Моими глазами

Перед глазами была только она. Строгая, циничная, холодная. Неприступная. Она — тьма. И её Валя могла и умела потрогать. Очертить неслушающимися руками контуры. Ощутить под прикосновениями пальцев текстуру: все трещинки, все поры, неровности. Валя дружила с ней, доверяла ей, больше не боялась её, как это было в детстве. Потому что тьма — это всё, что она могла видеть вот уже полгода. Валя познакомилась с ней после ужасной аварии, которая едва не убила её. Которая сделала её подругой тьмы. Антонова пришла в сознание на третьи сутки. Почувствовала, что живая, хоть и переломанная во всех местах. Писк аппаратов говорил, что она в больнице, и сулил выздоровление, дорогу в светлое будущее. Но кошмар не закончился. Он затянулся. Им заволокло всю жизнь, что была до. Валя ослепла. Осколки разбитого лобового стекла, словно дождь, осыпались ей в глаза и ослепили. И она думала, что навсегда. Ведь врачи деликатничали, не давали никаких прогнозов. Она перестала принадлежать самой себе и стала заложницей своего физического недостатка. Своей инвалидности, которую ненавидела. Глупая ирония, когда глаза есть, а видеть ими невозможно, разрушила всё. Она разрушила Валю, её жизнь, её семью. Степан ушёл через два месяца после случившегося. Он просто не смог выдержать морального давления, которое оказывала на него жена. Беспомощная во всех отношениях жена. У него тряслись руки, срывался голос, трещала по швам голова, но он ничего не мог сделать. На него, как коршуны, со всех сторон слетались мысли: это на всю жизнь, он теперь привязан. Он стал таким же заложником, как и сама Валя. Степан признал, что слабый, признал своё поражение. И ушёл в закат, бросая. За Валей ухаживали дети, за которыми ухаживала мама Антоновой. Все жили в одной квартире. Лера с Кристиной до тошноты успели надышаться запахом лекарств, а он, казалось, даже в одежду и кожу впитался. Юрка замучился среди ночи подрываться, вне зависимости от того, нужно было что-то Вале или нет. А её мама выплакала все слёзы. Ночами. На кухне. Она молча глотала их, пока все спали. Просто потому, что не хотела давать знать, что тоже не справляется, что тоже слабая. И если Валя не могла увидеть этого вообще, то дети рано или поздно могли прочитать в глазах. У всех, как у одного, болела душа за ту, которая в миг лишилась всех красок. Сама Антонова совсем не плакала и не имела привычки жаловаться. Думала, что не имеет права, чедь бывает хуже. Бывает, что после таких аварий не встают, умирают, а она-то — выжила. Вместо всего этого Валя часто проигрывала в своей голове разные события, моменты прошлого. Важные и не очень. Просто для того, чтобы не забыть лица, не забыть предметы. То, как они выглядят с одного или другого ракурса. Больше всего она боялась, что однажды память даст сбой, подведёт её. И тогда она останется в кромешной темноте, в тотальной пустоте. У неё не будет воспоминаний даже о том, на кого похожи её собственные дети. Практически тогда же к воспоминаниям Вали добавились ещё какие-то. Они были лишь обрывками, вспыхивающими в нелогичном порядке. Но всё сводилось к одному — женщина. Она видела женщину, но не видела лица. Разве что глаза. Очень глубокие, выразительные. Зелёного цвета глаза. Настолько зелёного, каких лесов в центральной полосе не встречается. Валя, не имеющая зрения, могла отчётливо видеть — эти глаза, смотрящие в душу. Все детали: ресницы, прорисованные гуашью, чернющий зрачок, в котором можно отражение мегаполиса разглядеть, застывшие в уголках слёзы. Капельки, блестящие в лучах. Капельки, символизирующие боль. Во всяком случае, для Вали. Только немного позже Антонова отличила реальность ото сна и поняла, что всё это ей снилось. Загадочная женщина была обычным плодом воображения, которое, однако, продумало её в мельчайших деталях. А ещё через время у картинки появился звук. Плавный, ажурный голос напевал что-то на плохо знакомом Вале с института английском и небрежно посмеивался. Как ни старалась, на утро она не могла вспомнить ни слова. Что уж говорить о целых строках и четверостишиях. Антонова жила от сна ко сну, ждала встречи с нетерпением, с благоговением. Она даже придумала называть незнакомку «Мои глаза». Потому что она будто помогала Вале видеть мир посредством своего зрения. Её глазами, которые смотрели в том же направлении, что и сама Антонова. Тут же женщина перестала бояться, что когда-нибудь забудет, чем наполнялось окружение. Она знала, что незнакомка всегда поможет. Что она появится в самый нужный момент. Знала и верила. // Мора собирала свои вещи с заботой, с трепетом. На каждом дизайнерском платье разглаживала мельчайшую складку, даже в чемодане сортировала их по цвету и материалу. Айлс не брала много, только самое нужное и самое любимое — что не было одним и тем же. Она прекрасно знала, что и Джейн, и Анжела присмотрят за домом, присмотрят за вещами. А если им вдруг потребуется особый уход, Мора непременно позвонит своей маме, которая для дочери сорвётся с выставки или прилетит из командировки. Мора не боялась уезжать из дома. Ей было немного грустно, что приходится всё вот так бросать. Но какие-то толики сожаления отпадали сразу же, когда она вспоминала: она сама согласилась. Она сама подписала контракт. Она сама нашла и выбрала место, которое ждало её. И которое ждала она. К тому же, последние месяцы в Бостоне были для Моры невыносимыми. Она не понимала, жара ли на неё действует или она просто устала от всего. От одних и тех же людей, от одинаковых картин, от одинаковых звуков. Когда пресыщаешься, наверное, обязательно сбегаешь. Но Мора не сбегала. По крайней мере, она бы не назвала это побегом. Она же нашла работу, нашла жильё. Это, по сути, переезд. Сбегают обычно туда, куда глаза глядят. Она же едет туда, куда ведёт сердце. Зовёт, кричит. И ночами не спит, потому что неистово болит. Айлс не могла определить, за кого и почему оно так болит. Но здравый смысл, те крохи здравого смысла будто были уверены, что с переездом всё изменится. Что с достижением конечной точки своего путешествия она достигнет и мира в себе. В голове, в сердце. Мора складывала вещи, которые понадобятся в первые пару недель. Она решила, что остальное можно будет купить уже потом. Она ведь не в деревню едет. Да и на шопинг в чужой стране она так и так собиралась найти время. Выгрызть зубами, если потребуется. Когда на телефон пришло сообщение о подтверждении её полёта, Мора немного успокоилась. Билеты были заказаны в последний момент, и она боялась, что закон подлости не обойдёт её стороной и что-то пойдёт не так. Но нет — всё прошло прекрасно. Присаживаясь в кресло, Айлс представила, как послезавтра поднимется по трапу самолёта, попросит стюардессу не беспокоить её до приземления и покинет родную страну. На каких-то жалких два месяца, которые определённо стОят этого. Мора улыбнулась своим мыслям. Дурацкий спазм в груди резко перестал беспокоить, а тело расслабилось.