Одна ради многих

Никогда я еще не испытывала одновременно столько эмоций, как в эту самую секунду. Сидя на полу в комнате, которую впервые увидела всего несколько часов назад, таких долгих часов, что они показались мне вечностью, я отчаянно пыталась побороть свои эмоции и избавиться ото всех чувств, чтобы принять единственно верное решение. Любовь. Страх. Привязанность. Множество, великое множество чувств, с которыми я должна была сейчас справиться, ведь от того, что я сейчас решу и как поступлю, будет зависеть судьба страны, а может, и мира, будут зависеть жизни миллионов. По телу сверху вниз и в обратном направлении пробегали миллионы мурашек от... страха? Страха чего? Неудачи? Потери? Боли? Больше ли я спасу жизней, чем пробегает по моей коже мурашек, если сейчас поступлю правильно? На эти вопросы ответов у меня не было. Но я четко знала: поздно пытаться найти изъяны в плане и передумать. Время закончилось. Вот он передо мной, предмет, который прямо сейчас я должна взять в руки, чтобы изменить все. Абсолютно все. Никто, кроме меня и человека, сидящего передо мной, не будет знать, что произошло. Их жизни никак не изменятся. Некому даже будет винить меня за то, что я натворила. Я никому не сказала, куда пошла. Никто из моих близких не знал, что я собираюсь сделать, а потому никто и не попытался меня отговорить, убедить, что есть другой выход и я не обязана это делать. До этого момента я сомневалась в правильности своего решения никому ничего не говорить, но теперь я точно уверена в том, что так и должна была поступить. Да, жизни моих родных изменятся до неузнаваемости, но они не будут чувствовать боли. Не будут чувствовать ничего вообще. А мне самой будет проще, если я буду знать, что никто не будет переживать за меня… На самом деле, все давно уже решено, но мы оба, я и сидящий передо мной старик, ждем чего-то. Возможно, когда я скажу, что я согласна и готова приступать. Имели ли мои дальнейшие слова хоть какое-то значение? Нет, совершенно. Я бы все равно это сделала, даже если бы считала, что не могу. Несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы восстановить дыхание, унять эмоции. Спокойствие. Ничего, кроме спокойствия, иначе ничего не получится. И вот, наступает момент, когда я понимаю: нет больше всех тех чувств, которые комом застряли в горле, не давая мне дышать. Ничего нет. Сплошная пустота. И тогда я осознаю, что пора. — Я готова, — говорю я, уверенным взглядом смотря в глаза старика. Он молча кивает, и я тяну руку к лежащему на столе серебристому кольцу. И стоит только ему оказаться на моем пальце, как я осознаю: назад пути нет.

***

День, когда родился мой младший брат Хьюго, по праву может считаться одним из лучших дней в моей жизни. Когда это маленькое голубоглазое чудо появилось на свет, я была уже достаточно взрослой, чтобы понимать: единственная возможная причина, почему разница в возрасте у нас с моим единственным братом составляла целых двенадцать лет — мама очень долго не могла забеременеть. Конечно, прямым текстом мне этого никто не заявлял, но я имела одно качество, довольно поразительное при моем вечном желании куда-то лезть и что-то делать, а потом влипать из-за этого в неприятности, — скрытность. Когда того требовали обстоятельства, я могла быть настолько тихой и незаметной, насколько это вообще возможно. Там подсмотрела, там подслушала, и в итоге все очень просто становилось на свои места. В общем, вся наша семья, не очень большая, зато крепкая и дружная, была просто вне себя от радости. В том числе и я, разумеется. Я могла часами стоять у его кроватки и любоваться тем, как он спит, или корчить ему рожицы. Конечно, я делала не только это, но младенцы ничего особо не умеют, так что все-таки в основном я корчила рожицы и любовалась спящим братом. Мои родители, невероятно известные дизайнер и модель, были людьми достаточно богатыми, чтобы купить себе чудесный дом в центре Парижа. Он был не то чтобы большой, как для миллионеров, какими и являлись мои родители, но они