Буря из Прованса

Он просто появился в её жизни. Он помог разгрузить багаж с кареты, принадлежащий герцогскому семейству д’Эрсанов, и, получив плату, намеревался удалиться. Армель даже не посмотрела на него: будучи знатного происхождения, все простолюдины казались ей внешне страшными и грубыми. Она не понимала тех, кто пылал страстью к крестьянам и пускался с ними в любовные приключения, ничуть не заботясь о своей репутации. Ветер растрепал волосы маркизы, и с них упала золотая шпилька, но она того не заметила. Хрипловатый и нежный голос, однако, заставил её обернуться. — Ваше Сиятельство, — сказал голос. — Кажется, Вы обронили. Нехорошо такой ценности пропадать в руках местных доходяг, которые продадут её и купят эля. Армель обернулась, намереваясь вежливо поблагодарить обходительного простолюдина, но совершила огромную ошибку. Ясные, глубокие, сияющие голубые глаза посмотрели на неё в ответ. Разве могут быть такие глаза у какого-то носильщика на пристани? Она смотрела в них и видела свой недостижимый идеал и что-то безмерно родное, что-то, что было сущностью её души. Она думала, что в своё время её пленяли глаза маркиза де Ла Файета, так любезно пополнявшего их семейную библиотеку, всегда такого мягкого в беседе и с тонким чувством юмора. Но это не могло даже близко встать в сравнение с этим взглядом. Огонь, молния, а после ледяное дыхание зимы, кажется, прошло между ними. Армель было любопытно, почему и он смотрит так же на неё? Из страха, что маркиза прогневится на его дерзость, что он посмел к ней обратиться? Или он видит то же в ней, что и она в нём? Казалось, это длилось целую вечность. Впрочем, для взгляда это действительно вечность — целая минута. Так долго смотреть друг на друга считалось неприличным даже между возлюбленными. Мать Армель, Иолэйнд, заметила потрясение дочери. Герцогиня ничем не выразила своих эмоций на лице, однако искоса поглядывала на дочь. Когда носильщик вложил шпильку в ладонь Армель и, чуть поклонившись, поспешно ушёл, маркиза сжала в руке украшение и отрешённо смотрела вдаль. Прикосновение матери немного привело её в чувство. — Просто ты не была на балах и не танцевала с мужчинами. Потому тебя впечатляют даже простолюдины, — с некоторым сочувствием сказала ей мать, чуть сжав её ладонь. — Он не посмеет, Армель. Обычные люди нас боятся и ненавидят. Всё, что мы можем — это лишь поражать их своим величием. Мне жаль… Я бы отпустила тебя на край света с этим носильщиком, лишь бы подальше от Юрбэна… Иолэйнд говорила с дочерью на бретонском: в семье только она и Армель понимали этот язык. Это был их тайный язык, который не мог понять герцог и маркиз. Они лишь презрительно говорили, что этот язык вымрет, и его место займёт французский. Иолэйнд лишь улыбалась мужу, Юрбэну, однако своей дочери они всегда говорила, что Аристид д’Эрсан потеряет Бретань, если он встанет во главе семейства. Он не уважал традиции и язык региона, в то время как Армель всегда проявляла глубокий интерес к родному краю. Аристид не был родным братом Армель, он был чистокровным французом. Однако Юрбэн д’Эрсан, однажды увидев дочь правителя Бретани, Иолэйнд, отчаянно потерял голову от неё. Чёрные глаза и чёрные вьющиеся волосы на белоснежном лице покорили сердце герцога, и он, не боясь войны с семейством своей первой жены, бросил себя, свою власть, свою честь к её ногам. Чистокровные бретонцы, родители Иолэйнд, не дали согласия на брак. И Юрбэн д’Эрсан сам получил его, двинувшись войной на Бретань. Он также успел обвинить свою жену в прелюбодеянии и добиться развода с ней, после, однако, решив забрать сына, Аристида, с собой. Завоевав Бретань, герцог женился на своей возлюбленной. Но каково было Иолэйнд, когда её свадьба прошла в пожарище Бреста. Ещё не потухли искры и не впиталась кровь павших в землю, а она стала новой герцогиней д’Эрсан. Любовь Юрбэна была тяжела для нежной Иолэйнд: