Последнее желание

…Май, 1273… — Поговаривают, на Скеллиге нынче неспокойно, — сообщил вусмерть пьяный мужик с черной, как уголь, головой. Его собутыльники — неуклюжие да коренастые — внимали с жадным интересом. Дело было за полночь, в корчме близ Новиграда, что торчала из-под земли помятой тыквой. Весенний воздух полнился хмелем, сплетнями и байками — особое благоденствие мирного времени спустя годы изматывающей войны. Эскель сидел тут же — цедил темное пиво да поглядывал по сторонам, по-кошачьи щуря глаза. В сумраке и плаще он смахивал на затянутый тиной валун, а потому его не трогали. Деревенский меж тем с довольством отер дряблые губы рукавом грязной рубахи. Продолжил: — Поговаривают, будто ихняя рыжая баба подчинила себе какое-то чудо-юдо морское. Да так, что они, как ни стараются, а Каэр Трольде взять не могут. С неделю назад вот, во время штурма — р-раз! — откуда ни возьмись вылетает во-о-от такой грифонище и начинает жрать нильфов прямо с латами! — мужик широко развел руками для пущей правдивости. — Прямо с латами? — хрюкнул тот, что сидел напротив, худощавый и с подбитым глазом. — И клювом? — Вот те крест. — И мачту поди перекусил? Тоже клювом? — А то ж! Он вроде как тушей своей огромной на него опустился и все — нетути корабля! — Грифон размером с корабль? — усомнился второй, с перевязанной башкой и без мизинца на правой руке. — Ну так королевский же! Эскель усмехнулся, отхлебнул темного пива. Деревенские — а кое-что понимают. — А потом, поди, ведьмак прилетел на драконе и трахнул их всех в жопу, да? — паскудно загоготал третий, и ему немедля вторила вся таверна. — Ах ты, скотина пегая, неужто мне не веришь?! Я про поганое нильфское племя все слышу и запоминаю! Коли говорю, что они все подохли, псы уродливые, значит и было так! — Кончай хаять нильфов, Борода. Черные, они ж, повсюду могут быть — и не в форме даже. — А ты меня не одергивай попусту, трусливая твоя башка! — легко завелся мужик, со стуком хватанув кулаком по дубовому столу. Резная полная кружка подпрыгнула вместе с шапкой пены. Эскель вздохнул, отодвигаясь глубже в тень. Будет скандал. Точно будет. Он поплотнее натянул капюшон, пряча глаза. Быть нильфгаардским вассалом или нильфгаардской провинцией — для простого люда разницы мало. Хоть на каждом углу развешай темерские щиты с лилиями, чернолатных солдат на улицах меньше не станет. Уже прошел с немалым год, а в селеньях то тут, то там поднимали головы деревенские мужики. Поднимали в основном над кружкой в корчме, били руками по столу и себя в грудь, а как доходило до дела — падали пьяные под лавкой и храпели в три голоса. Эскель ждал рассвета, машинально прокручивая в руке крону, выигранную в карты с полчаса назад. На остальные купил пенистого, почти неразбавленного пива для себя и реданскую желудевую — для эликсиров. Тогда же, корчмарь трясущимися руками впихнул ему заказ на «чудище крылатое, лесное и дюже кровожадное». По всему выходило, что речь идет о вилохвосте. Договорились на бесплатный ночлег в задаток и сотню монет сверху за башку твари. Эскель хотел отправить в путь с рассветом, да только буйные темерские мужики его планов не спрашивали. Что станется, если они, распаленные и пьяные в драбадан, заметят чужака с желтыми глазами — было ясно. Эскель дал знак благодарному корчмарю, подхватывая с лавки мечи, и выскользнул через заднюю дверь. Свежий сумрак дохнул морозцем, обхватил за плечи проворными зябкими пальцами, да так, что Эскель мигом продрог. — Вот вам козел, господин ведьмак, — гордо насупился корчмарь, подводя куцее дряхлое животное, разбуженное и донельзя сердитое. — Таких вы еще не видывали! — И то верно. Ты зачем его до таких лет-то держал? — проворчал Эскель. — Он же деревянный будет, как подошва. Разве что шкуру над кроватью повесить. — Так это друг семьи, милсдарь ведьмак! — обиделся корчмарь. — Он однажды нас спас всех. По молодости еще. Забодал обидчика, что к нам в хату залез. Следом за ним в дверь юркнул и воткнул рога прямо в… — И теперь ты его вилохвосту на съедение отдаешь? — Так любой истинный воин предпочтет умереть в бою! Как герой! Козел скосил сердитый взгляд на ведьмака, затем обиженно поглядел на корчмаря. Поупирался с минутку для пущей важности, но под конец послушно поплелся вслед за новым хозяином. — Только ты это, ведьмак! — крикнул вслед хозяин таверны. — Не обижай моего Колокольчика! Отнесись к нему со всем почтением! — И даже похороню с почестями, — пробурчал Эскель. Еще на пригорке, на подступах к видневшемуся