и не гнались за огромным жильем, которое обычно приобретают себе богачи, вместо этого мои мать и отец купили узкий трехэтажный, каких на нашей улице было много, дом с четырьмя спальнями, просторным кабинетом и прекрасной кухней, на которой мама готовила вкуснейшие блюда по рецептам своей матери, моей бабушки Сабины. И, естественно, абсолютно в каждой комнате царили уют и тепло семейной любви. Во все времена это звучало как-то слишком слащаво и приторно, но тем не менее являлось правдой. Дом был совершенно не похож на тот, в котором в когда-то жил мой отец — пустой и безжизненный. Не было ни капли сходства. Таким образом получалось, что хоть дом и был куплен задолго до рождения моего младшего брата, комната была выделена ему еще при нашем туда переезде. Просторная спальня в мансарде с потолком, умелыми руками матери превращенным в голубое облачное небо, чудесным видом из окна на город и всевозможной мебелью, куда со временем можно будет запихивать игрушки и прочее барахло Хьюго. И именно в этой милейшей детской я проводила после рождения брата большую часть своего времени. Даже домашнее задание делала там, лежа на полу, вместо того чтобы пойти и сесть за рабочий стол в собственной комнате. Хьюго стал для меня всем, и я чувствовала не только бесконечную любовь к нему, но и огромную ответственность. Я готова была оберегать его от всех напастей, но уж точно представить не могла, что спасать брата придется не от школьных задир и падения с велосипеда, а от самого настоящего злодея. Более двадцати лет назад в Париже появился злодей, назвавший себя Бражником. Мои родители, Адриан Агрест и Маринетт Дюпен-Чен, были выбраны Мастером Фу, который хранил талисманы супергероев, чтобы остановить Бражника, и получили свои талисманы: серьги Ледибаг и кольцо Кота Нуара. Они сражались со злодеем, не зная не только, кто он, но и кто скрывается под маской напарника. Они открыли свои личности друг другу только в восемнадцать лет, когда начали встречаться как Маринетт и Адриан. Бражник исчез, когда родителям было по двадцать лет. Просто неожиданно взял и исчез. Ледибаг и Кот Нуар не победили его, никто не знал, кто скрывался под его маской, он даже не объяснил, почему пытался заполучить талисманы супергероев и почему вдруг перехотел это делать. Кто-то думал, что он мертв, другие считали, что он понял, насколько безнадежна его затея. И вот после стольких лет он вернулся. В этот раз он подготовился куда лучше: как никогда силен и с армией злодеев, от которых кровь в венах стыла. Никаких простых граждан, которых обидел кто-то и которые жаждали восстановить справедливость. Теперь Бражник находил реальных преступников, в основном убийц или грабителей с особо изворотливым умом. Когда это случилось, мне было всего тринадцать, а Хьюго едва исполнился год. Тогда родители открыли мне свою главную тайну. Казалось бы, что такого, если их дочь узнает о том, что когда-то там давным-давно они сражались со злодеями под масками супергероев? Но они молчали до того самого момента. Возможно, переживали о том, что я буду чувствовать, ведь столько травм получили мои родители, а сколько раз их пытались убить… А может, они просто считали, что под впечатлением я расскажу кому-то не тому. Но мне было некому рассказывать, кроме Эллиота, моего самого давнего и лучшего друга. Многие приходили в мою жизнь и уходили из нее, но только не он. Мы с самого рождения были знакомы, правда жили на разных улицах и не могли сами добираться друг до друга. Потом мы переехали в соседний с домом его семьи дом и стали, что называется, не разлей вода. Но когда родители рассказали мне свою тайну, я, увидев одно лишь мамино выражение лица, поняла: я не расскажу это никому, даже Эллиоту. Уж точно не сейчас. Я отговаривала их, пыталась объяснить им, почему этим должен заниматься кто-то помоложе, подростки, какими они были, когда сражались с Бражником, или если уж так нужны люди их возраста, так пусть это будут те, у кого хотя бы нет детей. Но они заверили меня, что раз Мастер