Последняя гроза

      Такой тишины Земля не помнила с самого своего создания. За шестьдесят веков существования человечества произошло много всего любопытного, пусть и не всегда хорошего, но тихо не было никогда. Да и вообще, люди оказались теми еще любителями пошуметь.       Планета до сих пор помнит рождение Каина и Авеля и невольно признает, что детский плач стал первым самым раздражающим звуком в ее жизни. Если бы Земля могла говорить, то вторым самым раздражающим звуком, не задумываясь ни на миг, назвала бы звук ломающихся костей в ладонях Иисуса — очень уж она жалела беднягу. Что же до третьего места, то оно долгое время оставалось пустым; ровно до того дня, когда взорвалась Хиросима — мало того, что шумно, так еще и больно, будто кто-то ткнул вас палкой в ребро, но вместо синяка образовался гнойный нарыв. Последняя неделя была самой невыносимой на ее памяти, в особенности, когда Загрязнение и Война привели в действие ядерные боеголовки по всему миру, а Голод и Смерть прошлись победным шагом по странам Африки.       За семь дней Землю затыкали такими палками до потери сознания.       А потом произошло столкновение двух величайших легионов за всю историю, и мольбы о прекращении этих дикостей наконец-то достигли Всевышней. Будто она лично появилась на поле битвы и прекратила кровопролитие, столкнув в схватке архистрагиков обеих сторон. Гавриил в своем белоснежном обмундировании не вызывал никаких сомнений — ангел Господень в чистом виде. Вельзевул же в своем потрепанном костюме и нелепой шляпке-мухе на всклокоченных черных волосах выглядела как только что вылезший из могилы покойник, а роящиеся вокруг владыки мухи, язвы на лице и устойчивый запах смерти и разложения дополняли ее образ. Стоило этим двоим замереть друг напротив друга, как все остановились, затаив дыхание. Не было слышно проклятий, звона мечей или выстрелов, лишь взмахи монохромных крыльев, шорох одежды на ветру и усталые вздохи. Обе стороны ждали если не чуда, то чего-то, что определит дальнейший ход событий, но в итоге они могли лишь наблюдать молчаливую конфронтацию своих лидеров. Издали это было похоже на игру в гляделки, но игроки понимали, что сейчас от их выдержки зависело не только существование собратьев, но и жизнь всего человечества. Владыка вспоминала, как Гавриил лично сбросил ее вниз, а архангел вспоминал то, какими проклятиями она сыпала ему вослед. То, что в былые времена можно было назвать взаимной симпатией, после Падения превратилось в открытую ненависть. Все эти годы они жили исключительно ради этого момента — просто посмотреть друг другу в глаза, дать надоевшему созданию пинка и доказать свое превосходство. Да, они были по разные стороны, но столетия не стерли память друг о друге, и сейчас именно воспоминания о тех беззаботных днях, когда Вельзевул была всего лишь крошечным шестикрылым серафимом, а Гавриил уже тогда был архангелом, что изредка наблюдал за ней с высоты своего роста, помогали им ненавидеть друг друга всеми фибрами бессмертных душ и источать эту ненависть одним лишь взглядом. Будто обсудив все, что было необходимо, противники просто развернулись к своим полкам и дали команду отступать, чем немало удивили воинов.       Вокруг стояла такая тишина, что, казалось, ее можно резать ножом. Земля вздохнула спокойно.       Именно эта тишина заставила Азирафаэля очнуться.       Настолько привыкший к творящемуся вокруг хаосу, будучи оглушенным звуками войны, он пролежал без сознания до тех пор, пока от легионов света и тьмы не осталось и следа, а небо не начало затягиваться серыми свинцовыми тучами.       Херувим был крайне удивлен, когда понял, что все еще жив и лежит среди горы черно-белых тел, от которых тянуло тленом настолько, что желудок непроизвольно сжался, а взгляд поплыл. Этот жуткий запах не мог перебить даже поток свежего озонового ветерка, что предвещал начало дождя. Азирафаэль, превозмогая желание зажмуриться, заставил себя оглядеться вокруг.       