Август в его декабре

      Хоуп открывает глаза и моргает, старательно анализируя своё состояние, радующее его и заставляющее выдохнуть с облегчением. Всё, что подлежит проверке, проходит её в кратчайшие сроки, давая понять — тягостность болезни отступила.       Аккуратно разворачиваясь и оказываясь лицом к лицу, кончиками пальцев скользит по обнажённой коже на груди Августа, который сегодня спит в одних лишь боксерах, даже одеяло скинув почти в ноги.       Младшему хочется замереть в этом состоянии: прижатым к тёплому боку, объятым чужим теплом и согретым настолько, что даже недомогание решительно отступило практически сразу, хотя врач опасался худшего — осложнений и продолжительности в несколько дней.       — Как себя чувствуешь? — шепчет, ещё не совсем придя в себя, но уже волнуясь. Пытается открыть глаза, ресницы трепещут, но влажность будто на веки давит и не даёт столь простое действие выполнить. — Лучше?       — Август… — тихое и хрипловатое, но уверенное, вызывающее оторопь и усиление беспокойства, которые поднимают в постели, вырывают из расслабленности в положение сидя и заставляют посмотреть в глаза, на парня который повторяет:       — Август…       — Ты с ума сошёл? — мысли Юнги крутятся только нервами, он плохо осознаёт, насколько ему нравится услышанное и что его поза — полубоком — не слишком удобная. — Разве ещё?..       — Август, я так рад, что нашёл тебя, — произносит заветное, столь долго вертевшееся на языке. Пока говорит не забывает контролировать правильность тональности и тщательно отмеряет отрезки речи, следуя рекомендациям врача, несмотря на то, что происходящее вызывает слёзы счастья и заставляет повторять лишь:       — Август–август-август…       — У тебя голос даже красивее, чем я предполагал, — выдыхает, нависая над младшим и обвивая того одной рукой вокруг талии, другой — опираясь на постель рядом с головой чужой. Разглядывает, как в первый раз, и словно поверить не может. Сопоставляет хорошо известную уже внешность с совсем неизвестным доселе голосом. — Уверен, что можно говорить так много сразу?       Кивает быстро, чтобы не терять небольшой запас слов, который готов тратить только на:       — Ты такой красивый, Юнги… — произносит лишь раз запретность не особо любимого обладателем и трогает скульптурность его лица, будто не мог прежде видеть, словно бы это ему нужно свести привычное с незнакомым. — Спасибо, что спас меня.       Рыжий млеет, краем сознания отмечая — не против произнесения того имени. Он даже сказать пока ничего не может, лишь целует тонкость пальцев одной руки, пока другие ласкают нежностью и дарят россыпь мурашек по спине, то едва касаясь, то более плотно прижимаясь. Добавляя ощущений в бескрайнюю полноту восприятия, которое и так взрывается яркостью.       — Спасибо, что ты рядом, — улыбается счастливо, ощущая — лицо мокрое от безграничности эмоций, а глаза настолько застелены, что почти потеря возможности разглядывать лицо любимое. Счёт, однако, про себя продолжает, отмеряя возможности и не позволяя перенапрячься, подвергнуть опасности способность, едва восстановившуюся. — Спасибо, что согрел меня. Август.       Катает имя на языке, словно то является или вкуснейшим в представлении людей — амброзией, или чем-то вообще не поддающемся описанию. А Мин не меньший восторг испытывает, улавливая мелодичность и красоту голоса, который так долго мечтал услышать и совсем не ошибся в ожиданиях, напротив — оказался поражён тем, насколько недооценивал. По факту, у старшего уже кончики пальцев от нетерпения покалывает, ведь так и хочется сорваться, найти первый попавшийся кусок бумаги, а можно вообще — на полу или стене, только бы записать строки, рождаемые неожиданным источником вдохновения.       Впрочем. Удаётся сдержатся. Ради более ценного и значимого, заставляющего слова непроизвольно вырываться:       — Ты стал совсем идеальным. Как теперь жить дальше? Я-то максимально далёк даже от подобия идеальности, — усмехается и проводит ладонью по плечу и шее, слегка щекотя и немного отвлекаясь, чтобы не сойти с ума, ведь ему кажется, что довольно близок к состояниям клиническим. — Я же не могу полюбить тебя ещё больше?       