слишком темна, слишком глубока, слишком импульсивна. Однако, как она неоднократно говорила своей дочери, любовь коснулась и её сердца, но осталась смешанной с не менее глубокой ненавистью. Армель долгое время пыталась понять, что есть в сердце её отца, который, как и её старший брат, неоднократно напоминали ей, что она лишь полукровка, пусть и знатного происхождения. Юрбэн всё свободное время проводил с Аристидом, обучая его военному и политическому ремеслу. Армель же проводила дни со своей матерью, деля её мечты, увлечения и печали. Однако каждый раз, когда Иолэйнд видела заносчивость своего пасынка, в ней нарастал гнев, и она говорила, что Бретанью должна править Армель, а не Аристид. Но, поскольку они женщины, они не могут ничего поделать. Герцогиня сейчас злилась и потому, что её муж также не особо заботился о том, чтобы выдать дочь замуж и позволить ей жить своей жизнью. Более того, он пришёл в ярость, когда Иолэйнд несколько лет назад сказала Юрбэну, что Армель нужно представить при дворе, чтобы она нашла достойного спутника жизни. Герцог любил дочь жёсткой, ревностной любовью, и не мог представить, что какой-то мужчина хотя бы посмотрит в её сторону. И одновременно он злился на дочь, говоря о том, что она никак не может устроить свою жизнь. «Конечно, она будет так смотреть на этого носильщика. У моей дочери не было более достойных кавалеров, а те, что порой посещали Юрбэна, были гостями герцога, а не ухажёрами маркизы. Можно ли теперь винить её, что молодое сердце тянется к любви?» — размышляла Иолэйнд, глядя на дочь. Она знала, что ревность Юрбэна сделает в итоге Армель безрассудной и, как и её отец, она сожжёт королевства, чтобы быть с возлюбленным. — Смотри, чтобы отец не увидел твоего взгляда в сторону этого носильщика, — предостерегла герцогиня. — Если это случится, ты знаешь, что он со мной сделает. Армель вздрогнула. За её личные провинности отец всегда обвинял мать. Он обвинял ту в ненадлежащем воспитании дочери, а после смотрел с презрением на своё дитя. Маркиза каждый раз не могла сдержать слёз, а Иолэйнд всегда была воплощением холодности, замкнутости, рассудительности и сдержанности. Казалось, почти ничто не может тронуть её. Она была сожжена, а потому единственным человеком, который мог напустить ужас на Юрбэна д’Эрсана, была его собственная жена. Армель послушно отвела взгляд и постаралась не думать об этих голубых глазах. Это просто чувство, и оно мимолётно, как и все чувства в этом мире. Маркиза пошла вслед за матерью, чтобы нагнать Юрбэна и Аристида, идущих в сторону корабля «Виктуара», который сегодня должен отплыть в Америку, чтобы прославить Францию. Такое событие герцогское семейство не могло пропустить. — Смотрите-ка, выводок де Ренелей, — со смешком констатировал Аристид, и Юрбэн ответил лёгкой усмешкой на замечание сына. Однако после он возразил: — Де Ренели — уважаемое семейство, Аристид. Они правят Провансом, у них — все богатства Франции. Великолепное семейство, я бы сказал. Рауль влюбился в дочь разорившегося барона и пошёл по зову сердца, а не долга, за что я его уважаю. Только, увы, он сам пылает ко мне огромной ненавистью. — Разве д’Эрсаны не должны разбираться со своими врагами? — воинственно спросил маркиз. — Де Ренели нам не враги. Мы столпы Франции. В их руках все богатства страны, а в наших — вся сила. Объединись мы, мы могли бы свергнуть этого глупца Людовика и основать собственную династию. Но роялист де Ренель ни за что на это не пойдёт. Хотя можно подразнить дорогого графа. Как тебе его дочь, Лоретт? Говорят, она покорила французский двор. Армель, вслушиваясь в разговор отца и брата, перевела взгляд на молодую виконтессу. Нежные зелёно-карие глаза, пшеничные локоны, сверкающие на солнце, как нимб ангела… Маркиза вдруг почувствовала укол зависти как к её красоте, так и к тому, что она покорила французский двор. Отец смотрел на эту