***
– Пожалуйста, дядя Оуэн! – Нет, Люк. Тебе уже восемь. Пора бы тебе перерасти эти... детские фантазии. – Но это не фантазии, дядя Оуэн. Мои сны... они к-кажутся… – Да это же просто сны, малец. Вот мне без конца снится, что налетит песчаная буря, уничтожит наши влаговыпарители, и мы потеряем урожай. Но это не значит, что так и произойдет. Вот почему они и называются грезами, эти кошмары. Твоего отца не стало, и он не вернется. Прими это. Иди дальше. Все мы так поступаем. – Но ведь это другое. Я... – С меня хватит. Я не могу постоянно сидеть за столом и молоть языком, чтобы тебя убедить, Люк. Я устал от этого, – Оуэн положил салфетку на стол и встал. – С сегодняшнего дня держи свои сны при себе. Хватит нытья, пора бы и вырасти. Смерть – тоже часть жизни. Да, родителей у тебя нет, и это трагично, но мы с Беру о тебе заботимся. Уж прости, если это тебе не по нраву. Придется нам всем с этим как-то мириться. Люк проводил дядю взглядом и уткнулся в тарелку с грибным супом. Как заставить тетю и дядю понять, что его грезы – не просто сны, как им объяснить, этого Люк не знал. Он чувствовал, что в этих снах было что-то не просто так. Беру дотянулась через стол и взяла мальчика за руку. – Дядя Оуэн не хотел тебя обидеть, Люк. Постарайся его понять. Он расстроен и беспокоится, потому что тебе все еще снится твой отец. Ты в последнее время только об этом и говоришь. – Но это важные сны, тетя Беру! Я просто знаю это, и я... Горячность ребенка смутила Беру, и она попыталась представить, что он должен был чувствовать. Люк не такой, как все, он такой, каким был его отец. Ни Оуэн, ни она сама понятия не имели, как справиться с этой... непохожестью, и Оуэн уже начал терять терпение. То, что отец Люка, которому мальчик был предан, пусть ни разу в жизни его не встречал, потеснил его, Оуэна, непроизвольно вызывало его гнев. Она прикусила губу и опустила взгляд. Связь между родителями и детьми – это что-то таинственное, сверхъестественное. Во многом глубже любой другой. Насколько ей было известно, Оуэн все еще скорбел по Клиггу и, вероятно, никогда не перестанет. Благодаря своей особенности Люк чувствовал все острее, чем большинство, и они ему ничуть не помогали. Вынудить мальчика сдерживать дар – не самое мудрое решение, но его подсказал страх. Она не могла винить Оуэна, ведь и сама в какой-то степени разделяла этот страх. – Знаю, Люк, – сказала она, сжимая его ручку. – Я знаю, что ты чувствуешь то, что другие не могут, и я понимаю, как это для тебя нелегко. Но ты же ничего не можешь с этим поделать. Мы с этим ничего поделать не можем, – она задумчиво покачала головой. – Мы всего лишь пытаемся тебя защитить. – От чего защитить? – спросил Люк, всматриваясь в нее с такой силой, что у нее перехватило дыхание. – Однажды ты поймешь. Расстроенный Люк снова отвернулся к тарелке. – Ему... одиноко. И больно. Он злится. Ему нужно... ему нужен я, – срывающимся голосом произнес он со слезами на глазах. Беру прикрыла рот рукой и попыталась унять неожиданно дико заколотившееся сердце. Ей потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться; затем она решила проявить осторожность. – Если ты так чувствуешь, доверься этому ощущению, Люк. Может, оно тебе когда-нибудь поможет. – Как? – мальчик посмотрел на нее. – Его же… его больше нет, – слова прозвучали тихо, будто задушенные безысходной завершенностью, которую они передавали. Беру печально улыбнулась, и Люк тогда не смог этого понять. – Да, его больше нет. Но, может, и не совсем. Может, чудеса все же случаются. Глаза ребенка загорелись, и Беру не могла не подумать, как сильно они похожи на... – Ты так думаешь, тетя Беру? – спросил Люк, светясь надеждой. Откуда пришла эта надежда, даже Люк не мог бы сказать. – Да, – ободряюще улыбнулась Беру. – Когда-нибудь ты поймешь, зачем тебе все еще снятся эти сны, и тогда, возможно, ты что-то сможешь сделать. Люк закрыл глаза и глубоко вздохнул, из-за чего показался на несколько лет старше. Он будто стремился достичь источника какой-то внутренней силы, какого-то не сформированного еще внутреннего знания, но не мог. Но Беру знала, что этому мальчику суждено нечто большее, чем то, что было подвластно их пониманию. Удивительно, но Люку с тех пор никогда не снились те сны. Более того, он совершенно забыл о них на долгие годы.***
