***
Первая, благородная Констанца, стала его женой, родила ему сына и восемь лет спустя умерла в мучениях, так и не сумев дать жизнь дочери. Любовь — редкая спутница браков по расчёту, и Бартоломео не был влюблён в Констанцу; однако уважал и ценил её ум и живой нрав безмерно, а привязанность между ними была совершенно искренней. Стань её муж герцогом чуть раньше или проживи она чуть дольше — Констанца была бы незаменима в роли супруги правителя; но этому не суждено было сбыться. Вместе с первой женой Бартоломео, казалось, похоронил и частичку своей собственной души. Первое время после смерти Констанцы он был мрачен и замкнут, а потом… Если раньше среди трёх сыновей подесты Вероны лидером по количеству любовных интрижек был средний, красавчик Альбоино, — ибо старший был верен супруге, а младший был ещё слишком мал, — то теперь Бартоломео, кажется, всерьёз вознамерился обогнать брата. Одному дьяволу было ведомо, чего он искал, — тепла ли, удовольствия ли, способа ли отвлечься и забыться или чего-то ещё, — но делал он это столь же усердно, сколь безуспешно, и череда любовниц всё росла… …пока одна из них — бойкая симпатичная служанка, что давно была влюблена в кондотьера и потому даже не подумала ему отказать, — не созналась, что носит ребёнка. Девушка была уверена, что её отправят обратно к родителям, — в конце концов, в таких ситуациях все всегда поступали именно так, — и потому была безмерно удивлена, когда её высокородный любовник не только не прогнал её прочь, но и вступился за неё перед своим отцом-правителем. Тот брызгал слюной, кричал и пыхтел, но Бартоломео стоял на своём: Донателла останется в палаццо. — Ты же не собираешься жениться на простолюдинке? — уже почти готовый сдаться Альберто тяжело дышал после очередного приступа гнева. Ему было за пятьдесят, он был тучен и нездоров; и бороться с несгибаемым упрямством сына ему не хотелось, а хотелось покоя и сна. — Нет, отец. Но она мать моего ребёнка, и я уже сказал, что не допущу, чтобы мой ребёнок рос вдали от меня. И не допущу и того, чтобы он рос вдали от матери. — Ладно, чёрт с тобой, будь по-твоему, — махнул рукой Альберто, промокая вспотевший лоб. — Но на власть этот твой… отпрыск… пусть даже не претендует! — Отец, вы всё сводите к власти, — тяжело вздохнул Бартоломео; и тихо стоявшая весь разговор в углу кабинета девушка невольно даже посочувствовала ему. — Дайте ребёнку хоть родиться сначала. Так Донателла осталась в палаццо — в роли кормилицы для собственного сына; а спустя три года родила и второе дитя. Бартоломео был с ней неизменно ласков и бережен, будто с равной себе; а о сыновьях и речи не шло — к ним он относился ничуть не хуже, чем к старшему, Франческо. Ни на Донателлу, ни на её детей даже косо посмотреть не смели, боясь гнева кондотьера; и даже суровая герцогиня Верде, не одобрявшая решения сына, но искренне уважавшая его упрямство и ответственность, не демонстрировала своего неудовольствия. Прошло несколько лет. Альберто делла Скала умер, оставив Верону старшему сыну; и лишь тогда Бартоломео, поддавшись на убеждения матери, что негоже правителю быть неженатым и иметь лишь одного истинного наследника, неохотно согласился жениться вторично. Он по-своему любил Донателлу и с радостью сделал бы её своей законной супругой, но — великие в желаниях не властны.**** Так в Вероне появилась очаровательная Онеста Савойская, проворная французская птичка с полудетским лицом и светлыми локонами, мгновенно очаровавшая всех вокруг… а в груди Бартоломео делла Скала поселилась глубокая, ничем не утолимая тоска. На Онесту он смотрел скорее как на дитя, так и не родившуюся тогда дочь, чем как на супругу; и это мучило его. Он чувствовал себя виноватым перед Донателлой и вдвойне виноватым перед покойной Констанцей, и никакие мысли о необходимости исполнять долг правителя перед народом не унимали это чувство вины. Узнали бы об этом его братья — подняли бы на смех: их, в отличие от Бартоломео, совесть вообще мучила довольно редко… Но подеста умело скрывал свои чувства, и о его переживаниях не догадывался никто, включая саму Онесту: она действительно была ещё почти ребёнком, и для неё жизнь в Вероне пока была бесконечным праздником. А что в их браке не было детей — так всего год прошёл, и герцогиня ещё так юна… всё ещё впереди! — во всяком случае, именно так считали все, кого хоть мало-мальски волновал вопрос престолонаследия. Тем более что и сам правитель, казалось, совершенно не беспокоился на этот счёт.***