девушку как на женщину, а на неё смотрел, как… Армель не знала, как смотрел на неё отец. Но явно не так, как он сейчас смотрит на Лоретт. Если бы он позволил ей… Она бы тоже блистала при дворе, может, не затмив эту красавицу, но тоже наверняка бы покорив несколько мужских сердец. Хотя, видя то, как смотрит на неё отец, она понимала, что у неё нет никаких шансов. От матери она унаследовала только тёмно-карие глаза, оставшись копией Юрбэна. Если бы она только унаследовала лицо матери, может, отец и её любил бы крепче. Но он не любил… или Армель не могла понять, что она любима. — Она ещё ребёнок. Хочешь, чтобы я посватался к ней? — Исключительно для того, чтобы позлить графа, — слегка засмеялся Юрбэн. — А почему бы не сосватать их сыну нашу Армель? — Не трогай Армель, Аристид, она уж точно не для де Ренелей! Маркиза пыталась рассмотреть сына де Ренелей, однако её отвлекло лёгкое прикосновение к руке. Обернувшись на него, она вновь увидела перед собой эти голубые глаза. Замешательства Армель никто не заметил, и д’Эрсаны продолжили шествие. Носильщик же приложил свои запылённые пальцы к губам и взглядом поманил девушку пойти с ним куда-то. Маркиза, ощущая, как быстро забилось её сердце, повиновалась зову незнакомца, и они побежали куда-то сквозь толпу по пристани. Единственным её ориентиром была крепкая рука молодого мужчины, уверенно ведущего её за собой. Эта уверенность, эти искры во взгляде вызывали восторг девушки. Странно, что она уже доверяла ему. Оказавшись у небольшого сарайчика с корабельными снастями, мужчина отпустил её руку и пристально взглянул в её глаза. Армель неотрывно смотрела в ответ, не зная, что сказать, боясь, что слова отпугнут этого необычного человека от неё. А тот смотрел на неё так, словно он был самим королём, а она всего лишь у него на аудиенции. Взгляд голубых глаз смягчился и, ничем не выдавая каких-то иных своих чувств, мужчина сказал мягким голосом: — Я Эжен Гаррель, Ваше Сиятельство. Я знаю, что Вы можете приказать кинуть меня в темницу, а потом на плаху к палачу, но мне отчего-то очень сильно захотелось, чтобы Вы знали моё имя. — Как жаль, что для Вас моё имя не тайна. Никакого удовольствия от знакомства, — слегка рассмеялась маркиза, отведя взгляд в сторону. — На самом деле тайна. Я думал, что у Его Светлости только сын. Потому был весьма удивлён, увидев Вас в плаще герцогского семейства. В народе уже пускают всякие сплетни, потому мне бы очень хотелось развеять их, узнав Ваше имя от Вас. И, конечно, Ваш статус. — Вы подозреваете, что я незаконнорождённая? — в гневе покраснела Армель, гордо вскинув голову. — Я Армель д’Эрсан, законная дочь Юрбэна д’Эрсана, наследница его имени и его крови. И, будь я мужчиной и будь у меня шпага, я бы вызвала Вас на дуэль, Эжен Гаррель! Эжен с любопытством смотрел на эту воинственную маркизу, огонь в глазах которой, впрочем, скоро погас. Взгляд стал отрешённым, а голова опустилась. Губы тронула лёгкая усмешка. — Обо мне во Франции даже не слышали, а простолюдины смеют говорить мне, что я незаконнорождённая. Какой позор… — отрешившись от своих мыслей, Армель теперь с не меньшим любопытством посмотрела на молодого мужчину перед ней. — Для человека незнатного происхождения Ваши речи весьма… пространны. Вы образованны? Щёки носильщика слегка заалели, и он вдруг снова ощутил себя не Эженом, а самым обычным работягой, который смеет говорить с маркизой. Он ненавидел это чувство, лишающее его уверенности, лишающее его личности, заставляющее помнить, какое он ничтожество, обязанное склоняться перед власть имущими. Даже перед этой слабой женщиной, просто потому, что ей повезло родиться в знатной семье. Но, глядя на неё, он не испытывал и намёка на ненависть, как с ним обычно бывало, когда он смотрел на знатных господ и дам. Маркиза была другой, и он ощущал, что она способна его понять. — В местной церкви священники обучали детей