останься до утра

       «Невыносимо», — крутится в голове у Сынмина, пока он всю репетицию наблюдает лишь за одним человеком. Прямо глаз не сводит, будто дыру сделать хочет. Хотя многие так и думают: лавхейтовые отношения в их духе. Проблема в том, что для Кима это уже очень давно не просто дурачество на камеру. Он ломает себя, чтобы этого никак не показывать. Он же просто надоедливый младший, чьи выходки привыкли терпеть.       А для него каждое объятие как подарок. Сердце сладостно сжимается от каждого, а болезненно — когда оно подарено кому-то другому. Ладошки потеют, будто он тупой подросток, когда Со рядом, и хочется творить бессмысленные вещи. Чтобы думал о нем, а не о других. Уделял внимание ему. Еще немножко.       Последние дни горло жестоко саднило, а вдохнуть полной грудью было тяжело. Часто срывается, часто видит обеспокоенные взгляды одногруппников, ведь раньше такого не было. Первое время было предположение, что это бронхит, пневмония, и парень послушно закидывался лекарствами от горла и пил лечебные чаи.       И сейчас остается только наблюдать за тренировкой других, пока сам давишься порывами сухого кашля. Будто гортань сжимает тонкая сухая рука и не дает полностью вздохнуть. Хёнджин часто крутится рядом, предлагая что-то принести, но Киму важно одно: он ловит на себе взволнованный взгляд чанбиновых темных глаз. Он не хочет заставлять его переживать, но ничего с порывами сделать не может.       После очередного приступа кашля на руке остается лепесток. Маленький, голубой… Василек. Ким недоуменно моргает, не понимая сразу, и чуть хмурится. Время шло к зиме, какие васильки… Откуда? Бред.       Неожиданный рывок вверх и в сторону заставляет встать. Хёнджин тащит его к выходу поспешно, а на лице его читается только переживание.       — Лепесток? — Вопрос с ходу; было видно, что Хван знает, о чем сейчас пойдет речь. И это не хорошее.       — Да… Василек. — В глазах напротив мелькает грусть. Старший сжимает его руки, а после и вовсе обнимает.       И если бы не его вид, то Ким бы счел его сумасшедшим после всей истории про ханахаки. Цветы в легких. Такое вообще бывает? Разве что в фанфиках, но они-то не там. Никогда не бывает так, как в фанфиках.       Сынмин покивал лишь, не особо веря, заверил, что все с ним будет хорошо, и вернулся обратно, довольно быстро забывая.       А через пару часов еще лепесток.       На следующий день лепестки с кровью.       Через неделю он просыпается от того, что давится и задыхается из-за этих чертовых цветов во сне.       «Так не бывает», — думает Ким. Ночь, ванная комната, он опирается на раковину полную лепестков и пытается отдышаться. Это невозможно стало игнорировать. Но и поверить было трудно.       Сидя на холодном кафеле, парень крутит между пальцами голубой лепесток. В голове лишь то, что он никогда бы не подумал, что у Чанбина любимый цветок — василек. Да и вообще что он есть. Такой простой… Так подходит Со.       Киму приятно чувствовать заботу от него. В такие моменты казалось, что боль и вовсе пропадает, что ханахаки ему и вовсе приснилось. Каждое трепание по волосам делало лучше. Каждый обеспокоенный взгляд и стакан воды. Если бы.       Каждый вздох сопровождается болью. На репетиции лепестки приходится чуть ли не глотать, чтобы продолжать петь, хотя диафрагма уже поросла голубыми цветами, и это чувствовалось. Голос срывается, кашель не прекращается, а петь с забитым кровью и цветами ртом невозможно.       Когда лепестки грозятся вылететь с новой партией, Ким просто выбегает из зала под обеспокоенный взгляд каждого. Хёнджин бежит за ним и молча помогает избавиться от улик.       — Когда ты скажешь ему? — Он интересуется, присаживаясь напротив ослабшего тела.       — Я не хочу, — хрипло отзывается Ким и шмыгает носом, когда друг начинает стирать кровь с его лица. — Он будет чувствовать вину. Хотя виноват тут только я.       — Твоей вины здесь тоже нет. — Хван убирает взмокшую челку со лба парня и тянет на себя, чтобы помочь встать. В его взгляде столько понимания, что от такого передергивает. Ким хочет спросить, но не решается, опуская взгляд. Старший продолжает: — Я отведу тебя. Им напишу, чтобы не ждали.       — Спасибо.       — Не за что. Пообещай, что поговоришь с ним.       — Не могу.       Из комнаты Сынмин больше не выходит. Ванная-кровать, и обратно. Хёнджин где-то раздобыл медицинскую справку и не пускает даже Бан Чана, который как бы возмущен, ведь лидер, но вскоре сдается, слыша, что Ким не готов кого-либо видеть. И это действительно было так.       Парень не чувствовал ничего кроме боли и тоски. Цветы застревали в горле, и он пару раз пытался их вырвать с корнем, но это было невыносимо больно. Тоска поглощала, ведь он не видел никого кроме Хвана. Тот был более чем отличной компанией, но смех друзей за стенкой раздражал желание выйти из этих четырех стен. Пару раз почти вышел, но поток лепестков, подступивший к горлу, напоминал о его положении.       — Он приходил сегодня. И вчера. Он переживает, — говорит Хёнджин, откладывая телефон и поворачиваясь набок: он лежал рядом с Кимом и гладил его по спине с каждым приступом кашля. Это никак не помогало, но давало ощущение нужности и поддержки.       — Как и все, — глухо отзывается Сынмин, тихо вздыхая.       — Скоро васильки тебя убьют. Я не хочу этого… — Хван почему-то обнимает очень крепко, как никогда, и Ким опускает руки на его, как-то обессиленно отвечая:       — Я тоже. Но я ничего не могу с этим поделать.       В этот день особенно плохо. Глаз сомкнуть не получилось, кашель такой громкий, что несколько раз приходил Чан и в последний тянул с собой тяжелую артиллерию — Уджина, который тоже был весьма обеспокоен. Сынмину пришлось взять себя в руки и показаться, замотавшись по глаза в шарф. Он болеет, никакого ханахаки, просто жестокий бронхит. И пускай оба старших остались недовольны таким ответом, выхода не было, как оставить больного и дать ему отдохнуть.       А утром пришел Чанбин. С горячей чашкой чая, любимым печеньем Сынмина и легкой улыбкой на губах.       — Что врач говорит? — интересуется он, присаживаясь на соседнюю кровать.       Ким прижал к груди колени, обнимая их, и прятал лицо за шарфом, чувствуя, как грудную клетку распирает от голубых цветов.       — Тяжелая форма бронхита, постоянный отдых и лекарства, — как мантру повторяет парень, стараясь не смотреть на Со.       — Ясно. Ребята по тебе соскучились…       Старший говорит необычно много. Сынмин слушает его глубокий с хрипотцой голос, не особо вдумываясь в смысл слов, и думает, что скоро не будет такой возможности. От подобных мыслей на глазах стоят слезы.       — Тебе кто-то цветы приносил? — вырывает из мыслей голос старшего рядом, и Ким вздрагивает, понимая, что тот нашел лепесток. — Ромашка? Ты любишь ромашки? — Тот улыбается, а у Кима сердце обрывается, когда он видит белый, а не привычно голубой.       Да, он очень любит ромашки.       За два часа наедине Сынмин успевает многое прокрутить у себя в голове, а самого себя накрутить до такого состояния, что приходится вздыхать очень коротко. И это не из-за полного горла лепестков, а переживаний и ненависти к себе. Как он раньше не заметил? Как долго Хван с этим живет?       — Почему ты мне не сказал? — надрывающимся голосом шепчет Ким, остро посмотрев на вошедшего парня, и показывает лепесток ромашки на руке.       