Любовь, превозмогающая боль

Дворец Топкапы. полгода спустя. Вот только Эсмахан Султан, как бы ей мать ни приказывала, не вмешиваться в личную жизнь старшего брата с его уже беременной любимицей Мейлишах Хатун, всё, же не отказалась от мести за дражайшую подругу Сафие Султан, которую сослали во дворец слёз на вечное забвение, в связи с чем приказала преданному Бюль-Бюлю-аге прислать к ней такую рабыню, которая будет предана лишь ей одной и будет обладать хватким умом и желанием пробиться к власти, на пути к которой, смело пойдёт по трупам соперниц, когда, же верный ага выкупил на рынке такую Хатун, её воспитанием, тайно занялась сама Султанша, хотя на это ей потребовалось пять месяцев, но результат оправдал себя, и вот рыжеволосая шестнадцатилетняя красавица-венецианка с миндалевидными, очень выразительными карими глазами, обрамлёнными густыми каштановыми ресницами со стройной фигурой, которая была надёжно скрыта от посторонних глаз пол плотными вуалями простенького шёлкового яркого сиреневого платья, предстала перед очами молоденькой мудрой, не говоря уже о том, что дальновидной Султанши, царственно восседающей на парчовой тахте в золотых ярких лучах зимнего солнца, с одобрительной улыбкой внимательно рассматривала плоды своего тщательного вышкаливания и натаскивания против ненавистной Мейлишах Хатун. --Если тебе удасться влюбить в себя Повелителя так сильно, что в твоих объятиях он позабудет свою икбаль, я тебя озолочу, Нелюфер!—вкладывая в свои слова всю ту искреннюю доброжелательность, на какую была только способна, любезно произнесла молодая Султанша, обращаясь к, стоявшей в почтительном поклоне, юной рабыне, которая лишь понимающе, дружелюбно улыбнулась влиятельной собеседнице и произнесла, словно на выдохе: --Можете не сомневаться во мне, Султанша! Я приложу все усилия для того, чтобы Повелитель забыл обо всех других рабынях, кроме меня. Если потребуется, то я даже не побрезгую ворожбой!—что пришлось глубоко по душе, одетой в шикарное парчовое алое платье, Эсмахан Султан, очаровательное лицо которой озарилось коварной улыбкой, что ни ускользнуло от внимания, стоявших перед ней рабыни с агой, заставив их, загадочно переглянуться между собой и понимающе вздохнуть. --Готовьте Нелюфер сегодня к ночи с Султаном!—наконец, нарушив, затянувшееся длительное молчание, распорядилась молодая Султанша, обращаясь к преданному евнуху, который, прекрасно понял её и, расплывшись в доброжелательной, вернее даже довольной улыбке, почтительно поклонился и, не говоря ни единого слова, взял, стоявшую возле него в смиренном ожидании решения своей дальнейшей участи, девушку за локоток и вместе с ней, покинув роскошные покои, вернулся в гарем для того, чтобы дать калфам все необходимые распоряжения, относительно приготовлений его подопечной к сегодняшнему хальвету, чем занялся незамедлительно, даже не догадываясь о том, что во дворце уже месяц, как проживала старшая сестра его дражайшей госпожи, белокурая красавица с карими глазами Гевгерхан Султан, которая рушила на корню все коварные планы с идеями младшей сестры. А между тем, находящаяся в. Уже своих личных, выполненных в зелёных и розовых тонах, роскошных покоях с украшением многочисленной лепнины, Мейлишах Хатун, облачённая сегодня в шёлковое свободного покроя платье брусничного цвета из-за того, что её живот уже настолько сильно вырос, что девушке стало тяжеловато ходить, в связи с чем она всё чаще уставала и старалась больше лежать в постели, но её утешало лишь то, что возлюбленный постоянно находился рядом с ней, окружая искренней заботой и лаской, не говоря уже про его сестру Гевгерхан Султан, ставшую ей душевной подругой, защищающей от постоянных нападок Эсмехан Султан, из-за чего между сёстрами возникали частые скандалы, выводящие из себя Валиде Султан, уже изрядно уставшую, мирить дочерей и, не понимая одного, почему Эсмехан пошла против неё и откуда в ней взялась несправедливая ненависть к Мейлишах Хатун, ведь девушка ни в чём перед ней не виновата, а