скалистому холму, усаженному елями и простодушными одуванчиками, Эскель заприметил следы. Земля дыбилась, взрытая когтями; была выхолощена так, будто по ней не раз прошлись кнутом или плетью, размером аккурат с толстый хвост. Следы, не прячась, поднимались дальше и уходили в подлесок. Над холмом взвились два крика: тягуче высокий, протяжный — и краткий, взъяренный. Чешуйчатое крыло, оканчивающееся острым когтем, махнуло над краешками елей и исчезло. Колокольчик взволнованно заблеял, упираясь всеми копытами и упрямо натягивая повод. — Компания, значит, — подытожил ведьмак; глянул на козла: — Прости, дружище, но твоя героическая смерть на сегодня откладывается. Привязав старичка к ближайшему дереву, Эскель споро направился на крики — поглядеть, кто нынче будет выступать вилохвосту приманкой. В роли козленка, порядком прыткого и рассерженного, нынче оказалась девица. Работа становилась проще, рассудил Эскель. Вроде как. Ведьмак быстро и отлаженно вынул нужные эликсиры из кожаной, сшитой на заказ перевязи; выпил залпом. Алхимическая дрянь обожгла изнутри, полыхнула, обескуражив на мучительные секунды. Каждый раз, как в первый. Визги птахи звучали немногим лучше визгов девицы, а после распития эликсиров и вовсе ввинчивались в мозг гвоздями. В ушах скрипело от обоюдного кряхтения, рычания, свиста клинка и… Эскель перемахнул через очередной пригорок, присел на корточки и прищурился. — А меч-то серебряный… Точно серебряный, узкий и длинный. Его хозяйка — с острыми локтями и наспех собранным в хвост волосом — скакала по поляне, чисто молодая козочка. В лучшем случае, она училась драться на большаке, в худшем — не училась вообще, но выживать привыкла и не сдаваться — тоже. Приманка, во всяком случае, из нее получалась отменная. Эскель отстегнул пряжку, сбрасывая перевязь со спины, и вытащил меч, полыхнувший синью рун; поспешил вниз, уложив вещи у подножья дерева. Дожидаться кульминации боя не стал — прыгнул, перекатом уходя от хвоста вилохвоста, коим тот разъяренно размахивал, пытаясь достать добычу и не замечая пока второго гостя. Подобраться к брюху или шее вилохвоста — задача хитрая. Недаром на них зачастую охотились по двое — и то если была цель разобрать беднягу на эликсиры. Честно сказать, спасать никого, то есть, геройствовать, Эскель не собирался, и отвлекать на себя внимание — тоже. Вилохвост, занятый неспокойным, подозрительного вида «козленочком», его вполне устраивал. Эскеля вообще устраивало все, что подразумевало его живым и здоровым. Девчонка увернулась в очередной раз, но подойти на расстояние удара не могла. Только сейчас, выкруживая чудовищу шанс на смерть, Эскель заметил рваную полую дыру у нее на животе. Он бы смог двигаться с такой под воздействием эликсиров, магии и адреналина. Правда, скорее всего, посмертно. Вилохвост же от запаха умирающего человека бесился еще пуще. Жаждал крови, клекотал, в бешенстве хлопая крыльями. Отпрыгнул назад и чуть вбок, поднимая хвост для удара — неизбежно последнего для одного из троицы. Девица вздрогнула, верно рассчитав траекторию и свои силы; с непередаваемым изумлением на лице заметила, наконец, Эскеля и совершенно потерялась, на мгновение прекратив всяческие попытки на выживание. Ошиблась. Вилохвост победно заклекотал, за что девчонка тут же окатила его бешенным ревом и бросилась вперед. Настроение она меняла по щелчку пальцев. Эскель, шумно втянув воздух, прыгнул следом, перекатившись под самым основанием хвоста; почти чудом ушел от толстенной когтистой лапы, затем от второй и оказался аккурат под брюхом драконида. Почти что лежа на спине, со всей силы толкнул меч вверх и вспорол нежное, плохо защищенное пузо. Вилохвост взвизгнул, теряя равновесие от боли и вопиющей несправедливости, разъяренно замотал хвостом и вывернул шею в предсмертном вопле. Его крылья хлопнули пару раз, как у большой курицы; он закричал снова, тоскливым гласом обозначая свою безвременную кончину и, наконец, захлебнулся. Козочка все-таки дорвалась до его незащищенной шеи.        