Хван, до этого в приподнятом настроении, сразу теряется, и улыбка его меркнет. Он топчется на пороге, а потом с тихим вздохом закрывает дверь и подходит ближе:       — Вероятно, по той же причине, что и ты. — Он пожимает плечами, улыбаясь неловко, а Ким опускает взгляд.       — Как давно?       — Третий месяц… — и, словив удивленный взгляд, спешит добавить: — И я говорил, что каждому индивидуально. Видимо, твоя любовь к Чанбину крепнет слишком быстро…       — Ты не можешь говорить об этом так спокойно. — Сынмин закрывает лицо руками и не отстраняется, чувствуя объятия. — Прости.       — Ты не виноват.       Долго такое количество лепестков скрывать не получается, хотя бы от Бан Чана, который был слишком внимательным. Он поджидал Сынмина в комнате, пока тот еле плёлся обратно из ванной, и встретил его очень строгим взглядом:       — Почему я узнаю об этом так поздно? Я лидер или просто чувак, который иногда приходит покричать? Два партизана, чтоб вас! — сквозь зубы говорит он, дёрнув сидящего рядом Хёнджина за ухо. — Сколько недель и какая стадия?       — Пять, цветы добрались до гортани, — смиренно отвечает Ким, буквально падая на свою кровать.       — Кто?             Молчание; младший отвернулся к стене, обнимая подушку. Сегодня боль была в разы сильнее, кашель был почти каждую минуту, и сил в его итак ослабшем теле почти не осталось. В голове было слишком пусто, и это пугало, если бы так сильно не хотелось, чтобы все закончилось.       — Чанбин, — за него отвечает Хван. — Я не смог уговорить поговорить.       За спиной слышится продолжающийся разговор, но Ким не слушает их: шум в голове нарастает, а такие хрупкие цветы, кажется, прорывают лёгкие. Он загинается в очередном приступе кашля и не может найти в себе силы встать и пойти в ванную.       Хёнджин рядом обеспокоенно лепечет; запах васильков резко ударил в нос.       Чан треплет за плечо, склоняясь и пытаясь дозваться; капля крови стекает с уголка губ, взгляд расфокусирован и видит лишь светлые волосы лидера.       Голос Хёнджина будто сквозь толщу воды умоляет не отключаться, кажется, он плачет;, а Сынмин вместе с ним, чувствуя невыносимую боль в груди.       Чан просит держаться, куда-то уходит, слышится до боли знакомый глубокий голос с хрипотцой.       Сынмину уже не больно.       У Чанбина в голове ужасная путаница. Казалось бы, только собирался пойти в студию и поработать над треком, как крики Хёнджина из комнаты Сынмина прерывают все планы. Крис выносится оттуда очень обеспокоенный, пытаясь дозвониться в скорую и ругаясь на себя сквозь зубы. Хван громко плачет, крепко держа руку Кима, который, казалось, спал. Только вот грудная клетка и не поднималась от вздохов, а вокруг него было очень много лепестков. Голубых.       Осознание обухом бьёт по голове.       — Я не знал, — севшим голосом говорит Со, падая на колени перед кроватью младшего. Внутри будто что-то оборвалось при виде слабой застывшей улыбки на красивом лице.       — Он не хотел, чтобы ты узнал. Он делал все возможное, — сквозь всхлипы тянет Хёнджин, продолжая держать уже холодеющую руку.       — Зачем? Мы бы что-то придумали…       — Ты бы полюбил его? Смог бы ответить полной взаимностью? — усмехается парень, пустым взглядом смотря на Сынмина.       Со не нашелся, что ответить. Хочется сказать, что смог бы, но он не может и слова выдавить, смотря на безжизненное тело.       — Просто уйди. Уже ничего не изменить.       В коридоре слышится суматоха и шум, Чан появляется с врачами и лишь кидает на Со внимательный взгляд. Тот в прострации плетется на выход, не слушая вопросов других и думая лишь об одном:       Насколько отвратительный голубой цвет у васильков…