в том, что между ней и Энгином вспыхнула очень искренняя и чистая любовь друг к другу, так в этом ничего плохого нет. Наоборот, это очень даже хорошо. Так и в этот день, удобно сидя на тахте, Мейлишах душевно беседовала с дражайшим возлюбленным, забросившим на пару дней все государственные дела лишь для того, чтобы больше времени уделить любимице, с огромной нежностью держась с ним за руки и с огромным обожанием, не говоря уже о том, что добровольно утопая в ласковой бирюзе глаз друг друга, излучающих искреннюю любовь и нежность. --Энгин, я не понимаю, за что на меня так разгневана Эсмахан Султан, ведь я ничего плохого ей не сделала?! Почему она при каждой нашей случайной встрече, постоянно норовит больно уколоть меня презрительными насмешками, либо оскорблениями?! Как же я уже от этого устала!—измождённо вздыхая, поделилась с возлюбленным юная девушка, готовая в любую минуту расплакаться от, переполнявшего трепетную душу, негодования, вызвав в юноше тяжёлый понимающий вздох, с которым он, самозабвенно ласково гладил избранницу по бархатистым щекам, залитым лёгким румянцем, в связи с чем, уже собрался подбодрить её, как в эту самую минуту, бесшумно отворились деревянные створки арочной двери, и в покои к подруге вошла Гевнерхан Султан, слегка приподнимая юбку бархатного красного платья, чем и заставила Мейлишах медленно подняться с тахты и, заботливо придерживая большой живот, почтительно поклониться династийке, одарившую, весьма юную подругу, доброжелательной улыбкой и произнёсшую: --Не расстраивайся, Мейлишах! Моя младшая сестра, просто никак не может поверить в то, что ваша с Энгином чистая и искренняя любовь возникла сама по себе и без применения ворожбы, как в случае с Сафие, посмевшей, ради своих опасных и корыстных властолюбивых амбиций, пойти против Бога, превратив страсть в привязанность. Ты, же, освободила моего брата от этой зависимости душевностью с заботой и любовью. Только Эсмахан считает, что ты околдовала моего брата, отворожив от Сафие, её подруги, из-за чего и ненавидит тебя, хотя это и бред сущий. Ну ничего. Пусть злится. Она себе, же, лишь вредит. Не думай о ней. Лучше заботься о малыше, находящимся у тебя под сердцем.—чем и заставила возлюбленных, вновь с огромной нежностью переглянуться между собой, во время чего юный Султан ласково принялся поглаживать круглый живот любимой девушки, тихо что-то шепча малышу, вызывая в юной девушке приятный лёгкий трепет. Вот только, как бы юную Мейлишах Гевгерхан с Тильгиз и Джанфеде-калфами ни успокаивали, убеждая, не обращать внимания на придирки Эсмахан Султан, она не могла больше их молчать, ведь её терпение уже достигло своего апогея к 7-8 месяцу беременности на столько сильно, что в один из заснеженных вечеров, девушка не выдержала и, не думая о последствиях, пришла в покои к Эсмахан Султан, желая, выяснить с ней все их разногласия и застала её, сидящей на парчовом покрывале широкой постели и о чём-то душевно беседующей со старшей сестрой Гевгерхан, что продлилось ровно до тех пор, пока она ни заметила присутствия в покоях ненавистной ей рабыни, в связи с чем, грозно сверкнула на неё карими глазами и яростно бросила: --Ну, это уже переходит все допустимые и не допустимые границы, Хатун! Тебе, что жить надоело, или давно в темнице не сидела?! Так я сейчас, же могу отправить тебя на фалаку! Вот только оппонентка даже и не собиралась поддаваться злобной Султанше, из-за чего воинственно посмотрела на неё бирюзовым испепеляющим взглядом и с взаимной яростью накинулась на обидчицу с обличительными словами: --Вот именно, госпожа! Хватит уже нападать на меня без повода и при любой возможности! Видит Господь Бог, я долго терпела и молчала, но пришла пора, высказать вам всё, что я о вас думаю! Я вам ничего плохого не сделала, из-за чего совершенно не заслуживаю вашей ненависти! Хватит!