районных старост. Я сидел на крыше и учился вместе с ними. Потом украл несколько книг и научился читать и писать. Я хотел знать о мире больше, и я добиваюсь всего, чего я хочу. Всегда, — самоуверенно и гордо заявил Эжен. Армель улыбнулась ему с лёгким прищуром: — Понимаю, месье Гаррель. Ваши глаза… Они как у короля, а не как у носильщика багажа на пристани. Сердце Эжена дрогнуло. Сама маркиза д’Эрсан считает его выше себя, назвав его королём. Он сам всегда мечтал так думать, но не смел признаваться себе в этом. Взглянув в тёмно-карие глаза девушки, которые смотрели на него так пронизывающе, словно читали его душу, он вдруг увидел её в окружении огромной армии солдат, склоняющихся перед ней. В его воображении она была в зелёном платье, расшитом жемчугами и золотыми нитями, с бриллиантовой диадемой на голове, ведущей вперёд людей к справедливости и лучшей жизни. Как она выпрямила голову, когда посчитала, что он её оскорбил! Женщины всегда смотрели на него либо с презрением, либо с послушанием. Ни у кого в глазах не было и намёка на такое величие, какое было у этой маркизы. А он встречал немало знатных дам, помогая им переносить багаж с карет на корабли. — А Вы королева, о которой, увы, не знает никто во Франции… — тихо сказал Гаррель. — Бросьте… — Армель чувствовала, что должна вернуться к семье. Более того, речи этого простолюдина вызывали в ней странное волнение, от которого она хотела бы избавиться, вновь будучи рядом со своей спокойной матерью. — Мы недооценённые бриллианты Франции, — со смешком сказал Эжен. Маркиза д’Эрсан чуть улыбнулась, намереваясь уходить, однако Эжен вновь схватил её за руку и повёл поближе к «Виктуару», который собирался отплывать. Но Армель, недовольная тем, что незнакомец проявляет своеобразную власть над ней, отдёрнула руку. -Прошу Вас, не прикасайтесь ко мне. Я ненавижу прикосновения. Любые. Нахмурившись, Гаррель ощутил смущение. Конечно, ей неприятны прикосновения грубых рук простолюдина. Да и манер у него никаких. Женщина такого статуса заслуживает изысканных ухаживаний, которые он по незнанию не может предоставить. Он должен помнить своё место. В конце концов, маркиза д’Эрсан держит его жизнь в собственных руках. Однако, когда Эжен смотрел на Армель, он тут же забыл о том, что думал прежде. Какая-то странная аура окружала дочь герцога. Она ничем не продемонстрировала своего интереса к нему, а одета была более, чем скромно: в тёмно-фиолетовое платье, расшитое серебряными и золотыми нитями, с высоким воротом, чуть приоткрывавшим шею, и с длинными рукавами с рюшеватыми манжетами. Но его дыхание непроизвольно участилось, когда он смотрел на неё. И нет, это не была влюблённость. Это было чистой воды соблазнение. Мысли перебегали от одной грязной сцены к другой, и Эжен ужаснулся этому. Он всегда считал, что мог контролировать собственные порывы. Гаррель сосредоточился на том, чтобы видеть в маркизе человека, личность, которая обещала быть если не интересной, то не такой уж скучной. Она смотрела на него с ангельски невинным взглядом, но в усмешке крылся дьявол. Какого чёрта? Она что, ожидает, что он набросится на неё? И Боже, к своему стыду, он готов это сделать. Но, даже будучи носильщиком багажа, у него, в конце концов, тоже было своеобразное понятие чести. Может, всё дело в её распущенных волосах? Никто из женщин не осмелился бы предстать так в обществе: без парика или причёски. Но она была д’Эрсан. Ей было позволено больше, чем любым другим представителям знатных фамилий. Речь Ла Файета, рукоплескания потонули, когда Армель вдруг коснулась губами его щеки. Эжен с широко раскрытыми глазами смотрел на неё, зарумянившуюся и весело засмеявшуюся: — Простите, месье Гаррель. Мне хотелось сделать что-то, что принадлежало бы только мне и было бы моим воспоминанием. Только не сочтите это приглашением к чему-то. Это просто… Однако Эжен уже не намеревался