Возможно, когда-то эта холмистая местность была красива и плодородна. Может быть, когда-то сюда приезжали на пикник целыми семьями, здесь встречали рассветы влюбленные парочки, дети запускали воздушных змеев, коровы мирно щипали траву или пшеница шелестела золотыми колосьями. Сейчас же на много миль вокруг были лишь трупы ангелов и демонов, на лицах которых застыли боль, ненависть и страх. Азирафаэль надеялся, что хотя бы в последние секунды эти несчастные осознали, насколько все это было жутко и неправильно…       Встряхнув крыльями, ангел поднялся над землей ровно настолько, чтобы не задевать ногами мертвых, и медленно полетел в одной Ей известном направлении. Плача от горя, боли и досады, он смотрел на тех, кого считал союзниками и врагами, кого любил и ненавидел, кто был так далек от него и считался самым родным на всем свете. Чем больше херувим вглядывался в знакомые и не очень лица, тем меньше различий он находил. Разве демоны не хотели Ее любви? Разве ангелы не были мерзавцами?       Разве не это Кроули пытался донести до него?       Пустой взгляд Уриил напугал Аризафаэля до дрожи в руках, а сам он грозился вот-вот упасть. Смуглая кожа той была неестественно бледной, а золотые участки отражали лишь холодные тучи. Увидь ангел на ее месте кого-то другого, то испытал бы облегчение и даже некое постыдное удовольствие. Глядя на свое отражение в глазах Уриил, захотелось увидеть Гавриила с вырванными из спины крыльями, Михаил со сломанной шеей или Сандальфона с торчащими из груди ребрами и вырванным сердцем.       И так было с каждым. Так могло быть и с Кроули.       Еще на заре мира Всевышняя сказала, что непостижимый план, который Она создала, касается лишь Ее самой, и никого более. На все расспросы о его сути, Та лишь отвечала, что план чем-то похож на слепую игру в покер в темной комнате с бесконечными ставками, в которой правила знает лишь раздающий. Азирафаэль никак не мог понять значение этих слов, и только сейчас до него дошло — Она была не просто дилером, а самым ловким из всех; Она была не просто игроком, а самым настоящим шулером; ставки были не просто бесконечны, они были чудовищны в своем количестве. Всевышняя решила разыграть эту планету еще шестьдесят веков назад, а вместе с ней и то, что принадлежало Ей по праву создателя, то бишь ангелов. Только тогда она не знала, что часть Ее детей отвернуться от своей матери, Адам и Ева станут чем-то большим, нежели просто особи в единственных экземплярах, а Земля станет довольно необычным куском камня.       Как Всевышняя любит говорить, «Покори каждую вершину». И Она решила покорить свою, пойдя ва-банк.       Со свистом разрезая воздух, он поднялся до облаков, задевая их кончиками некогда белоснежным перьев, и с таким же свистом спикировал вниз, облетая поля и холмы. Все сожаление и сострадание отошли на второй план, оказались похоронены в глубине сердца, и даже совесть не стала сопротивляться. За долю секунды херувиму стало плевать на мир, на людей, на Всевышнюю и ее непостижимый план, что был так ужасен по своей сути. Выискивая змия мечущимся взглядом, Азирафаэль ужасно жалел о том, что они когда-то не сбежали на Альфа Центавру. Кроули часто говорил об этой туманности как о своем величайшем творении, которое никто не оценил по достоинству. Теперь у них была такая возможность. Ангел видел лишь фотографии в энциклопедиях, особо не углубляясь в подробности, но сейчас, вспоминая легкие газовые потоки и яркие звезды, что пылали в бездонной черноте, ему неожиданно захотелось увидеть эту бурлящую энергию своими глазами. Ему захотелось, чтобы рядом был Кроули и, задевая его своими иссиня-черными перьями, рассказывал в своей неподражаемой манере о том, как он ругался с начальством ради удовлетворения ежесекундной прихоти. Глаза в который раз защипало от слез, а в нос ударил знакомый до боли в сердце запах серы, роз и незнакомый прежде запах звезд.       