«Папа. Папа! Где ты? Почему я не чувствую связи с тобой? Пожалуйста, папочка!» – Где ты? Пожалуйста... Пожалуйста! Люк сел в своей постели, задыхаясь и в холодном поту. Через некоторое время он вспомнил, где находится, и постепенно осознал, что происходит. Он понял, что проснулся от собственного стона, включил минимальный режим прикроватной лампы, чтобы сосредоточиться в ее свете. Возвращение давно погребенных воспоминаний, теперь развернувшихся в целую цепь, было как удар под дых. Сила, ему это снилось в детстве! Он отчего-то знал, что его отец жив и нуждается в нем. Но это знание до сих пор почему-то было заперто в подсознании. Зачем? И почему это вдруг вспомнилось сейчас? Его отец жив и здоров... ведь да? В какой-то ужасный момент все показалось нечетким и нереальным. Воспоминания, даже сама жизнь. Он не мог разобрать, что было настоящим, а что было только желаемым, выданным за действительное. Повернув голову, он поспешно нашел глазами свой якорь, убедивший его, что счастье прошлого года не было бредом. Его взгляд остановился на голограмме его самого, отца и сестры, которые стояли в обнимку и тряслись от хохота. Хан корчил им рожи, делая голограмму, и, пока доделал, довел их троих чуть ли не до истерики. Молодой джедай улыбнулся воспоминанию и дрожащими пальцами дотронулся до голограммы, задерживаясь на смеющемся лице отца. Он не знал, почему тот эпизод из детства вспомнился ему именно сегодня ночью, но какой бы ни была причина, он был рад. Его обнадеживало, что он чувствовал жизненную силу отца и знал, что тот жив, даже когда в действительности этого знать не мог. Связь между ними возникла давно и тянулась к тем дням, когда ни один из них не знал о существовании другого. Это приносило иррациональную... отраду. Молодой человек опустил руку, глубоко вздохнул и, схватив край подушки, прижался к ней лицом и мысленно выключил свет. Все опасения и дурные предчувствия гасли, как страшный сон. Через несколько секунд он снова крепко спал.***
Убедившись, что сын крепко спит, Энакин вышел из темноты и подошел к кровати, с любовью глядя на мирно спящую фигуру. За окном была темная ночь, но огни Корусанта проникали сквозь полузакрытые шторы, позволяя отцу любоваться своим ребенком. Люка разбудил кошмар, и Энакин поспешил к сыну. Но стоило ему войти, как он почувствовал, что его мальчик начинает успокаиваться. Не желая, чтобы сын ощутил его присутствие, он молча стоял и ждал, пока Люк снова уснет. Раньше Энакину не доводилось видеть, как спят его дети, и он наслаждался неожиданной возможностью. Наблюдать за сном Люка было сродни чуду. От него словно исходило свечение, ясное и простое. Свет, проникавший снаружи, создавал мягкое, сверхъестественное сияние вокруг молодого человека, делая его похожим на ангела. И одна-единственная эта картина принесла ему больше покоя, чем целые часы медитации. Как страждущий, Энакин направился к этому источнику Света и подошел поближе к кровати, размышляя о красоте и невинности своего сына. Не в силах удержаться, он протянул руку и аккуратно погладил лицо сына, стараясь не разбудить его снова. Его взгляд затуманился. – Да, сын мой, – прошептал он. – Мне было одиноко. И больно. И я злился, – он проглотил ком в горле. – И мне был нужен ты. Сила, как ты был мне нужен! Люк заворочался, но не проснулся. Его голова слегка повернулась под рукой Энакина, отзываясь на прикосновение отца. Мужчине показалось, что его сердце сейчас взорвется. Очень медленно наклонившись, он нежно поцеловал блондинистую макушку и бровь. – Ты мне всегда будешь нужен, Люк, – прошептал он, вдыхая особенный, приятный запах кожи сына. – Я тебя люблю. Не бойся, малыш. Тебе больше не придется скучать по мне. Никогда не придется. Люк совершенно успокоился, когда слова слетели с губ отца и просочились глубоко в его существо, развеяв все страхи маленького сиротки. Энакин в темноте отправился к порогу, все еще не сводя глаз с сына. – Спасибо, что вернул моей жизни смысл, мой дорогой, – прошептал он, прежде чем закрыть двери.