— Прошу меня простить, Ваша Светлость, — нарочито формально произносит Бартоломео, быстрым шагом войдя в уже готовый к началу торжества зал и склонившись над изящной ручкой супруги. — Меня задержали… важные дела, — последние несколько часов он провёл с сыновьями, уча их верховой езде, но разве это не важнее многого другого?.. — Монсиньор, я уже начинала бояться, что вы и вовсе не явитесь на мой день рождения! — с полушутливой укоризной откликается Онеста, не в силах удержать лёгкой улыбки: уж больно комично смотрится это преувеличенно официальное выражение на лице её супруга. — Однако, раз уж вы здесь и даже не опоздали — охотно прощаю. — Благодарю Господа за ваше милосердие, — Бартоломео добродушно-иронически подмигивает ей и в который раз ловит себя на мысли, что общается с ней как с дочерью — не с женой: обходительно и вместе с тем шутливо-покровительственно. — Время встречать гостей, вы готовы, герцогиня? Только чур, первый танец мой! Боюсь, он единственный, который я могу танцевать, не опасаясь отдавить вам ног… — Разумеется, герцог, — в тон ему обещает Онеста, совсем по-детски хихикнув; а в следующую секунду выпрямляется, сразу делаясь взрослее и серьёзнее. — Первый танец я оставлю за вами. А теперь идёмте? А спустя пару часов зал заполняется людьми и музыкой. Бартоломео, станцевав три танца, — два с супругой и один с младшей сестрой Барбарой, что давно замужем и на этот приём явилась как гостья, — с бокалом вина ретируется к своему водружённому на помост сиденью с высокой резной спинкой. Начинается мореска, а этим танцем он предпочитает любоваться со стороны — тем более что посмотреть есть на что. Мать сидит поодаль, беседуя с такими же пожилыми матронами; оба брата со своими дамами — средний с женой, младший с Барбарой — уже стоят в строю остальных танцующих, ожидая начала морески; а Онесту пригласил Франческо. Совсем мальчишка ещё, всего двенадцать, но ростом уже не уступает одному из дядюшек, — впрочем, Кангранде никогда не был особенно высоким, — да и танцует весьма неплохо… так что на балу среди взрослых чувствует себя вполне уверенно. А вот младшие ещё слишком малы для таких увеселений… ну ничего, зато с утра они отлично повеселились, под надзором отца учась кататься на невысокой покладистой лошадке. А до балов ещё успеют дорасти… Раздаются первые ноты морески, лишь отчасти перекрывая голоса и смех гостей; танцующие в едином порыве трогаются с места — и подесте даже становится на долю секунды жаль, что он не с ними, а здесь, наблюдает со стороны… Но зато отсюда ему прекрасно видно всех, кого он действительно хочет видеть. В конце концов, — думает Бартоломео, обводя глазами танцующих и подолгу останавливаясь взглядом на каждом родном лице, — в конце концов… ему не о чем жалеть. Семья ведь может быть и такой, верно? Примечания: * Подеста — исторически корректное название должности правителя Вероны. ** Бас-данс — придворный танец в медленном темпе, исполнявшийся величественными скользящими шагами. *** Бранль — круговой танец с достаточно быстрыми движениями и прыжками. **** Цитата из трагедии Уильяма Шекспира «Гамлет» в переводе Лозинского (акт I, сцена 3, монолог Лаэрта). P.S. Имена действующих лиц исторически корректны (за исключением любовницы Бартоломео, чьё реальное имя осталось неизвестным), все действующие лица исторически реальны; однако их характеры и некоторые факты биографии на соответствие истине не претендуют и являются исключительно авторским вымыслом.