—чем вызвала ещё больший гнев у Султанши, которая не могла больше выносить эту непростительную дерзость, как ей казалось, зарвавшейся и потерявшей всякий стыд, бесправной рабыни, которая, явно нарывалась на хорошенькую трёпку, благодаря чему и не обращая внимания на вразумительные уговоры старшей сестры, успокоиться и, наконец, уже нормально поговорить без повышенных тонов, стремительно подошла к девчонке и дала ей такую звонкую отрезвляющую пощёчину, из-за которой девушка не смогла устоять на ногах и упала на пол, что и спровоцировало начало преждевременных родов, что очень сильно встревожило Гевгерхан Султан, заставив её, мгновенно отправить стражника за дворцовыми акушерками, но, а сама, же осталась возле, уже лежащей на тахте, юной подруги для того, чтобы младшая сестра, в пылу ярости ничего не сотворила с роженицей, хотя та уже задумала, воспользоваться её беспамятством выкрасть малыша и, отдав его в самую бедную семью, объявить всем во дворце о том, что любимица Энгина родила мёртвого ребёнка. --Что здесь происходит? Что за очередной скандал вы устроили среди позднего вечера?!—с, переполнявшим её всю, огромным недовольством накинулась на дочерей, вбежавшая в покои, Валиде Нурбану Султан, пока ни заметила юную подопечную, лежащую на тахте и под бдительным заботливым вниманием акушерок занимающуюся произведением на свет нового представителя османской династии, что давалось юной девушке, крайне непросто, ведь в ходе затяжных родов, она несколько раз теряла сознание, из-за чего потянулись бесконечные минуты и часы ожидания благополучного, либо печального исхода, что привело к тому, что у дверей в покои Эсмахан Султан, которая решила уехать в старый дворец к подруге Сафие, столпились все наложницы, бурно обсуждая между собой то, кого родит икбаль юного Султана Энгина и останется ли девушка таковой впредь, но к их глубокому разочарованию из покоев, пока никто не выходил с новостями, а несчастная Мейлишах всё, душераздирающе кричала и кричала в родовых муках, пока, наконец, внезапно ни наступила мрачная тишина, сводящая всех с ума жуткими догадками, проносящимися в головах гаремных обитателей со скоростью света. Вот только вскоре мрачную тишину с жуткими мыслями развеял громкий двойной детский писк, благодаря чему, все вздохнули с огромным облегчением и, мысленно вознесли хвалебные молитвы Господу Богу, хотя и, повисшее в воздухе, напряжение никуда не пропало из-за того, что всех продолжал волновать один вопрос—кого родила Мейлишах Хатун и всё, ли с ней в порядке, ведь, как всем стало известно ранее, роды у любимицы Падишаха и их общей прошли очень тяжело, что продлилось ровно до тех пор, пока из покоев ни вышла, сияющая огромной искренней радостью, Тильгиз-калфа и, заметив, направленные на неё многочисленные взгляды рабынь, затаивших в них немой вопрос, произнесла: --Можете выдохнуть с облегчением, так как любимица Падишаха Мейлишах Султан только что подарила Великой Династии Османов здоровеньких, во всех смыслах этого слова, Шехзаде и Султаншу, да и сама, хотя и очень сильно устала, но чувствует себя хорошо!—и не обращая внимания на восторженные восклицания и разговоры, обратилась к, подошедшим к ней, Газанферу-аге с помощниками о том, что Валиде приказала им, немедленно начать раздавать девушкам золото с шербетом и сладостями. Тот всё понял и сразу после того, как все вернулись обратно в гарем, внимательно проследил за тем, как молоденькие аги принесли с собой из казны тяжёлые мешки с золотом на террасу, где он до сих пор стоял, наблюдая за рабынями, не знающими того, что им делать: начинать укладываться спать, или ждать чего-то ещё, хотя и ощущали себя невыносимо уставшими за день и добрую первую половину ночи, из-за чего, буквально валились с ног и ужасно хотели спать, как, в эту самую минуту, калфы объявили всем о том, что сейчас начнут раздавать золото и угощать всех сладостями, благодаря чему, наложницы мгновенно оживились, почувствовав то, как, одолевающий их сон, мгновенно испарился, сменившись бодростью. А между тем, возглавляемые Газанфером-агой, молоденькие аги уже начали сыпать с мраморной террасы золотые монеты, которые ударяясь о