слушать дальше. Он обнял её за талию и коснулся губами её губ. Отрывисто, неглубоко, но жадно ведя ладонями по её спине. В этой толпе, прикованной к «Виктуару», никто не обратит внимание на интрижку простолюдина и маркизы. — Гаррель, где тебя носит?! Крик начальника порта отрезвил Эжена и, отступив от Армель, тот, промямлив что-то, начал боязливо оглядываться по сторонам. У них оставалось последнее мгновение. Гаррель ожидал увидеть испуг в глазах маркизы, но та, похоже, восприняла происходящее как какую-то игру, и весело рассмеялась. — Мы ещё встретимся, мадемуазель… Я очень надеюсь на это… Всё ещё весело посмеиваясь, д’Эрсан лишь помахала рукой скрывшемуся в толпе носильщику багажа, который сейчас получит нагоняй от начальника порта. А после она, наконец, обернулась на «Виктуар», готовящийся к отплытию. Корабль уже лениво заскользил по волнам, как вдруг Армель почувствовала на себе слишком пристальный взгляд. Какой-то офицер. И, хотя она толком не могла разглядеть его лица, поскольку ветер постоянно трепал его светлые кудри и «украшал» ими лицо военного, маркиза кожей ощущала осуждение. Проклятые моралисты. И ведь всегда найдётся один, кому будет интересна чужая жизнь. Решив поиздеваться над этим блюстителем морали, Армель приложила палец к губам и подмигнула мужчине на «Виктуаре», надеясь, что он сохранит молчание. Впрочем, сейчас ей было всё равно. Пусть её отец знает, что она способна привлечь всякого, если захочет, и обустроить свою жизнь. Равнодушный взгляд офицера с корабля уверил маркизу д’Эрсан в том, что он в ближайшем будущем забудет об этом инциденте. Мимо неё прошёл Эжен, гружёный багажом какой-то знати, ожидающей другое судно. Напрягшись, он всмотрелся в отплывающий «Виктуар». — Кое-кто нас видел, да? — беспокойно спросил носильщик. — И что с того? В Америке он благополучно забудет об этом, — равнодушно бросила Армель. — Но это виконт де Ренель. Не самый лучший свидетель. — Мой отец не поверит ни слову, сказанному де Ренелями. Это убогое семейство постоянно хочет попортить нам жизнь. Думают, что деньги решают всё. Уверена, их сын первым сдохнет в этой экспедиции, и поделом ему. — Откуда столько жестокости в маленькой маркизе? — иронично спросил Эжен, возмущённо глядя на девушку. Армель лишь усмехнулась: — Знаешь ли, что отличает сильного от слабого? Сильный не беспокоится о мнении каких-то убогих дураков. Они просто делают, что должно. Де Ренели постоянно распускают о нас слухи перед королём. К счастью, Его Величество достаточно умён, чтобы не слушать этих безумцев. Мой брат, Аристид, считает, что этому графскому семейству стоит преподать урок. Сжечь Тулон, разграбить его. Но я согласна с отцом, хотя и понимаю брата. Если бы мы пошли на них войной или ещё как-то решили бы напакостить в ответ, то это означало бы, что д’Эрсаны признали в де Ренелей равных себе. Да никогда этого не будет! Это графское семейство ещё будет унижено. — А что, если пренебрежительное отношение к ним и их недооценка приведёт, напротив, к падению д’Эрсанов? — спросил Гаррель, задумчиво нахмурившись. — Пока жив хоть один д’Эрсан, де Ренели всегда будут ниже их. Их дело — служить нам. Не более. Эжен усмехнулся: — Весьма самоуверенно. Но, видишь ли, виконт отплывает в Америку не просто так. Я уверен, что он хочет набраться боевого опыта. Если вражда ваших семейств настоящая, то герцогу стоило бы помешать этому. — Как я уже сказала, де Ренели — не потомственные военные, в отличие от нас. Они фермеры. Так что высока вероятность, что виконт один из первых погибнет на чужбине. Но даже если нет… Вступить в бой с достойным противником всегда интересно. Но мой отец или брат всё равно будут сильнее. — А если бы последней д’Эрсан были Вы? Вы умеете драться? Знаете о военной стратегии? — В нашей семье женщин не обучают таким вещам. — Значит, у виконта есть щанс выиграть. Армель разъярилась: — Если Вы так любите