Гололёд

Когда все мои переменные станут постоянными, Когда взгляну в последний раз на мир глазами стеклянными, Когда потухнут зрачки, Когда выпрямится и запищит кардиограмма, Когда налипнут на небесный магнит мои 20 с чем-то граммов, Оставив тело внизу, как обувь у храма, Я буду тебя любить. Noize MC

      Провожая Катю взглядом до подъезда, Андрей в который уже раз подумал о том, что, вероятно, никого, кроме неё, он уже больше никогда полюбить не сможет. То ли он однолюб, что никак не вязалось с его когда-то яркой влюблённостью в Киру, то ли ему просто повезло встретить ту самую великую любовь, о которой пишут стихи и песни и снимают пачками слезливые мелодрамы. Ту любовь, в существование которой он когда-то не мог поверить. «Катя-Катерина, маков цвет…» Пророчество, а не песня. Вспомнилось, как переживал когда-то из-за фирмы, а теперь все его метания казались глупыми. Поставил деньги и власть выше человека, молодец. Расхлёбывай теперь последствия. А в одиночестве нет ничего страшного, больше времени останется для работы, для фирмы… Для той самой фирмы, ради которой когда-то растоптал наивную светлую девочку с косичками. Зималетто теперь твой крест, Жданов. На ближайшие лет тридцать точно, если доживешь, конечно. Снова сам себе врёт… Ну, какое одиночество, если он снова не нашёл в себе сил брести по жизни без тёплой женской руки на плече? Валя говорила, что он сильный — смог подняться и пойти дальше, а Андрей вспоминал, как чувствовал себя увереннее лишь от Катиного «вы всё делаете правильно, Андрей Палыч». Странно, что Катя, которая знала его без году неделю, верила в него больше, чем знавший Андрея с рождения отец. Впрочем, отец и сейчас в него не верит, просто оценил наконец-то вклад своего сына в «Зималетто». Солнце выскользнуло из-за облаков, и Андрей поморщился. Жаль, что он не книжный герой, тогда бы погода была под стать его внутреннему состоянию… С другой стороны, почему весь остальной люд должен страдать из-за того, что один дурак умудрился раздавить жемчуг? Причём не просто раздавить, а вдоволь так потоптаться. Так пусть народ радуется солнечному дню, а он спрячется в привычном уже для него углу «тёмной комнаты». Как там было у Бродского? «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…» Вот он и не выходит из своей воображаемой, но так похожей на настоящую — те же четыре угла, четыре широких стены и потолок — комнаты. Там у него собрано все самое чёрное и все самое светлое и дорогое. И Катя тоже там — в солнечно-тёплых воспоминаниях и в несбыточно-призрачных местах, где они вместе… И уйти оттуда — значит, выпустить всё, что творится внутри, наружу. На потеху публике, так сказать. Однажды он уже отпустил себя, когда Катя сбежала, и ничем хорошим это не кончилось… Спать совсем не хотелось. Даже странно, если учитывать бессонную ночь. Хотя… сколько у него было бессонных ночей за прошедшие годы? И не сосчитать. Ничего, работа поможет ему отвлечься, как помогала все эти годы. Когда Андрей подъехал к зданию Зималетто, небо очистилось от облаков и словно поглотило здание, разлившись по его зеркальной поверхности. Красивое зрелище. На мгновение можно представить, что этой громадины здесь нет, и вокруг только небесная лазурь и ничего больше. Жданов при этой мысли нахмурился. Всё же Зималетто — неотъемлемая и важная часть его жизни, он не мог этого не признать, хотя бы потому, что именно здесь он встретил Катю. Андрей много думал о том, что мог не принять её тогда на работу… и не узнал бы никогда, каково это — быть любимым ею и любить её. Да, он не познал бы боль и отчаяние, но не познал бы и счастья. Или мог не согласиться на ухаживание… Нет, лучше не думать об этом. Андрей покачал головой и вышел из лифта. Царившая на этаже тишина умиротворяла. В последние годы он полюбил праздники: сотрудники получали лишние выходные, и он мог спокойно работать в одиночестве. Но сегодня сосредоточиться на документах не получалось. Он смотрел на графики продаж, а видел прижавшуюся к нему Катю. Набирая текст делового письма, останавливался от явственного ощущения под пальцами ее завернутой в шерстяную ткань пальто, подрагивающей от рыдания спины. Андрей резко захлопнул ноутбук и поднялся из-за стола. Вспомнил фразу из какого-то популярного фильма (кажется, Кристина уговорила его посмотреть эту странную историю о любви обычной девушки и вампира): «ты мой личный сорт героина». Он был готов согласиться с героем фильма. Из мака делают опиум. Тоже наркотик… и Катя для него, как наркотик. Встретил вновь, и опять ломает. И работой уже не спастись. Да и к родителям путь заказан — мама сразу увидит, как его колбасит. Нужно позвонить и сказаться больным. Как пять лет назад, после Катиной свадьбы, когда ему хотелось ничего