каменный пол производили металлический звон, мгновенно привлёкший к себе внимание рабынь, сбежавшихся к месту, куда падали монеты и, весело что-то обсуждая между собой, активно принялись их собирать с пола, желая Мейлишах с её малышами крепкого здоровья с долголетием и благополучием. Не известно, сколько продлился весь этот торжественный ритуал, но, когда, же он уже завершился, вниманием рабынь завладели калфы с главным поваром, принёсшими в ташлык медный чан с шербетом и блюда с многочисленными сладостями, которыми принялись угощать всех, в связи с чем, уснуть в эту ночь не удалось никому. Но, а несколькими часами ранее карета, в которой находилась Эсмахан Султан, плавно въехала на территорию дворца слёз и, проехав немного по каменистой дороге, остановилась у самой нижней ступеньки мраморного крыльца колонного фасада, после чего молоденький кучер, мгновенно спрыгнул со своего облучка на твёрдую землю и, открыв дверцу кареты, спустил ступеньки для того, чтобы юная госпожа смогла покинуть салон, при этом, не обращая внимания на сильный снегопад и ветер. Нещадно треплющий одежду и лицо, заботливо протянул Султанше руку и помог ей выйти из кареты, после чего, внимательно проследил за тем, как она, сильнее укутываясь в тёплую соболиную шубу с капюшоном, скрылась за арочной дверью парадного входа во дворец. Что, же, касается Эсмахан Султан, то она, оказавшись, наконец, во дворце, царственно прошла по, тускло освещаемому, горящими в стенах, факелами, мраморному коридору, озаряемому еле заметным медным мерцанием, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, что ей так и не удалось осуществить задуманную месть ненавистной Хатун в виде похищения её ребёнка, сама не заметила того, как подошла к, надёжно охраняемым стражниками, покоям дражайшей подруги и, царственно остановившись возле них, чем и заставила их, почтительно ей поклониться, что стражники покорно сделали, приказала: --Немедленно впустите меня вовнутрь! Я приехала проведать мою дражайшую подругу Сафие Султан!—чем и заставила стражников потрясённо переглянуться между собой, но, признавшись себе в том, что они не смеют ослушаться приказа династийки, они тяжело вздохнули и, не говоря ни единого слова, покорно взялись за медные ручки тяжёлых дубовых створок арочной двери, открыли её и, впустив Султаншу внутрь, терпеливо дождались момента, когда она царственно вошла, вновь закрыли за ней створки. И вот, Эсмахан уже находилась в скромных покоях Сафие Султан, которая сидела на тахте возле окна, погружённая в глубокую мрачную задумчивость и отрешившись от всего внешнего мира, что выдавало её красивое, но полное невыносимой душевной печали, лицо с, блестящими от горьких слёз, светлыми глазами, натолкнув династийку на мысль о том, что подруга все дни проводит в слезах, из-за ещё больше обозлилась на ненавистную русскую рабыню. --Эта проклятая Хатун сейчас корчится в родовых муках! Будем молиться Аллаху на то, чтобы она умерла вместе со своим щенком!—с искренним презрением выплюнула Эсмахан, бесшумно подойдя к подруге и плавно сев рядом с ней, из-за чего девушки с мрачной задумчивостью переглянулись между собой и тяжело вздохнули. --Нельзя так говорить, Эсмахан! Грех! Да и, кто мы такие для того, чтобы ненавидеть и желать гибели избраннице Султана! Она сейчас страдает очень сильно, ведь рожать ребёнка—дело невыносимо сложное и, влекущее за собой, множество опасностей, из-за чего можно легко поплатиться жизнью своей, либо ребёнка!—вразумительно произнесла Сафие, решив, наконец, выйти из мрачного молчания, в котором находилась всё это время, чем потрясла до глубины души подругу, заставив её даже ошеломлённо охнуть со словами: --Сафие, что на тебя такое нало?! Когда ты стала такой мягкосердечной к этой рабыне, посмевшей, перейти тебе дорогу?!