Фу оставил талисманы им, а не забрал к себе на хранение после исчезновения Бражника, значит, он знал, что Ледибаг и Кот Нуар еще пригодятся Парижу. И это не может быть никто иной, кроме Адриана и Маринетт Агрест. Мама обнимала меня, отец тоже обнимал меня, но на руках он держал еще и Хьюго. Мы сидели так, прямо на полу в прихожей, всего несколько минут, но это время казалось мне вечностью. Я просто хотела остановить этот момент, сидеть так, обнявшись, в нашем теплом и уютном доме, а не ждать там вдвоем с братом, когда родители воюют с самым опасным преступником всех времен, как уже успели заявить власти. Когда родители сказали, что им пора, и встали с пола, папа передал мне Хьюго и поцеловал в лоб. Я понимала, что хочу заплакать. Даже не так, мне было это необходимо, потому что нельзя было держать в себе все эти ужасные чувства, им нужно было дать выход, но я просто не могла плакать. Глаза жгло, но ни одна слезинка так и не скатилась по моей щеке. — Присмотри за Хьюго, доченька, хорошо? — попросила мама, смотря на меня с безграничной любовью и печалью в глазах. Я просто кивнула. Или что-то ей сказала. Не помню. Но я точно знала, что обещала маме быть с рядом с братом и не имею никакого права нарушить данное обещание. Когда они вышли за дверь, в доме сразу стало как-то холодно и пусто, Хьюго закричал и начал плакать. Он говорил что-то, но его словарный запас ограничивался всего несколькими словами, которые было достаточно трудно разобрать и когда он был весел и спокоен, так что его не поняла. Я не знала, как остановить его крики, но даже когда у меня наконец это получилось, и братишка уснул на моих руках, я все еще продолжала стоять посреди прихожей, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Я не хотела делать ничего. Совсем. Я могла бы посмотреть новости, понаблюдать за сражением своих родителей со злодеями, но не стала. Когда родители уходили, они обещали, что все будет хорошо. Они обещали победить и вернуться, потому что так было всегда и они были уверены в успехе. Но они не вернулись. До сих пор неизвестно, видел ли Бражник их обратную трансформацию и скрывавшиеся долгие годы под масками лица. Неизвестно, каким образом удалось скрыть от СМИ и простых жителей страны личности героев. Но все это было неважно, если задать себе следующий вопрос, самый важный: почему армия Бражника убила Ледибаг и Кота Нуара, но никто из злодеев не забрал их талисманы? Долгие годы Бражник пытался их заполучить, но именно тогда, когда ему было бы проще всего это сделать, он не стал. Просто оставил лежать на земле их бездыханные тела. Я не знаю, спала ли трансформация в ту же секунду, в которую они умерли, или прошло какое-то время. Да никто не знает. Но уже буквально через несколько минут после того, как стало понятно, что родители мертвы, я узнала об этой ужасной трагедии от Эллиота и его семьи. Я так и стояла в прихожей, слегка покачиваясь и держа на руках спящего Хьюго, когда по всему дому разнесся мелодичный перезвон. Брат проснулся, но не стал плакать, а просто обхватил своими маленькими ручонками мою шею и уткнулся лицом в плечо. Когда я открыла дверь, Эллиот, весь в слезах, кинулся меня обнимать, приговаривая что-то вроде «О мой Бог!». Новостей я не смотрела, а потому, естественно, не поняла, что же случилось. Но уже через несколько секунд до меня дошло… Моих родителей больше нет. Но даже сейчас я не могла позволить себе плакать. Я должна была быть сильной ради братишки, у которого теперь нет никого, кроме меня. Потом, какое-то время спустя, я поняла, что на самом деле могла бы не скрывать свои чувства, потому что Хьюго все равно ничего не запомнил бы, но тогда я не считала так. И двадцати минут не прошло, а в нашем доме собралась целая толпа народа: дедушка Том и бабушка Сабина, Алья и Нино с тремя своими дочками, семья Эллиота, которая заявилось первой, и еще множество каких-то людей. Родственники, друзья, коллеги — я понятия не имела, но меня это и не волновало. Я была слишком занята братишкой и своими