де Ренелей, то уплыли бы вместе в чёртовым виконтом! Даже если последней д’Эрсан буду я, это графское семейство будет служить мне! Не знаю как, но будет! Память крови сильна во мне. Мой отец — величайший полководец Франции, а моя мать — потомственная бретонка, знающая немало кельтских обрядов и северных традиций. Я не Армель, я д’Эрсан, я и есть моя семья, и моя кровь сама направит меня. Ярость герцога известна. Я способна сокрушать даже ею. Без войск! Эжен хотел было рассмеяться этой несколько наивной речи, но истинная ярость, охватившая маркизу, произвела на него впечатление. С ней будут считаться. Определённо будут. А если он приблизится к ней, то и его мнение станет очень весомым. — Если я сделаю Вас королевой, пообещайте, что я стану Вашим генералом, и не будет при Вас никого выше меня? Армель, остыв, рассмеялась: — Боже, титул королевы мне и в ином мире не светит! — Пообещайте мне, мадемуазель… — Что ж, обещаю… — улыбнулась маркиза. Безусловно, мадемуазель д’Эрсан лукавила. Дочери герцогов редко выходят замуж даже за графов. Она знала, что должна стать королевой, рано или поздно. Отца не устроит меньшее: её не посватают даже другому герцогскому семейству. Хотя, с другой стороны, отец пока не спешил делать свою дочь королевой. Не то, чтобы Армель была амбициозна и жаждала власти. Ведь королевы — это атрибут королей, украшение их двора, и она понимала своё место. Однако в глубине её души жило какое-то тёмное чувство. Она мечтала выйти из тени, она мечтала показать всем, что может управлять страной не хуже самого обученного короля. Слова носильщика багажа пробудили в ней столько потаённой ярости, скрываемой годами, что девушка просто не могла дышать от волнения — таким огнём она была поглощена. Маркиза решила, что, даже если она не научится драться, остальные искусства она постигнет. Она научится красноречию, она познает военную стратегию и тактику, она освоит политические тонкости, законы, экономику. Она докажет герцогу, что она — соперница Аристида. И пусть отец не видит в ней женщину. Она сделает лучше — заставит отца бояться её. Видеть в ней властителя, каким был он сам. При мысли о том, что Юрбэн д’Эрсан однажды побледнеет, увидев свою дочь, Армель злорадно рассмеялась. Мысленно поблагодарив Эжена Гарреля за такое вдохновение, она направилась в сторону семьи. Однако, добравшись до матери, маркиза поняла по её напряжённому взгляду, что она знает, чем всё это время занималась дочь. Армель снова вздрогнула, и её решимость вновь рассыпалась в прах. Кто она такая, чтобы бросать вызов отцу и брату? Смысл её жизни — в покорности и послушании. Ей отчаянно захотелось, чтобы Эжен снова держал её за руку. Так отчаянно, что на глаза маркизы навернулись слёзы. — Прости меня, мама… — шепнула Армель, зажмурившись. Вот что случается, если она даёт волю чувствам. Все вокруг начинают страдать. Иолэйнд не стала утешать дочь, лишь молча глядя на неё. В глубине души какие-то струны, составляющие основу личности герцогини, оборвались. Она всё видела. Она верила Армель, что та не позволит эмоциям навредить их семье. Маркиза унаследовала и рассудительность матери. Но Иолэйнд ощущала боль дочери, как свою собственную. И ничего не могла сделать для её счастья. Они всего лишь женщины великого семейства д’Эрсанов. Вслух Иолэйнд сказала только: — Забудь обо всём, что произошло. Ничего не существует. И никого. Только мы с тобой, Армель. Только мы с тобой. Маркиза кивнула, и её лицо приняло бесстрастное выражение. Она снова и снова повторяла слова матери в голове, пока и в мыслях, и в чувствах не остались только они. Но, когда её пальцев еле ощутимо коснулись, Армель взволнованно обернулась, надеясь вновь увидеть Эжена. Однако надеждам не суждено было оправдаться: за руку её взял Аристид. Жест был предостерегающим. — Отец очень зол, — объявил маркиз, искоса поглядывая и на Иолэйнд. — Прошу вас учесть