Разум твердил херувиму, что под теми телами, что он видит еще сотни других, и любой из них может оказаться демоном. Нужно было перевернуть все с ног на голову, но найти его, но сердце в страхе не позволяло даже прикоснуться к ним. Если Кроули окажется среди погибших, то Азирафаэль определенно этого не перенесет. Ему не терпелось найти друга, но страх найти остывшее изувеченное тело был сильнее. Эта двоякость ситуации раздирала несчастного и отчаявшегося ангела, заставляя все чаще обращать взор в небо, словно Она увидит его через плотный слой туч. Все чаще гремела гроза, все меньше становилось света. Никогда еще херувим не отчаивался так сильно. Он уже начинал жалеть, что остался в живых, ведь будь он мертвым, душевные терзания не мучили бы его так сильно, не было бы так больно и страшно. Впервые он позавидовал животным, которых после смерти ждал лишь покой. Чем же он хуже? Разве он где-то оплошал, оступился, согрешил? Разве не заслужил он тишины и покоя, какие бывают после истинной смерти?       Особенно яркий небесный всполох заставил Азирафаэля вздрогнуть. Тяжелые и холодные капли одна за другой начали срываться вниз, и каждая из них причиняла ангелу боль, словно сотни игл впивались в нежную кожу. Дождевые слезы смешались с его собственными. Охрипшим от рыдания и пережитых эмоций голосом херувим закричал в жалкой попытке заглушить гром:       — Кроули!       Молчание.       Вновь поднявшись на ослабевших крыльях, Азирафаэль позвал снова:       — Кроули, где ты? Дождь грозился перерасти в ливень.       — Мне страшно, Кроули! Прошу тебя, ответь!       Никто не внял его мольбе.       С очередным раскатом над поляной раздался чудовищный крик. Казалось, еще немного, и отчаяние Азирафаэля обретет физическую оболочку и уничтожит все, до чего в силах будет дотянуться. От осознания собственной беспомощности и одиночества, ангел не выдержал и упал на землю, совершенно разбитый.       Дождь лил, не переставая, уже несколько часов, оплакивая обреченный на гибель мирок и его обитателей. Тяжело раненые ангелы и демоны доживали свои последние минуты. Их легкие отказывались нормально дышать, сердца толчками выплевывали кровь из ран, а мышцы непроизвольно сокращались в страшной судороге. Почва пропиталась их страданиями и кровью до основания и вряд ли в ближайшие несколько веков на ней прорастет хотя бы сорняк.       Единственное живое существо, что еще могло осознавать себя, чрезвычайно хотело умереть.       Азирафаэль промок до нитки. Его крылья потяжелели от влаги, одежда прилипла к телу, а белые кучерявые волосы посерели и выпрямились под дождем. Он сидел на коленях на вершине одного из холмов, на крохотном островке, незапятнанном войной, и плакал как дитя. Осознание того, что он остался совершенно один на всем свете, без друзей и коллег, выбило почву из-под ног и без этого ранимой души. Ангел знал — если он вернется в главный офис, то его распнут как Иисуса, а в рот затолкают тридцать серебряников и нарекут Иудой. Последняя надежда была на Кроули, но тот не отзывался, а среди тел его не было и подавно. Как говорил один персонаж из книг, отбросьте все лишние варианты, и в итоге останется один правильный, пусть даже и безумный.       В Раю он никому не нужен, лучший друг пал смертью храброй… Кому тогда он нужен? Не проще ли просто взять чье-нибудь оружие и покончить с этим раз и навсегда? Херувим чувствовал, что дольше не протянет.       Он вспомнил последнюю ссору с демоном, как солгал тому, что они не друзья, и от этого стало еще хуже. Змий, вопреки своей природе, всегда был честен с ангелом, а тот позволил себе подобные слова; страшно было представить, как сильно он задел Кроули. Но тот даже после всего произошедшего оплакивал потерю своего лучшего друга, напился вусмерть, сжег любимую машину…       Кроули простил, у Азирафаэля это выходило крайне плохо.       Рука непроизвольно потянулась к небольшому кинжалу, что выпал из чьей-то холодной руки. Не важно, кому принадлежало оружие — ангелу или демону, — оно могло запросто решить все проблемы.       Дрожащими пальцами ангел сжал мокрую рукоять и передернул плечами от того, какой холодной она была. Металл клинка был девственно чист благодаря дождю. Было не важно, кто и кого им убивал, этот кинжал уже познал смерть и вкусил кровь; с ним ничего не произойдет от еще одной жертвы.       