не чувствовать, и он пил и пил, пока не свалился с дивана. Жаль только, что алкоголь ненадолго помогает. Но другого эффективного способа забыться у него нет. Андрей выехал со стоянки Зималетто и попал в снежную бурю. Дворники еле-еле справлялись с нашествием снежных хлопьев, под фонарным светом так живо напоминающих саранчу. Освещенный город безуспешно сражался со снежной атакой, всё больше погружаясь в сахарно-белый покров. Андрей думал о том, что завтра снова всё растает и, возможно, покроется скользкой ледяной коркой потом… Нынешняя зима не баловала сугробами. Хотя сугробы в Москве с каждым годом встречались всё реже и реже. Но сейчас это не было важным для него. Почему-то именно сегодня снежная стена казалась ему каким-то символом, знаком, что впереди его ждёт что-то хорошее и светлое, что-то новое… Но войдя в тёмный зёв квартиры, он это тёплое ощущение как-то резко потерял. Включил свет, да только внутри светлее не стало. Дурацкий день. Не день, какие-то эмоциональные качели: вверх-вниз, вверх-вниз… Спрыгнуть бы с этих качелей, как в детстве, да вниз головой, чтобы прям на асфальт тюкнуться. Слово-то какое вспомнил — тюкнуться. Ромка бы сейчас заржал и сказал, что Андрей давно уже тюкнулся, на Кате. А Жданов бы и спорить не стал. С правдой не поспоришь. Позвонить что ли Ромке… Посидели бы, как в старые добрые времена. Набрал номер, послушал гудки и отключился. Потом посмотрел на дату на экране мобильного и чертыхнулся. Идиот. Конец года, Ромка скорее всего уже улетел отдыхать на Гоа или куда он там хотел, Андрей уже и забыл. А, может, и не прислушивался, когда Малиновский ему о своих планах говорил. Ладно, придётся пить в одиночку. Впрочем, — усмехнулся Андрей, — ему не привыкать. Конечно, такие вечера случались не часто, но всё же он и сам понимал, что его несёт не туда. А где теперь находится верное для движения направление, он не знал. Он мог, конечно, жениться, на той же Вале, например, но ясно видел, чем бы всё могло закончиться: руганью, разводом и тем же самым одиночеством, что сейчас неподъёмным грузом давит на плечи. Да и Валя вряд ли пошла бы за него, после стольких откровенных разговоров всё его нутро развернулось перед ней настолько неприглядной картиной, что уж чего-чего, а иллюзий она на его счёт точно не строит. Он потянулся за бутылкой с виски и удивлённо потряс ею в воздухе, словно не доверяя собственным глазам: бутылка была пуста. Как быстро сегодня кончается напиток забвения. Чуть пошатываясь, добрёл до бара и достал коньяк. Подумал и поставил обратно. Пожалуй, ему хватит. На сегодня хватит, и вообще… Иначе он когда-нибудь сопьётся. Или печень не выдержит. А ему надо прожить ещё как минимум тридцать лет, чтобы передать фирму детям Киры и Сашки. Своих-то у него точно не будет. Не заслужил. Уже на кухне услышал звонящий мобильный и с досадой брякнул бокал в раковину. Скорее всего, мама звонит. Неужели не поверила его словам о внезапно сломившем его гриппе? Но звонила не она. Номер неизвестный, и, судя по первым цифрам — не московский. Кому ещё он мог понадобиться на ночь глядя? На том конце провода молчали. А в трубку доносилось еле слышное прерывистое дыхание, как будто звонивший сдерживал слезы или… волнение? Вспыхнувшую в мгновение ока в голове мысль хотелось отбросить, как невозможную, нереальную, фантастическую галлюцинацию, но так хотелось поверить, что молчит сейчас в трубку именно Катя, а не какой-нибудь полоумный маньяк. — Катя… это ты? — спросил и замер в ожидании. — Андрей… — после недолгого молчания трубка отозвалась Катиным голосом. — Нам нужно… нам нужно поговорить… я… «Что-то случилось, — подумал он. — Что-то страшное…» И он должен ей помочь во что бы то ни стало. — Кать, давай я приеду. Сейчас, да? — быстро проговорил он, чтобы не дать ей возможности отказаться. — Я приеду, Кать. Жди, — и отключился. Заметался по квартире в поисках ключей от машины, ругая себя за дурацкую привычку бросать их где попало. Наконец, после недолгих поисков, нашёл. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Его ждёт Катя. Неважно, зачем, но ждёт. Возможно, она позволит ему ей помочь. Он был готов находиться рядом с ней хотя бы так, в качестве друга. Этого, конечно, недостаточно, но хотя бы так… Забыть он пытался, и даже расстояние не помогло, поэтому он пойдёт другим путём: просто будет рядом. Доехал до дома Пушкарёвых в рекордные сроки. Уже на пути во двор фары осветили переминающуюся с ноги на ногу знакомую женскую фигурку, и сердце сладко заныло. Катя подошла, открыла дверь и неуклюже забралась на сиденье, совсем как раньше. Мотор еле слышно работал, заполняя урчанием установившуюся в салоне тишину. «Дежа вю, — смятенно повторял про себя Андрей, — мучительно-сладкое дежа вю…»