мыслями. Малыш опять заснул, но я не спешила положить его в кроватку или хотя бы в кресло в гостиной, чтобы не пришлось подниматься на третий этаж, если вдруг он проснется. И в руки никому его не давала. Забрать у меня брата не получилось ни у одного человека в этом доме, даже у бабушки. Я обещала матери беречь его и обязана сдержать свое слово. Когда приехала полиция, в нашем доме все еще были все те люди, явившиеся в первые минуты после смерти родителей. Никто не спешил уходить, но зато новые люди все появлялись и появлялись, создавая на первом этаже настоящее столпотворение. Полицейских было две: высокая женщина лет тридцати с приятной внешностью и немолодой мужчина с сединой в волосах и добрыми глазами. Выяснив, кто из всех собравшихся является ближайшими родственниками моих родителей, полицейские предложили им пройти наверх, где было тихо, и поговорить. Бабушка Сабина и дедушка Том уже поднимались по лестнице, а офицеры следовали за ними, когда я настояла на том, чтобы тоже присутствовать при разговоре. Все они вчетвером очень долго были против, но я оказалась достаточно убедительной, чтобы они сдались. Я села в кресло в родительском кабинете, Хьюго все еще мирно спал, посапывая, у меня на руках. Остальные тоже расселись, и офицеры начали объяснять, что произошло. Они говорили о том, что полицейский патруль видел, как были убиты Ледибаг и Кот Нуар, но когда полицейские, выждав несколько минут для безопасности, подобрались к телам, там уже лежали мои родители в своей обычной одежде и без масок, так что невозможно было даже установить, насколько быстро спала трансформация. Уже при этих словах я возненавидела полицию. Была ли вероятность того, что мои родители получили тяжелые ранения, но могли выжить, если бы вовремя подоспела помощь? Определенно была. Но они даже не попытались! Дальше я слушала в пол уха, полностью поглощенная своим гневом, но точно поняла, что никто из журналистов и телевизионщиков не видел момента смерти моих родителей, а соответственно они не могли и раскрыть имена героев. — Сейчас все думают, что мадам и месье Агрест были на улице во время этой катастрофы и просто попали под раздачу, но скоро все прояснится, так что надо решать, как поступить, — произнес офицер. Тут на выбор нам предоставили два варианта: ловко обставить это как смерть, вызванную беспорядками, или раскрыть всем личности Ледибаг и Кота Нуара. Оба варианта показались мне одинаково паршивыми, потому что-либо люди будут думать, что мои родители погибли так просто, всего лишь по ужасной случайности, как погибали сотни и тысячи людей, и так и не узнаю, что Маринетт и Адриан Агрест умерли смертью героев. Либо на нас обрушится лавина: люди будут писать письма, приходить лично, будут соболезновать, оскорблять, говорить множество вещей, которые я и представить себе не могла, ровно как и из дома спокойно выйти не смогу, потому что все будут ко мне подходить и говорить что-то в духе «Эй, это же ты та самая Эмма Агрест?!» Бабушка с дедушкой сами что-то решили, потому что я была вне себя и не могла прямо сейчас выбрать какой-то вариант. Я даже не слышала, что они говорили полицейским. Только позже я узнала, что они решили рассказать правду всему миру, подправили только одну деталь: было заявлено, что ни я, ни члены моей семьи, ни наши друзья не знали о том, какую тайну скрывали мои родители. Меня это взбесило, но в то же время я думала о том, чувствовала бы я себя удовлетворенной, если бы наша семья и полиция стали врать всему миру? Определенно нет. Всем было понятно, что теперь будет. Бражник совсем обезумел, а значит, спокойная жизнь закончилась. Никто не предполагал, насколько все будет плохо, но все точно понимали, что жизнь явно станет ужасной. Некоторые пытались бежать из страны, но все попытки были оставлены после того, как армия Бражника сбила несколько самолетов и разбомбила множество машин, пытавшихся покинуть территорию страны. В конце концов и власть в стране была захвачена Бражником. Началась настоящая тирания