—чем вызвала в собеседнице новый печальный вздох, с которым она пристально всмотрелась в, искажённое ненавистью, красивое лицо подруги и с той, же рассудительностью, заключила: --Просто Мейлишах не враг мне, Эсмахан. Она такая, же бесправная рабыня и орудие мести, как я, с той лишь разницей, что я орудие покойной Михримах Султан, настроенная против нашей валиде, а Мейлишах является моим антиподом, то есть настроенная на вражду со мной, а именно с Михримах.—из-за чего её дражайшая подруга, хотя и ничего не понимала, но, всё, же, тяжело вздохнула и погрузилась в глубокую мрачную задумчивость. Так незаметно наступило утро, окрасившее всё вокруг в золотые и медные тона с оттенками из-за проникновения во все помещения величественного дворца Топкапы ярких солнечных лучей, ознаменуя собой наступление весны, которая плавно и робко вступала в свои законные права, и не удивительно, ведь на дворе уже стоял март месяц, благодаря чему, стало немного теплее, но не смотря на это, жители Османского Государства занимались своими обычными повседневными делами, собственно говоря, как и дворцовые обитатели, что совсем нельзя было сказать о юном Падишахе, не понимающем того, почему он всю ночь не мог заснуть, а сейчас, просто валился с ног от желания спать, что ему не позволила сделать его дражайшая Валиде Султан, с царственной грацией пришедшая к нему в главные покои и почтительно поклонившаяся в знак приветствия. --Доброе утро, лев мой! Надеюсь, ты уже знаешь радостную новость о своей любимице?—начав издалека, доброжелательно осведомилась у сына Нурбану Султан, облачённая в шикарное бархатное платье тёмного цвета с парчовыми вставками, при этом её густые длинные иссиня-чёрные волосы были подобраны к верху и украшены бриллиантовой короной, с ниспадающей от неё шифоновым платком, что привело юношу в лёгкое негодование, с которым он измождённо вздохнул, из последних сил борясь с, одолевающим его сном: --Нет, а что с моей Мейлишах?—чем вызвал у матери доброжелательную улыбку, с которой она медленно подошла к его тахте и, плавно сев рядом с сыном, ласково погладила его по бархатистой, залитой лёгким румянцем, щеке, восторженно объявила: --Она этой ночью подарила нашей династии нового Шехзаде и Султаншу!—но, заметив непреодолимое желание сына, немедленно сорваться с места и отправиться в покои к возлюбленной, мгновенно остудила его пыл мудрым советом.—Девушка сейчас отдыхает в своих покоях после тяжёлых родов, Энгин. Вечером пойдёшь к ней для того, чтобы поздравить и дать имена малышам. С ней всё хорошо. Не волнуйся. Тебе самому сейчас поспать надо, ведь ты слишком устало выглядишь. Только теперь юному Султану стала истинная причина его бессонницы, которая оказалась связана с невыносимым беспокойством за дражайшую возлюбленную, в связи с чем, не нашёл ничего лучше кроме, как согласиться с мудрым советом валиде, благодаря которому, встал с тахты и, подойдя к широкому ложу, удобно лёг на него и сам того не заметил, как провалился в глубокий сон, что позволило Нурбану Султан одобрительно вздохнуть и, укрыв сына тёплым одеялом, оставила его одного и, приказав стражникам с хранителем покоев, никого не впускать к Повелителю, так как он соизволил спать после бессонной ночи, вернулась в свои покои для того, чтобы приготовиться к вечерней церемонии имя-наречения Шехзаде с Султаншей. А между тем, что касается её старшей дочери Гевгерхан Султан, которая сейчас стояла на мраморной террасе и с задумчивым выражением на красивом лице, всматривалась в гарем, пытаясь найти взглядом ту самую Хатун, которую её дражайшая сестра подобрала для их общего брата-Повелителя и вышколила против его второй Хасеки Мейлишах, за которой и послала верную служанку по имени Зейнеп для того, чтобы, лично убедиться в том, на сколько опасна потенциальная соперница и как им с Мейлишах себя вести в отношении таинственной Нелюфер Хатун, даже не догадываясь о том, что виновница всего её переполоха находится, в данную минуту, в общей комнате и, окружённая другими наложницами, увлечённо и сконцентрировано занимаясь вышиванием, о чём-то периодически доброжелательно беседовала с ними, за чем их и застала, вошедшая в ташлык, Зейнеп Хатун, облачённая в простенькое, обшитое синим кружевом, серое шёлковое платье, которая внимательно осмотрелась по сторонам и, углядев, наконец, Нелюфер Хатун, решительно подошла к девушкам и, обратившись к девушкам, а именно к юной рыжеволосой венецианке, спросила, тем-самым утверждаясь в своих догадках: --Значит, ты и есть Нелюфер Хатун, являющаяся подопечной Эсмахан Султан, Хатун?