это в общении с Его Светлостью. И не принимать его гнев на себя и близко к сердцу. — Конечно, дорогой Аристид, — равнодушно ответила Иолэйнд. Маркиз поклонился обеим дамам, продолжая держать руку сестры в своей, глядя на неё пристальнее обычного. На мгновение у мадемуазель д’Эрсан возникло ощущение, что брат беспокоится о ней и мачехе. Когда на них стал надвигаться герцог, шелестя полами плаща, Аристид вдруг закрыл собой и Армель, и Иолэйнд, напряжённо сжав рукоять шпаги. Сердце маркизы беспокойно забилось: такое поведение брата могло означать лишь одно — Юрбэн д’Эрсан охвачен смертельной яростью. И теперь брат и сестра, никогда прежде не бывшие близки, вдруг словно стали едины. Армель положила ладонь на плечо маркиза, шёпотом поблагодарив его за то, что он решил защитить их от гнева герцога, если он обрушится на них. Аристид искоса посмотрел на сестру, их тёмно-карие взгляды на мгновение встретились. Мужчина лишь коротко кивнул, более не посмотрев в сторону женщин. Его внимание было сосредоточено на отце. Взгляд герцога метал молнии, а лицо слегка раскраснелось. Дойдя до своей семьи, он гневно сплюнул: — Бестолковый идиот! Просто ничтожный дурак! Людовик поплатится. За всё поплатится. Я сам заставлю его заплатить! — В чём дело, Юрбэн? — спросила герцогиня, медленно идя в его сторону, готовая усмирить бурю. Аристид раздражённо сжал кулаки. Куда она лезет? Зачем сама навлекает на себя гнев отца? Он же стоит между ними! Хорошо, что хоть Армель принимает его защиту, и сестре достаёт мудрости на это. А её мать — гордая, глупая женщина! И что он нашёл в ней?.. — С Францией случился Людовик! — взревел старший д’Эрсан. — Впрочем, уже который раз с Францией случился Людовик! Но этот… ты знаешь, что наша страна обанкрочена? И вместо того, чтобы хоть как-то помочь обнищавшему народу, он тратит последние деньги знатных семейств. Мало было поддержки революции в стране за океаном, которую пока и страной-то не назвать. Жалкая колония. Так теперь он решил на последние деньги Франции, сосредоточенной в руках знати, начать там войну. Этот романтик Ла Файет только и счастлив потратить деньги. Но это было ожидаемо. Присутствие отпрыска де Ренелей в этой кампании убедило меня, что у единственного, как мне казалось, разумного семейства, всегда знавшего цену богатству и народу Прованса, тоже отняли мозги. Мы остались одни в этой политической интрижке. Я надеялся, что хотя бы Рауль, пусть он меня и ненавидит, поможет остановить безумства Людовика! Но ему оказалось важнее отлизать задницу королю! Проклятый роялист! Юрбэн кипел от негодования и от недальновидности правителей Франции. Слегка остыв, он холодно сказал: — Отныне д’Эрсаны сами по себе. Любое иное знатное семейство — наши враги. Но с нами будет народ. И мы защитим Францию. Или хотя бы Бретань. Или хотя бы часть Бретани. Но защитим. Семья молча смотрела на герцога, в глазах которого светилась непоколебимая решимость. Он смотрел на отходящий «Виктуар», который теперь был лишь маленькой точкой на горизонте. Медленно развернувшись, он протянул руку и тихо сказал: — Армель, подойди ко мне. Маркиза вздрогнула, и её волнение передалось брату. Он всё ещё заслонял её собой. Они переглянулись, у обоих во взгляде был беспокойный вопрос: что же нужно герцогу? — Подойди ко мне, — повторил просьбу Юрбэн, протягивая руку дочери. Армель медленно, словно во сне, направилась в сторону отца, сжав его ладонь своей похолодевшей от волнения рукой. Герцог пристально смотрел на дочь, словно впервые в жизни увидел её. После, притянув её к себе поближе, сказал: — Д’Эрсаны не могут доверять никому, кроме своей семьи. Другие отцы сочли бы меня безумцем, однако ты, Армель, ещё долго не выйдешь замуж. — И меня позвали лишь для того, чтобы объявить о моём ничтожестве в очередной раз? — ровным голосом, но при этом полным желчи, спросила девушка. Отец строго посмотрел на