Они сидели вдвоем, привалившись к пригорку. Вилохвост лежал перед ними. Мертвый. Завораживающая красота смерти, прошедшей мимо тебя. В очередной раз. Намного более прекрасная, чем кишки, вывалившиеся на Эскеля, когда тот уходил из-под взбесившейся, бьющейся в агонии твари. Запах стоял умопомрачительный — настоящий живительный эликсир. — Хороший удар, — сказал Эскель, чтобы что-то сказать. Ему было много лет, но он так и не научился сообщать людям, что они умирают. — Пойди к черту. Эскель хмыкнул и покачал головой. Гнев. Неплохо, но бесполезно. Девушка посмотрела в ответ холодно и злобно. Тусклый серо-зеленый цвет, побледневшие от усталости скулы и полог темных волос, измазанных то ли в пыли, то ли крови. Злобный и настороженный детеныш волчицы. — Хорошо держишься, — добавил Эскель. — Это верно, ведь я не умираю, — она подняла тонкие брови; черты ее лица хищно заострились, и только зрачки узились от боли. — Неверно. Ты не выживешь с такой раной. Умирающая хрипло рассмеялась, откинув голову с обнаженной беззащитной шеей. Кровь забулькала и начала вытекать прямо из живота, вычерняя ее ноги и молодую траву. — Перевяжи меня, — попросила, пусто глядя над головой поверженного вилохвоста. Голос дрогнул, когда она, опустив глаза, раз посмотрела на собственные внутренности и тут же запрокинула голову обратно, уставившись в безоблачное небо. — Так глупо… После всего, что было… Из-за какой-то чертовой переросшей курицы!.. — она со всей силы хлопнула ладонью по земле и ощерилась от боли. Эскель с трудом поднялся, голова кружилась от эликсиров и адреналина. Выпотрошил свою сумку в поисках прокипяченного сухого белья и принялся рвать его на бинты. Ткань трещала безнадежно и сухо, будто знала. «В конце концов, она просит ее просто перевязать. Последнее желание надо выполнять». — Я нанесу мазь, — сказал Эскель, вытаскивая баночку. Скептически посмотрел на рану размером с живот, вздохнул и пояснил: — На повязку. — Ясно, — она просто закрыла глаза, опустошенно ухмыльнулась. Перевязывать ее было все равно, что пытаться остановить собой течение горной реки. — Послушай… — Эскель. — Послушай, Эскель. Я попрошу кое о чем, и ты мне не откажешь, — она открыла ясные глаза, взглянула прямо, кривя стремительно синеющие губы. — Ты ведьмак, это ясно. Здесь неслучайно, потому как взял заказ. А я тебе помогла. Плату делить не будем, мне деньги… — она коротко сглотнула, — ни к чему. Так что… ты… ты отнеси меня в лес. Недалеко. В чащу. Там еще много таких беленьких цветочков будет… Оставь среди них и не возвращайся. Хорошо? — Хорошо. — Сделаешь? — Я же сказал, — глухо ответил он. — И вопросов задавать не будешь? — Не буду. — Раз так, значит, ни черта ты не собираешься меня послушать… — она вздрогнула, приложив руку к наливающейся багровым повязке. — Послушай, пожалуйста… Пожалуйста, оставь меня в лесу… Я тебя про… прошу. Последнее… желание. Она потеряла сознание, что в ее случае означало смерть. — Последнее желание надо выполнять, — вздохнул Эскель уже вслух и поднял девицу на руки. Она была легкой. Пустой. Тонкая рука безвольно свесилась вниз, невесомо касаясь высокой душистой травы. Цветочная пыльца оседала бледно-желтыми крапинками на мертвеющей коже. Молодость, острая и хищная — та, что крылась в худых руках и ногах — пульсировала под повязкой, уходила из тела вместе с жизнью, в то время, как он — почти столетний старик — продолжал жить. Вот уж приманил вилохвоста, так приманил. Противно. Вокруг, куда ни глянь, белеющим бархатом цвели фруктовые деревья, и терпкий сладкий запах одновременно свежо и душно забивал нос. Эскель положил ее в чаще, около старого дуба, в окружении одуванчиков и ласточкиной травы. Уже бледную, как будто высушенную. Девочка, у которой и имени-то не было. Он не стал складывать ей на груди руки, как покойнице. Счел кощунственным, пусть она и была жива так, что между жизнью и смертью не осталось никакой разницы. Стоило похоронить ее, а еще лучше — сжечь тело, дабы отвадить трупоедов. Но как сотворить такое с живым еще человеком? Который пусть и неловко, но помог ему в битве всего-то с полчаса назад? Эскель отступил, попятился, качая головой. Черт его побери. Вроде война закончилась, а смерть все идет с ним рука об руку, ведет мимо мертвецов и чужих могил. Улыбается. Он спустился с пригорка, миновал раскинувшееся между лесом и деревней поле золотистой ржи. Здесь не было ни гулей, ни накеров, ни прочей мрази, как и бывает рядом с вилохвостом. Впрочем, теперь это вопрос времени. Колокольчик недовольно ожидал его возле дерева, перетаптываясь с ноги на ногу и пощипывая подсохшую траву. Завидев ведьмака, недовольно проблеял что-то, а потом смолк, будто почувствовал и только сухо ткнулся рогатой головой в большую ладонь. Лес пел, шуршал под ногами; лес кутал ароматами трав, сверкал росой, обнимал за плечи даже там, где леса уже и не было. Правду говорят, что земля помнит. Эскель оглянулся, придерживая поводок, неуверенно дотронулся до перевязи мечей. Вернуться или… Зачем?