—чем заставила, ничего не понимающую юную девушку, изумлённо переглянуться с подругами и вновь, взглянув на, стоявшую перед ней верную калфу Гевгерхан Султан, робко выдохнула, осторожно осведомившись: --Да! Это я. Только я не понимаю того, чем, вдруг понадобилась госпоже Гевгерхан?—чем вызвала презрительную усмешку у собеседницы, небрежно бросившей ей в ответ тоном, не терпящим никаких возражений: --Не твоё дело, Хатун! Иди за мной и не задавай глупых вопросов!—из чего венецианочка мысленно сделала для себя неутешительный вывод в том, что, если она хочет взойти на вершину и что-либо добиться здесь в гареме, ей лучше, ни с кем из госпожей, не спорить, а стараться любыми путями каждой из них угождать и лавировать между ними, не наживая себе врагов, благодаря чему, понимающе вздохнула и, грациозно поднявшись с пуфика, на котором только что удобно сидела, занимаясь рукоделием, и, расправив складки на парчовом платье цвета морской зелени с шифоновыми рукавами, молча пошла за Зейнеп-калфой к выходу из общей комнаты, провожаемая ничего не понимающими взглядами своих подруг. И вот, спустя немного времени, Зейнеп уже ввела скованную. Нелюфер в просторные покои своей госпожи, выполненные в нежных сиреневато-розовых тонах с парчовыми обоями и обивкой позолоченной мебели из слоновой кости, не говоря уже про многочисленную золотую лепнину с колоннами и арками, украшающие просторную комнату и делающие её воздушной, как невесомое, величественно проплывающее по ясному небосклону, облако, где на тахте из сиреневого бархата, царственно восседала белокурая Султанша с интересом посматривая на, появившуюся Хатун, которая робко подошла к ней и, встав напротив, почтительно поклонилась со словами: --Я пришла по вашему распоряжению, Султанша. Можете располагать мною, как вам будет угодно!—чем вызвала у Гевгерхан загадочную улыбку, которой она одарила наложницу со словами: --Очень хорошо, Хатун! Мне как раз в свите нужна ещё одна служанка, которая будет помогать моей дражайшей подруге с заботой о маленьких детях.—что послужило для Нелюфер полной неожиданностью, разбившей у неё все мечты о возможном счастье в качестве султанской фаворитки, заставив девушку, мгновенно погрустнеть, что не укрылось от внимания молоденькой Султанши, чувствовавшей себя, в данную минуту, победительницей, ведь этим своим решением, она разбила младшей сестре все планы о том, чтобы с помощью этой рыжеволосой рабыни, навредить Мейлишах Султан, благодаря чему и, не медля ни минуты, приказала: --А теперь забрось поленья в камин, Хатун! Посмотрим на то, как ты работоспособна! Нелюфер печально вздохнула, но, не желая, разгневать Султаншу, всё поняла и, молчаливо подойдя к позолоченному камину, плавно опустилась на корточки и, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, принялась выполнять приказ под бдительным присмотром Зейнеп Хатун, стоявшей за её спиной и руководящей происходящим процессом. Именно, в эту самую минуту, в покои к Гевгерхан Султан пришла Тильгиз-калфа, пребывающая в восторженном настроении, в связи с чем, подошла ближе и, почтительно поклонившись Султанше, доложила: --В покоях Мейлишах Султан уже всё готово к церемонии имени наречения новорожденным Шехзаде с Султаншей, госпожа! Ваша семья уже там и ждёт только вас!—что заставило Султаншу восторженно вздохнуть и, одобрительно кивнув, обратиться к верной служанке с распоряжением: --Как только закончите с растопкой камина, найди Нелюфер Хатун новую работу, Зейнеп!—и, не говоря больше ни единого слова, грациозно встала с тахты и, взяв шёлковый платок со спинки тахты, ушла вместе с Тильгиз-калфой, провожаемая понимающим взглядом служанки.