дочь, но она не отвела взгляда. Сколько можно обращаться к ней, как к какому-то неодушевлённому предмету? Сколько можно ей прятать свои чувства? Армель злилась, что она не может по-настоящему показать свой гнев. Лишь спокойный голос, который не донесёт до герцога всю горечь, что она испытывала долгие годы. — Нет, Армель. Я позвал тебя потому, что намерен обучать тебя так же, как и Аристида. За исключением фехтования и иных видов владения оружием. Я убеждён, что женщина может остановить войско одним лишь взглядом, когда мужчинам нужны клинки и порох. Твоей матери однажды это удалось. Юрбэн обернулся к Иолэйнд и улыбнулся ей особой улыбкой, в которой было восхищение и, как ни странно, нежная любовь. Но, что ещё удивительнее, герцогиня ответно улыбнулась мужу. В улыбке матери Армель увидела такую же нежность, а ещё покорность его власти, которую он заслужил множеством сражений за неё. Однако слова отца взбудоражили маркизу. Она станет равной Аристиду. В ней признали если не женщину, но члена семьи, которому доверяет герцог. И который будет на войне вместе со всеми, если она начнётся. Армель даже боялась радостно улыбнуться от этой вести: вдруг отец передумает, увидев её счастье? Скрывая от него чувства, мадемуазель д’Эрсан обернулась к брату и матери. Аристид дерзко и одновременно гордо усмехнулся, глядя на сестру. Он вновь коротко кивнул, с одобрением. Брат верил, что Армель достойна такой чести. Иолэйнд же грустно смотрела на дочь, но вымученно улыбнулась ей, видя, что та была счастлива от предложения Юрбэна. Герцогиня снова пожалела свою девочку: её муж настолько деформировал сознание Армель, что всё, о чём она мечтала — получить одобрение хотя бы одного мужчины в жизни. Если бы маркизу представили при дворе, если бы первая любовь, красота Версаля, лунные ночи и пылкие признания смягчили её сердце, разве подумала бы она о том, чтобы изучать военное дело? Нет, нет… Но её Армель не знает иных мужчин, кроме отца и брата, всю жизнь помешанных на войне и политике. И, как и положено законами выживания, она считает, что впечатлить мужчин можно лишь тем, чтобы сражаться плечом к плечу с ними. Ни Юрбэн, ни Аристид не понимали, что губят в Армель женщину. Они ломают её жизнь своими амбициями. В мире больше нет безумцев, похожих на её мужа и пасынка. Как же её дочери обрести счастье, если она не знает, что такое мужская ласка, галантность и обходительность? А ведь она заслуживает этого. Разве её дитя хуже той же Лоретт де Ренель, покорившей французский двор? Иолэйнд снова наполнилась горькой ненавистью к герцогу. Как же сложно жить с человеком, которого безумно любишь, но так же сильно ненавидишь. Герцогиня сжала кулаки. Она должна помешать Юрбэну и Аристиду сделать из Армель несчастное существо, жаждущее лишь их одобрения. Её дочь должна знать себе цену. Иолэйнд смотрела на то, как начальник порта кричит на своих носильщиков. Она снова заприметила того голубоглазого юношу, что преподнёс Армель упавшую с её волос шпильку, а позднее похитил её на несколько мгновений. Постукивая веером по рукам, женщина приняла решение: она наймёт его к себе на службу. Пусть он будем рядом с Армель. Да, он простолюдин, но это единственный способ дать дочери возможность остаться собой в череде экспериментов отца и брата. Возможно, Армель будет больно. Но она должна пройти через это. Иначе она станет безвольным солдатом в руках манипуляторов. А у её дочери нежное сердце. Оно должно быть открыто хоть для кого-то. Пусть даже для простолюдина. — Не этого я хотела для тебя, милая… Не этого… — сокрушённо шептала самой себе Иолэйнд. Но что ещё остаётся делать? Юрбэн сам сказал, что все знатные семейства — их враги. Значит, простолюдин подле дочери не самый плохой вариант. И для её сердца, и для её безопасности. — Что ты планируешь делать, отец? — спросил Аристид. Юрбэн небрежно усмехнулся: — Я собираюсь стать королём.