у неё появится на столько опасная соперница, которая сможет легко сокрушить её в том случае, если юная Мейлишах ни останется бдительной, о чём она и поспешила душевно заговорить с заботливой и доброжелательной свекровью, поприветствовав её грациозным почтительным поклоном, после которого обе женщины, наконец, сели на, обитую парчой, тахту, не обращая внимания на лёгкое медное мерцание, исходящее от пламени, горящих в золотых канделябрах, свечей, расставленных по всему периметру просторной, роскошно обставленной комнаты. --Вижу, что тебя что-то очень сильно мучает, Мейлишах. Понимаю твои беспокойства, ведь госпожой быть, очень даже, не просто, да и приходится, постоянно сохранять бдительность!—понимающе вздыхая, заговорила первой Валиде, проявляя к юной подопечной всю ту искреннюю заботу с вниманием, на какие была только способна, о чём свидетельствовал её, полный искренней доброжелательности, тон, вызвавший в юнице измождённый вздох, напоминающий собой, стон: --И не говорите, Валиде! Я до сих пор не могу привыкнуть с новым положением в гареме, боясь, сделать что-то не так, что потом меня, легко сбросит в преисподнюю!--, вызвавший любезную улыбку у Валиде, с которой она ласково потрепала девушку по бархатистой румяной щеке так, словно та являлась ей, вовсе не невесткой, а родной горячо любимой дочерью, о которой ей ещё предстояло, очень долго заботиться, чем заставила юную девушку, на мгновение закрыть голубые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза и опять тяжело вздохнуть, что ни укрылось от внимания, внезапно пришедшей в покои к своей юной госпоже, Эсманур-калфе, которая почтительно поклонилась Валиде с её подопечной и, принеся искренние извинения за то, что вынуждена нарушить их приятную душевную беседу, ничего не скрывая, откровенно доложила: --Эсмахан Султан всё-таки исполнила угрозу, отправив к Повелителю в Эдирне Нелюфер Хатун.—чем заставила обеих Султанш ошарашенно переглянуться между собой, из чего Нурбану Султан, отчётливо рассмотрела в ясных голубых глазах Мейлишах невыносимую душевную боль и внезапно заблестевшие горькие слёзы, готовые в любую минуту, стечь по бархатистым щекам тонкими прозрачными солёными ручьями, ведь это известие беспощадно резануло девушку по самому, горячо и преданно любящему Энгина, сердцу, что нельзя было сказать про саму Валиде, которая, переполнившись праведным гневом за самоуправство дочери, подбадривая сжала руку невестки и, сказав ей несколько бодрящих слов, царственно поднялась с тахты и отправилась к неразумной дочери, уже изрядно, начавшей, выводить Нурбану из себя, оставив подопечную на её верную калфу, провожаемая их, полными глубокой мрачной задумчивости, взглядами. Вот только Эсмахан, совершенно никого не ждала, она, сидела на софе и, погружённая в глубокую задумчивость о подопечной, которая, в данную минуту, находилась, наверное, уже в жарких объятиях юного Повелителя, вышивала, прекрасно понимая то, что девушке придётся очень тяжело в её задании, ведь вывести соперницу из сердца, практически невозможно и необходимо масса ума с изворотливостью и всевозможными ухищрениями, но Нелюфер Хатун, как считала Султанша, являлась очень способной рабыней, но, а, пока, же ей ничего другого не оставалось, кроме, как ждать возвращения подопечной, от понимания чего, облачённая в шикарное нежное синее с голубоватым отливом шёлковое платье, обшитое серебристым гипюром и дополненное шифоном, госпожа тяжело вздохнула, что ни укрылось от внимания, яростно ворвавшейся к ней в покои, Валиде Нурбану Султан, которая, не говоря ни единого слова, бросила на дочь убийственный изумрудный взгляд, в котором горел яростный огонь, способный обратить в прах любого врага, каковым стала для неё собственная младшая дочь, что причиняло невыносимую душевную боль Великой Султанше света, с чем она измождённо вздохнула и, опустившись на, рядом стоявшую, тахту: --Что, же ты такое делаешь, Эсмахан, ведь ты никогда не была такой жестокой! Я совсем не узнаю тебя.—что очень сильно встревожило девушку, заставив её, мгновенно встать с софы, и, подойдя к дражайшей валиде с кубком прохладной воды, которую предварительно налила из, стоявшего на тумбочке фарфорового кувшина, осторожно села с беспокойными словами: --Валиде, Вы меня пугаете. Зачем, же так переживать из-за какой-то наложницы. Я всего лишь стараюсь придерживаться правила: «одна наложница—один Шехзаде», которое установили ещё далеко до нас великие предки. Что в этом плохого? Нурбану взяла из рук дочери кубок и, слегка пригубив из него приятной прохладной воды, поставила его на тумбочку и, выдержав небольшую паузу лишь для того, чтобы немного успокоиться и, собравшись с мыслями, тяжело вздохнула и заговорила уже более спокойно: --Не лезь в личную жизнь своего брата, Эсмахан. Лучше своей займись. Хотя, раз уж послала к нему свою подопечную, угомонись и, молча наблюдай за развитием её отношений с Энгином и остерегай её от ссор с моими невестками Сафие и Мейлишах. Пусть проявляет к ним уважение с почтением.—и, не говоря больше ни единого слова, с царственной грацией, плавно встала с тахты и ушла прочь, провожаемая задумчивым взглядом, допивающей воду из её кубка, дочери, из соблазнительной упругой груди которой вырвался измождённый вздох.