Дануольский пациент

      Дауд устало трет глаза. На циферблате без десяти пять. За окном уже светает, но это не помогает, спать хочется даже сейчас, когда солнце слепит, если неловко повернуться в его сторону. До конца смены еще час с небольшим, и заместитель главного врача психиатрического отделения сети частных клиник «Колдуин.мед» надеется, что это время он проведет спокойно.       Любая мысль о движении вызывает лютое сопротивление всего организма, так что он просто сидит в кресле и не засыпает только благодаря внутренней совести и ответственности.       Стрелка часов ползёт медленной улиткой и минует пять. Дауд просматривает карточки своих пациентов, корректирует курсы некоторых и делает пометки для Аттано, который сменит его утром. Завтра понедельник, а значит он еще должен успеть подготовить список пациентов, которых рекомендует к выписке, но тут все просто.       Дауд искренне считает, что Аттано, как главный врач, мстительный главный врач, передает ему все самые сложные случаи, потому что ему уже месяц выписывать некого, комиссия не одобрит. Сам Дауд с удовольствием выставил бы Страйд, которую родня упекла сюда за то, что она подпилила зубы, озлобилась и начала прожигать жизнь не в тех, — по мнению ее родителей, компаниях. Дауд о своей подопечной знает достаточно, чтобы с уверенностью сказать, что она с такими компаниями не связывается, она их создает. Но деньги за три недели стационара уже выплачены, так что Дауд прописывает ей легкое успокоительное и укрепляющий коктейльчик с глюкозой внутривенно, чтобы она хотя бы во время капельниц сидела спокойно. Если его что-то и волнует в этой юной леди, так это то, что она так легко влилась в местное общество, которое и на полностью здоровых влияло не слишком благотворно.       Вторым, кого Дауд с удовольствием выставил вон, был бы Марк, с недавних пор пациент Аттано. И пусть у Дауда не было теперь права его «рекомендовать», он вел его лет пять, так что, как и в случае со Страйд, у него есть что сказать о нем. У несчастного мальчика Марка список заболеваний внушительный настолько, что неопытный интерн просто с ума сойдет, пытаясь разобраться, какое из них являет причиной, следствием, а какое появилось независимо от других. Марка жалели. Марку, с тринадцати лет считавшего клинику своим домом, спускали многое с рук, делали поблажки и гладили по черным спутанным прядям. Он бродил там, где другим быть нельзя, невероятным образом доставая ключи и ключ-карты, свил себе гнездо на крыше, играл в картотеке и перебирал таблетки в аптеке с загадочной улыбкой. Дауд считает это невероятным разгильдяйством — вот так позволять пациенту всякое, но его запреты каждый раз пропускаются мимо ушей. Дауд долго злился. Потом, проработав в клинике чуть больше, смирился. Он смотрел за Марком, менял курсы лечения, и ему даже удавалось добиться ремиссий, когда мальчику становилось лучше, и его отправляли домой. Дауд считал это личными победами.       А потом начал приглядываться к Марку чуть лучше.       И несчастный, больной мальчик Марк, искусно дующий губы, уверяющий всех в том, что он местный бог, умерший четыре тысячи лет назад, уже не кажется ему таким несчастным и больным. Потому что на его практике еще ни один пациент с шизофренией, манией величия и синдромом Котара не умеет так быстро переключатся между состояниями больной\здоровый. А Марк мог.       Дауд просматривает его карту, отмечает, что Аттано назначил Марку, — кто опять исправил имя в карте на «Чужой»? — курс мелипрамина и аминазина, потому что он снова стал очень активен: ходит сомнамбулой по ночным коридорам, пугая других пациентов, заставляет беспокоиться санитаров и опять стал пробираться на крышу.       Дауд хмыкает, берет ручку и мелко пишет на стикере: «Начните с 12,5 мл мелипразина. Следите за его состоянием, уделите внимание его попыткам членовредительства, этот препарат первое время действует тяжело, основной побочный эффект — навязчивые суицидальные мысли», клеит его в карту, закрывает ее и откладывает.       Голова немилосердно гудит. Дауд массирует виски, тянется, разминая затекшие мышцы. До конца смены еще сорок минут, и он начинает верить, что сегодня все будет тихо. На дешевых наручных часах пять тридцать пять, когда Дауд слышит, как по гравийной дорожке шуршат шины, скрипят ворота, которые отворяет старый сторож Самюэль. На дорогу перед клиникой выруливает машина скорой помощи, а у Дауда единственное желание — послать все к черту. Но нет, ему нужно подниматься, надевать халат и становиться ответственным лечащим врачом.       В коридоре горит приглушенный свет ночника, Рульфио осоловело с дремоты моргает и зевает во всю глотку, забывая о приличии. Дауд делает ему сухое замечание. Рульфио говорит, что в таком случае, если пациент окажется особо буйный, мистер-зам-главврача будет разбираться с ним сам. Дауд напоминает, что санитары могут обойтись и без премии. Вообще-то, это запрещенный аргумент в их перепалках, но у Дауда сейчас не то настроение.       