Голос Заводной Птицы

Пустующую комнату Вероники потревожил звук открывающейся двери. Послышались шаги и, осторожно ступая, вошла Никандра. Раньше это была ее комната, с которой связано столько горьких, радостных и нежных воспоминаний. Ей показалось, что в запертом пространстве, прошлое застыло, превратившись в твердые холодные куски, но вот вошла она, Ника, и ее живое и теплое дыхание растопило минувшее. Оно быстро растаяло и, хлынув, окатило Никандру точно вода. Ника чуть не захлебнулось воспоминаниями, но это мгновение было приятным. Еще она вспомнила детский стишок. Что-то там про компот. Где приятнее утонуть? В болоте или в компоте? Конечно, лучше в компоте. Хоть это и грустно, но, по крайней мере, вкусно. Никандре захотелось утонуть ненадолго в прошлом, и она знала, откуда взялось это ребяческое желание подставить тело и душу под невидимый поток, хлынувший из открытой комнаты. Причиной всему ее детский рисунок, который она решилась-таки выставить в галерее одного городского художественного музея современного искусства. Этот рисунок — «Костяника». Никандра задержалась у окна, раздвинув шторы. И почему ее дочь, Вероника, занавешивает окна, когда уходит? Что за дурная привычка? Комнату залил мягкий свет, что лился через пластиковое окно, а там, за стеклом, сад уже давно покрылся зеленью. Весна. И Никандра поняла, что глубже и глубже проваливается в воспоминания. Прошлое тысячью шелковыми нитями оплетает душу, а душа не желает сопротивляться, она теряет волю, ее затягивает вниз в воспоминания. «Нет, стоп, хватит, — приказала себе Никандра, — нужно уйти отсюда поскорее». Она решительно подошла к кровати, и пусть это другая кровать, пусть двадцать лет прошло, но… Остановись, Ника, прекрати! Она опустилась на колени и заглянула под кровать. Рисунок был на месте. Подарок Косте по непонятным причинам, а она точно не помнила, как он тут оказался, в итоге был спрятан от человеческих глаз. Как-то дочь нашла его и спросила: — Ма, а что это? — Костяника. — Что? И Никандра вновь поведала историю, но на этот раз подробнее, припоминая каждое мгновение. Теперь уж ей не удалось отделаться от Вероники сухим пересказом. И опять, история повторилась. Вновь «Костянику» извлекли на свет, но на этот раз дочери не оказалось рядом, некому рассказывать. Вероника все реже и реже появляется здесь. Она выросла. Ей уже пятнадцать, и, наверно, ей не до этого. Она и думать не собирается об этом детском рисунке, наверно, забыла и не вспоминает и не знает, что каждый раз, порой засыпая на этой кровати, под ней тихо пылится прошлое ее матери. Никандра провела пальцами по стеклу. Костя в ту весну положил под стекло ее подарок и сделал деревянную рамку, выкрасив в нежный бледно-кремовый цвет. Краска со временем стала отдавать цветом пожухлой листвы, но это, что удивительно, вовсе не испортило «Костянику». Казалось, пожелтевшая бумага и слегка поблекшая зелень листьев и стебля лесной ягоды перекликались с рамкой. «Надо протереть от пыли», — машинально подумала Никандра, выходя из дочериной комнаты, но задержалась у входа и бросила короткий взгляд на окно. С утра было пасмурно, а сейчас дождь нарисовал на стекле редкие прозрачные иглы, похожие на скупые слезы. Но почему слезы? Дождь не вызвал у Никандры грустных воспоминаний, наоборот вереница образов из прошлого, связанная с дождем, воскресила тихую радость и захотелось унести ее с собой. Тихая радость. Шум дождя из открытой двери, дуновение прохладного влажного воздуха, книга, согретая теплом его рук, впитавшая запах его мира и аромат клубники. Боже, как давно это было. — Ника, ты дома? Голос Кости вывел ее из задумчивости. Она закрыла дверь и уже представила, как ее Костя стоит на пороге. И точно. Он стоял на пороге, осматриваясь. Костя за двадцать лет изменился и не изменился. Уже нет тех темных густых и непослушных волос. На их месте — непокорный ежик с серебристыми нитями у висков. Но взгляд такой же живой и внимательный. — Ника, что-нибудь случилось? Он увидел, как Никандра держит картину в руках. Какую, Костя не знал, мог лишь догадаться по рамке. Взгляд жены до странности не то чтобы задумчивый или отстраненный, нет. Она сосредоточено посмотрела на мужа, но все равно в светло-серых зрачках Костя смог выловить эту недавнюю задумчивость и отстраненность, возможно, растерянность и удивление, будто Никандра повстречала призрака. — Кость, все в порядке. Иди на кухню. Я сейчас чего-нибудь на