Азирафаэль направил острие на себя и легко коснулся того места, где в бешеном ритме стучало сердце. Чтобы удар был точным, он добавил другую руку, хотя все тело продолжало дрожало. Ощутив через ткань острый укол и горячую каплю крови на ледяной коже, херувим вспомнил, как Кроули просил у него святую воду для самозащиты. Тогда ангел не на шутку испугался, посчитав, что демон однажды просто уничтожит себя, и отказал в довольно грубой форме. Что сказал бы сейчас змий, увидев своего друга на грани суицида?       — Азирафаэль!       Этого хватило, чтобы ангел поднял покрасневшие и заплаканные глаза.       В Кроули не было прежнего блеска и развязности. Сейчас, с взлохмаченными рыжими волосами, в черной как смоль одежде, вымазанной алой и черной кровью, с ранами по всему телу и потухшим желтым взглядом, павший представлял собой поистине жалкое зрелище. Он устал, физически и морально. Ему ничего не хотелось, кроме как просто упасть где-нибудь, закрыть глаза и никогда больше их не открывать.       Демон стоял перед другом с абсолютным неверием в то, что видит.       — Это то, о чем я подумал? — тихо спросил он.       Азирафаэлю стало стыдно за свою слабость, но еще больше ему стало стыдно потому, что это видел Кроули.       Взгляд демона был таким же пустым, как и у ангела. Они настолько устали от всего этого, что обоим хотелось умереть, но сейчас, смотря друг на друга, они поняли, что у них еще есть надежда.       — Ты же не собирался убить себя этим? — все также тихо спросил Кроули.       — Хотел, — ответил Азирафаэль.       — А сейчас хочешь?       — Нет.       Змий медленно подошел к херувиму, так же медленно опустился перед ним на колени и забрал клинок.       — Правильно, ангел. Не нужно.       Его бархатистый голос обволакивал разум и успокаивал, погружая в приятную дрему. Если бы он не отдавал хрипотцой и невысказанной болью, можно было бы подумать, что отец поучает нашкодившего сына. Хоть следом Кроули и улыбнулся, получилось это все равно обреченно и вымученно, словно он смирился с неизбежной кончиной.       — Я звал тебя, Кроули, — плача просипел ангел.       — Да, я слышал.       — Почему тогда не ответил? — продолжил напирать Азирафаэль.       — Я не мог тебя догнать. Ползать среди груды тел так себе удовольствие. К тому же я посчитал своим долгом умертвить раненых… Да, я знаю, что ты скажешь, ангел. «Как так, Кроули? Как ты мог, Кроули? Их бы обязательно забрали и вылечили»…       — Никто бы их не забрал, — перебил его ангел голосом, будто сам был на волоске от гибели. — Никому нет до нас дела. Все мы лишь игроки в бесконечной партии в покер, где ставка — наша жизнь, поскольку больше ничего мы не в состоянии дать. У нас не было ничего кроме жизни, веры и памяти.       Кроули никогда не подумал бы, что его вечно легкомысленный друг разочаруется в своих идеалах так сильно. Казалось, еще немного, и его белые крылья почернеют от крамольности подобных мыслей, и демону стало страшно, ведь когда-то хватало даже простых вопросов, чтобы пасть. Дождь к этому времени утих, давая несчастным возможность побыть наедине. Ветер продолжал гнать вперед тучи, но солнце все еще не было видно, словно оно зареклось больше никогда не смотреть на Землю после всего произошедшего. Между змием и херувимом повисло молчание, которое в очередной раз сказало больше, чем могло бы. Азирафаэль, до этого сжимавший кинжал как единственную связывающую с реальностью нить, теперь с такой же силой сжимал правую ладонь Кроули, но даже в этом полном отчаяния жесте все равно читалось бесконечная усталость. Левой рукой демон поглаживал ангела по плечу.       — Всевышняя когда-то говорила, — нарушил священную тишину Кроули, — что любит всех своих детей. Еще в самом начале времен Она учила нас любви и состраданию. Если Она видит все это и ответственна за все, то почему все это так неправильно? Разве этому Она учила? Людям было запрещено думать плохо друг о друге, а мы вынуждены убивать наших бывших собратьев. Разве этому Она нас учила? Разве может быть любовь такой?       — Ты до сих пор в это веришь? — удивился херувим.       — Я никогда не переставал верить.       С очередным раскатом грома Азирафаэль не выдержал и вновь зарыдал. Хотелось, чтобы Всевышняя услышала немые мольбы своего дитя, вняла его голосу и прекратила весь этот ужас, но, как и всегда, Она была глуха. Если это все действительно Ее план, то это самый худший исход для всего живого.       Кроули никогда не видел старого друга в таких расстроенных чувствах. Если ангелу и было плохо или обидно, то обычно он просто надувал щеки и вжимал голову в плечи, становясь похожим на воробушка-альбиноса. Да он и злиться то не умел, никогда не ругался даже когда наболит, был добр к каждому фонарному столбу. Он мог обижаться, мог дуться, мог пытаться оскорбить, но никогда не показывал слез ни при каких обстоятельствах. Но ведь непостижимый план это то, к чему всех ангелов готовили с самого их появления, каждый из них горел этим событием, почему же тогда сейчас вымазанный в крови и промокший Азирафаэль стоит на коленях перед Кроули и трясется в истерике?       Ответ прост, как и все гениальное — им обоим не нужна была эта война.       — В этом нет твоей вины, — тихо прохрипел Кроули, смаргивая очередную слезу. — Ни ты, ни я этого не искали.       Потеряв всякое самообладание, оба просто сидели, обнявшись, на холме под холодным проливным дождем среди тел убитых собратьев.       — Как долго все это будет продолжаться, Кроули? — посмотрев в змеиные глаза, спросил Азирафаэль. — Как долго мы должны будем это делать?       — До тех пор, пока одна сторона не истребит другую.       — А если я не хочу? Я не хочу никого убивать… А вдруг нам придется биться друг против друга? — он вновь спрятал лицо на плече демона.       Серо-голубые ангельские глаза были полны страха. Херувим помнил их встречу во время битвы. Убив собрата, Кроули совершил преступление и, согласно законам Ада, должен был быть уничтожен. Теперь на его руках кровь тысяч демонов, и все это ради одного тщедушного ангела, который оказался не в силах бороться даже ради себя. Змию тоже было не легче, ибо он прекрасно осознавал, какое будущее его ждет; его начальство не любило расшаркиваний и послаблений. Он специально налетел на Азирафаэля, специально столкнул его к погибшим, чтобы у них была хоть какая-то надежда на лучший исход. Кроули тот еще гаденыш, он выживет, но вот ангел слишком мягкий, слишком добрый, слишком дорог его сердцу. Змий любил находиться рядом с херувимом. Раньше ему льстила сама мысль о том, что кто-то так отчаянно нуждается в нем, но со временем это самовлюбленное чувство переросло в острую необходимость. Ни один из них не успел заметить, когда это произошло. Возможно, в критические моменты, возможно, когда они делали друг за друга всю работу, но что-то им тихонько шептало, что искра зажглась еще в Эдеме во время самой первой грозы, когда ангел укрывал павшего своим крылом потому, что тот по-прежнему оставался живым существом, а демон позволил себе спрятаться под неприкосновенными перьями потому, что даже после Падения продолжал нуждаться в тепле и заботе.       Они отчаянно нуждались друг в друге, будто это было предопределено заранее.       Может, это все тоже часть непостижимого плана?       Кроули нежно коснулся пересохшими губами лба ангела и хриплым от волнения голосом прошептал:       — Тогда мы все-таки сбежим на Альфа Центавру. В августе там очень красиво.       Они так и остались сидеть на холме, обнимая друг друга. Их слезы давно смешались с нитями очередного ливня, но им не было до этого дела. Каждый из них вспоминал ту самую первую грозу, а вместе с ней и клятвы, что были даны в секундном душевном порыве; Азирафаэль — что павший никогда не будет одинок, Кроули — что никогда не позволит этому добрейшему существу плакать. Им было все равно, что в любой момент их могли увидеть и тут же прикончить. В конце концов, это была последняя гроза в их жизни, которую просто нужно было переждать.