Стефан, такой же сонный и помятый, кутаясь в форменную куртку, входит в вестибюль, бросает на ресепшн отчетный бланк. — Принимайте. Мужчина, двадцать три года, подозрение на обострение обсессивно-компульсивного расстройства, стёртые в мясо руки, максимально неудачная попытка суицида. Все как по учебнику. Вколол ему оксазепам, чтобы успокоился, так что сейчас сидит в машине, изучает стеночку напротив. Вызвал нас сам, испугался.       Дауд подписывает акт приема, определяет, — он щурится, вглядываясь в неразборчиво заполненное окошко фамилии, и не хочет даже гадать, — Томаса в третью палату и посылает Рульфио за антисептиком, бинтами и постельным бельем.       Нужно сказать Аттано, что он перерабатывает уже хронически, пусть сам берет ночные смены, раз такой ответственный.       В шесть он заканчивает со всей бумажной волокитой, сдает все в архив, и отпускает Рульфио, потому что до пересменки каких-то пол часа, он прекрасно справится сам, а жена у Рульфио такая, что миссис Морей из первой палаты покажется просто ангелом.       В шесть ноль пять утра он, наконец, доходит до своего нового подопечного.       Свет выключили совсем, солнечного достаточно, чтобы осветить палаты, но в коридорах еще царит таинственный полумрак. Возможно, виной всему был именно свет, возможно то, что Дауд не спал нормально уже трое суток, но то, что он видит откладывается фотоснимком в голове на долгие годы. Дауд не эстет, но тогда у него правда перехватывает дыхание.       Он идет по знакомому до каждого пятнышка на линолеуме коридору. Некоторые пациенты, страдающие бессонницей, или уже вставшие, тихо желают ему доброго утра. Дауд вежливо отвечает им тем же. Вот уже условно пустые седьмая и пятая, в одной должен ночевать Чужо… — чтоб его с этим, — Марк, дальше Страйд, которая, с его разрешения, ушла ночевать к анероксичке из двенадцатой. Сейчас должна быть третья. Дауд поднимает глаза и замирает, на мгновение забыв дышать.       Посередине палаты, словно освещенный солнцем лично, так невероятно окруженный светом, стоит юноша. Светловолосый, сутулый и щуплый, будто светящийся изнутри, он стоит спиной к Дауду и держит в руках почти пустой рюкзак. На секунду Дауд задумывается о том, что источай этот человек жар, он бы совсем не удивился.       Стоит моргнуть и двинуться, образ солнечного луча, окружённого ореолом, пропадает. Дауд думает, что ему правда нужно больше спать. Иначе он заселится рядом со своими пациентами, например, в тринадцатую, там всегда тихо.       Он коротко и тихо стучит, обозначая свое присутствие, и заходит. Юноша — кажется его зовут Томас — оборачивается медленно и заторможено, транквилизатор будет действовать до обеда. — Доброе утро. Я, Дауд, твой лечащий врач. Сейчас я проведу плановый осмотр, это быстро и не больно. Сядь на кровать.       Дауд говорит уверенно и спокойно, так, как говорит с любым пациентом, но перед глазами у него образ, увиденный минутой ранее.       У Томаса мешки под глазами, бледное, осунувшееся лицо, потрескавшиеся губы. Он моргает, растерянно оглядывается вокруг, потом смотрит на Дауда. — Кровать не застелена, это неправильно, надо застелить. Обсессивно-компульсивное расстройство? Дауд едва удерживается от того, чтобы вздохнуть. — Стой, если есть силы стоять. Я могу работать и так.       Дауд знает, что под транквилизаторами мыслить связно трудно, не то что стоять. Он видит, как пациент начинает нервничать, озираться по сторонам, чтобы решить проблему самому. Дауду это нравится, это значит, что пятую степень можно отметать сразу. Дауд думает, что у Томаса степень третья, может быть четвертая, но без теста не будет ни в чем уверен. Томас медленно опускается на стул около обеденного стола, Дауд приступает к осмотру. — Почему по имени? Врачей не называют по именам. — Так проще. И легко запоминается.       Потом они молчат. Дауд обрабатывает тонкие узловатые пальцы, намытые до того состояния, когда кожа не выдерживает, лопается, покрываясь язвами. Томас терпит почти стоически. Дауд думает, что, если так продолжится, у него появится любимчик.       Он фиксирует последний бинт, встает, давит зевок и собирается уходить. Сейчас сдаст Аттано пост, поспит пару часов, а дальше займется тем, что будет ходить по врачам, выбивая время в их плотном графике на нового пациента. Сейчас его нужно оставить в покое, пусть поспит.       И еще один важный момент. Обычно он таким не занимается, это задача санитаров, но раз он отпустил Рульфио придется поднапрячься. Дауд заправляет Томасу кровать, скрупулёзно собирает вещи, пересчитывает все, что было при нем, и, только закончив этот ритуал, собирается уходить. — Дауд? — наконец нарушает тишину Томас. Голос у него хриплый, говорит он с усилием, сосредоточение стоит ему больших сил. Дауд оборачивается. Видение, накрывшее его, когда он впервые увидел Томаса повторяется. Окна выходят на солнечную сторону, свет сейчас беспощадно пробивается сквозь шторы, но, если Дауда он слепит, к Томасу он ластится и обволакивает.       Дауд сглатывает. — Да? — Я привыкаю к имени. Это… нестандартно. Спасибо. — Это всего лишь моя работа. Ложись, до того, как здесь станет шумно, еще есть время.