скорую руку сделаю. Она с недоверием отнеслась к своим ощущениям и спросила себя: «Неужели близость того дня, хоть и минуло пару десятков лет, так действует на меня?» Она же взрослая женщина, не глупый же подросток? Вновь верит в чудеса? Ждет их? Чудес не бывает. Да, тогда двадцать лет назад она ошиблась насчет чудес, но это тогда, и совершила ошибку лишь по незнанию. Но сейчас душу захватило терпкое, сладко-тревожное ощущение приближающегося праздника, будто тебе мало лет, скоро Новый Год и хочется поскорее узнать, что за подарок спрятан под елкой? Но нужно набраться терпения, взять себя в руки, а руки так и чешутся сорвать яркий бант и хрустящую бумагу в блестках и глянуть одним глазком, что прячется под крышкой. Никандра тщательно обернула «Костянику» в плотную бумагу, перетянув шпагатом. Большая часть ее картин и эскизов уже были размещены в зале городского музея, и когда вся работа по подготовке закончилась, она поняла, что нужен последний незначительный штрих, который, появившись в галерее, даст право сказать Никандре: композиция завершена, уже не нужно добавлять и удалять, переставлять местами картины, ища их гармоничное сочетание. И вот тут-то Никандра и вспомнила о «Костянике» и это удивило ее: «Надо же, сколько лет пролежал рисунок нетронутым на даче и вдруг…» Действительно, это могло бы показаться открытием, пусть и банальным, что у творения есть свой голос. «Костяника» — фрагмент прошлого — подала голос. Голос, который ненадолго изменил судьбу детского рисунка. Теперь он лежал в машине и предвкушал недолгое путешествие. Ника вошла на кухню. Костя не стал ждать жену и уже сам над чем-то колдовал. — Ник, садись. — Ну, что ты, я бы сама… — Садись, садись, — торопливо заговорил Костя, бросая изучающие взгляды на жену. — Торопишься? — спросила Ника. — Угу. Никандра разлила чай, Костя намазал рыбный крем на пару хлебцев и передал Нике, приступил к следующей паре. Никандра поставила чашку теплого зеленого чая, отдающего нотами жасмина, перед мужем. — Тебе точно нужно на эту медицинскую конференцию? — Да, Ника. Мы уже говорили об этом. — Он отпил из чашки. — Ты понимаешь, это важно. — Целых две недели. — Всего две недели, Ник. Тем более, это московская конференция. Я не к черту на рога еду. Рядом. Всего сорок километров отсюда. — Ну, да. Никандра взяла хрустящий хлебец и откусила кусочек. Задумчиво пережевывая, она наблюдала за мужем и пришла к выводу: «Нет, внешность внешностью, но он не изменился. Такой же суетливый, куда-то спешит, торопится, в голове куча идей. Интересно, а если б он занимался IT? Такой же был бы? Ответ очевиден». Она обняла пальцами чашку, словно хотела согреться. — Что? — Костя заметил пристальный взгляд Никандры. — Да о компьютерах подумала. — В смысле? — Вначале ты хотел быть… м… Программистом? — Точно. И стал бы им, если бы ты не появилась в моей жизни, — примирительно начал Костя. — Тогда я поверил, что в силах помогать людям. — А о себе ты не думаешь? — Ника. — Не надо, Костя. Порой мне кажется, что твои пациенты дороже тебе, чем я и Вероника. Порой хочется мне быть вновь в инвалидном кресле. — Ника, не говори так. Костя отвлекся от еды и взял в ладони ее пальцы, которые сжимали синюю чашку. Нике хотелось что-то сказать, что-то весьма важное и простое, но говорить предложения, состоящие из очевидных и дежурных слов, она не захотела и поэтому произнесла: — Извини, Кость. Просто я… Что-то сегодня… Но Никандра не договорила фразы. На пороге кухни появилось рыжее чудо пятнадцати лет, будто солнце, решив пошалить, брызнуло, расщедрившись, немного своей радостью. — Ма, па! Привет! Я ненадолго. Не беспокойтесь. Родители, не успев опомниться, теперь смотрели на пустующий порог. Вероника пробежала в свою комнату. — Не, Кость, ну, ты посмотри! — возмутилась Никандра. — Вся в тебя. — А ты будто не причем? — улыбнувшись, парировал он. — Подожди, я сейчас. Ника встала из-за стола и последовала за дочерью. Войдя в ее комнату, она увидела Веронику, что сидела в задумчивости на кровати, а у ее ног, будто щенок черной масти, примостился рюкзачок. — Ника, в чем дело? — Ма? — Ты обедать не будешь? — Вероника только головой помотала. — И куда ты все время спешишь? — В глушь, в Москву, — пыталась пошутить дочь. — И когда вернешься? — Через неделю. Может, раньше. Ма, ну, ты чего, не грусти. Вероника подошла к матери и, взяв ее за руку, начала подбирать слова: — Приеду. Обязательно приеду. Ты ведь будешь