Осознание слов приходит не сразу, но стоит этому случиться через считанные секунды — корит себя за торопливость и спешно глаза отводит, в которых вина мгновенно плескаться начинает.       — Я не разбрасываюсь словами, — проговаривает томностью шёпота Хоуп, едва восстанавливая дыхание и вытирая влагу с лица, даже почти себя за неё не корит, слишком захваченный чувствами более приятными. Сосредоточенность себе и собранность возвращает, хотя больше — их подобие, но этого хватает на чёткость и чувственность дальнейшего, без слезливости очередной:       — Ненавижу пустые слова и обещания, — наблюдает горечь в ответ, хотя только косвенно может уловить эмоции — Юнги не вернул ему взгляд, напряжённо замерев над ним и уставившись куда-то в сторону. Хосок тихо выдыхает и продолжает в своём темпе, чтобы не допустить перенапряжения связок и суметь донести существо слов верно. — Я не знаю многого. Не испытывал ещё какие-то вещи, а потому — им нет точного определения, — поглаживая мягкость щёк большими пальцами вновь, ощущает такое щемление в грудной клетке, что распасться бы сейчас в этой нежности на атомы и умереть бы счастливым, но понимает одно — ради Августа он хочет жить. — Я не знаю, как правильно назвать… Я… — прерывается сухостью кашля и нервностью сглатывания. Приходится немного перестроить тональность и громкость, поскольку от шёпота едва ли не задыхается, пару раз распевное «А» тянет тихо, только после, наконец, договаривая, очень медленно, совершенно не специально накаляя обстановку ещё сильнее. — Как назвать… чувство… когда ты… — чуть нервно усмехается, но продолжает, — готов ради человека… не умереть… а жить… как бы тяжело… ни пришлось? Когда в голове… лишь одно… без его улыбки… не будет смысла… уже ни в чём?       А Юнги и не замечает, что дышать перестал с минуту назад, если не больше, и выдыхает лишь с окончательностью речи Хоупа. Он не то чтобы все слова сразу осознаёт, они скорее смыслом внутри оседают, после чего противоречивость ощущений ломает — от искренности и тепла услышанного руки чуть подрагивают, на слабость намекая, но, в то же время, всё тело наполняется силой и уверенностью, которые позволяют сказать чуть насмешливое:       — Глупые люди зовут это любовью, — улыбается остротой уголков губ и смотрит снова прямо в глаза, затем пальцами закапываясь в мягкость чёрных волос и поглаживая чуть выше ушка. — Твой голос так прекрасен… — на это уже хотят дать ответ, но не позволяет, смещая руку и накрывая осторожностью рот. — Прошу, не говори слишком много. Меня пугает, что это тебе причинит вред и осложнения будут, — чуть морщится, но тут же снова счастье демонстрирует всем видом. — Теперь ещё внимательнее за тобой наблюдать обязан. И возьму ответственность за твои чувства.       Лёгкий поцелуй ладони неожиданностью бьёт и вызывает снова мурашки по коже, заставляя тихо посмеиваться и пояснять:       — Моя реакция на тебя такая сильная, что просто поражаюсь этому, — Хоуп поражается при этом признании больше тому, что Август умеет смущаться, чем сокровенности смысла сказанного. — И… Думаю, что понимаю о чём ты.       Хоуп чуть насмешливостью обдаёт, но ему в ответ серьёзность, заставляющая тут же нахмуриться и задаться вопросом, который лишь в глазах, а по ним уже есть умение читать, что и объясняет быстрый ответ:       — Я понимаю… Что ты имеешь в виду, сказав, что хочется ради человека жить, а не умереть за него, — после этих слов серьёзность как-то слишком резко слетает с лица, как самая хрупкая из возможных масок. Младший уже нервно смеётся от смен настроения парня своего и думает, что они этими признаниями что-то друг в друге поломали, но ему тут же поясняют очередную внезапность. — Я тоже смотрел этот фильм, Хоуп.       На мучительные раздумья уходят продолжительные секунды тишины, во время которых Юнги мягкостью губ обдаёт висок и щёку, после слыша на самое ухо хриповатое:       — Какой фильм?