на даче? — Да. — Понимаешь, очень нужно. Привезу, как ты шутишь, кавалера. Любовь всей своей жизни. Знакомиться. — Так уж и всей, — пытаясь придать строгости голосу, сказала мать. — Тебе всего пятнадцать. Никандра не хотела сориться, но и не хотела говорить о том, что через неделю настанет тот самый день. Они должны сами вспомнить, сами догадаться, пусть будет праздник и чудо, пусть будет подарок под елкой. Никандра мысленно скрестила пальцы наудачу. — Ма, а разве не помнишь, сколько тебе было лет, когда ты познакомилась с отцом? — Ник, не сравнивай. Тогда было другое время, да и ни те обстоятельства. Но все равно, я за тебя рада. Буду ждать твоего кавалера. — Ма, ты чудо. Ой, мне нужно еще собраться. — Конечно, — понимающе кивнула Никандра и вернулась на кухню. Она села за стол и внимательно посмотрела на мужа. Костя заканчивал скромный обед и, видимо, уже мыслями был на московской конференции, но все-таки спросил: — И как наше рыжее чудо? — Вернется сюда через неделю. Может, раньше. Приведет кавалера. — М-м, — только и вымолвил Костя, допивая чай. — Любовь всей ее жизни, — продолжила Никандра. — Ветер в голове. Что ж, в пятнадцать лет это объяснимо… — Ника, кстати, напомнила, сколько лет было мне, когда я тебя встретила. — Не аргумент. — И эти слова в устах Кости прозвучали, словно он разговаривает не с женой, а ведет дискуссию с оппонентом по важному вопросу в сфере медицины. Никандра улыбнулась, сколько не Костиной фразе, а тому, как она мягко, почти незаметно намекнула на тот день, который случится через неделю. Вот только понял ли он намек? Хотелось верить, что Костя сумел расшифровать послание. — Наверно, для Вероники это аргумент, — задумчиво произнесла Никандра. — Сравнение не в ее пользу. Тогда было совсем другое время и не те обстоятельства. — Я так и сказала, слово в слово. — И что она? Но вместо ответа на вопрос на пороге вновь появилось рыжее чудо. На этот раз Вероника оказалась в другой одежде — успела переодеться, и черный рюкзачок весел на плече. — Ма, а ты не видела «Костянику»? Я не нашла ее под кроватью. — Она будет на выставке. — Только верни ее, пожалуйста. Мне это очень важно. Вопрос жизни и смерти. — Никуда она не денется. Я не собираюсь ее продавать или кому-то дарить. — Спасибо, ма! Ты спасла меня! — задорно проворковала Вероника и вдруг сменила тон. Ее голос прозвучал серьезно: — Па, ма, мне нужно кое-что вам сказать. Что-то очень важное. Короткая красноречивая пауза, казалось, растянулась во времени, и ожидание конца фразы сделалось невыносимым. Константин и Никандра напряглись, смотря на дочь, но Вероника хитро улыбнулась, озорные искорки проскочили в серых глазах, и в воздух была брошена фраза, будто фокусник на виду у изумленной публики выдернул за уши зайца из пустой шляпы: — Я вас очень люблю. Не ссорьтесь. И опять порог опустел. Костя ничего не сказал, неодобрительно посмотрев на дно чашки. Ника выдохнула и только удивилась про себя, что рыжее чудо, вечно куда-то спешащее, жадно хватающее все новое в жизни, способно понимать, что происходит с родителями. Хотя, почему бы и нет? Вероника умная дочь. — Ну. Мне пора, — будто извиняясь, произнес Костя. Он встал из-за стола. Никандра решила проводить его. И, когда, стоя у ворот, она смотрела на удаляющуюся машину, щемящее чувство опять завладело сердцем. Тоже предчувствие праздника, вот только показалось, что праздник пройдет мимо. Радостно, гремя и сверкая, веселая разряженная толпа не завернет к ее дому, и дома будет тихо. Помыв посуду, Никандра прошла в свою комнату. В комнате, действительно, было тихо. Очень тихо. Лишь шелест листвы и редкое пение птиц доносилось из сада через открытое окно. Хмурые тучи, нехотя позволили синему небу глянуть на землю. Никандра остановилась у стола. Слева лежал закрытый ноутбук, а справа — «Хроники Заводной Птицы» Харуки Мураками. Никандра машинально села за стол, открыла книгу и, пролистав содержание, прочитала первые строчки: «Когда зазвонил телефон, я варил на кухне спагетти, насвистывая увертюру из «Сороки-воровки» Россини, которую передавали по радио. Идеальная музыка для…» И в это мгновение в окно влетел странный звук, точно кто-то попытался взломать замок. Металлический скрежет. Только тихий и несмелый. Показалось? Но звук повторился, и Ника поняла, что он донесся из сада, откуда-то из кроны дерева. «Кр-р-р-р-р» — несмелый скрежет. И все. Смолк. Ника помотала головой, прогоняя наваждение.