и не было никакой надежды на улучшение ситуации. Оставшись круглыми сиротами, мы с братом теперь воспитывались бабушкой и дедушкой. Им пришлось переехать в наш дом, а свой продать, потому что они хоть и оставили пекарню себе, доходов она теперь приносила крайне мало, а жить на что-то надо было. В скором времени из-за нехватки денег на нормальную жизнь к нам перебралась и семья Альи и Нино. Комнат в доме вполне хватало на то, чтобы все мы здесь жили в комфорте, особо друг другу не мешая, но это только пока дом занимали мы вчетвером и пять членов семьи Ляиф, но я боялась, что нам оставалось жить так недолго. И, к сожалению, не ошиблась: к тому времени, как мне исполнилось четырнадцать, к нам перебрались и Эллиот с родителями и младшей сестрой Лулу. В этой ситуации меня поражало не то, что теперь под одной крышей нашего не то чтобы большого дома умещалось тринадцать человек, скорее то, что люди не только активно выставляли свои квартиры и дома на продажу, но и покупатели для освободившегося жилья находились быстро. Скорее всего так происходило из-за того, что очень многие поступали как мы: выбирали в своем окружении семью с самым большим домом, либо покупали новый дом, все переезжали туда, а остальная недвижимость, размерами поменьше, скупалась некогда богачами, которые привыкли к уединению и не собирались ни с кем делиться комфортом своего нового жилья. Спальню моих родителей наспех разделили пополам стеной из гипсокартона, чтобы получились две отдельные спальни для родителей Эллиота и Альи с Нино. Бабушка и дедушка заняли кабинет, который тоже пришлось поделить пополам, когда совершенно неожиданно для всех жителей нашего дома к нам переехала Флави, племянница дедушки Тома, с мужем и тремя детьми. Двое из них, Гратин и Ланс, делили с Эллиотом и Хьюго комнату последнего. Она была не очень-то большой, как для четверых, так и вовсе тесной, но самую большую спальню на этаже, принадлежавшую мне, занимали новоприбывшая Шанталь, младшая сестра Эллиота Лулу и я. Правда, досталась она нам при условии, что в ней будут храниться кое-какие вещи, которым не хватало места в комнатах своих владельцев. Последнюю комнату, по размерам такую же, как и у Хьюго, занимали сестры Сезер. На самом деле, все могло бы быть куда хуже. В каждой из комнат в нашем доме жило не более четырех человек, а также имелось четыре ванные, они уже, правда, на восемнадцать человек, и уж тут в какую ванную успеешь… Да, условия, если сравнивать с тем, как было раньше, далеко не прекрасные, но по меркам Франции, в которой теперь царила тирания суперзлодея, жили мы прямо-таки роскошно. У меня было огромное количество знакомых, которые рассказывали мне о том, как живут сейчас они и… бр-р-р-р… меня каждый раз передергивало и хотелось заплакать. Наверное, услышав, сколько домов продали люди, жившие теперь в нашем доме, любой мог бы подумать, что мы сказочно богаты и можем швыряться деньгами направо-налево, но это совсем не так. Когда начался хаос и люди бежали кто куда, цены на недвижимость упали до такой степени, что даже после того, как наш бюджет стал состоять из денег от продажи четырех домов и заработных плат всех работающих взрослых, мы все равно очень сильно экономили и не совершали лишних трат. Все это, конечно, подробности ужасные, но совершенно лишние. О том, как отвратительно теперь жила страна, можно было понять еще тогда, когда были убиты мои родители. Потому что все почувствовали — злодеи не остановятся ни перед чем, чтобы заполучить власть и поработить несчастных жителей. Тогда было принято необдуманное решение, последствия которого я начала осознавать, только когда было уже поздно что-то исправлять. Личности Ледибаг и Кота Нуара были раскрыты, и хоть мы и выставили все так, будто бы родители никому не открывали эту свою тайну, я все равно перестала спать по ночам, боялась и ждала, что на нас нападут и так же хладнокровно убьют, как убили моих отца и мать. Я более или менее успокоилась только к пятнадцати годам. Тогда нас уже было восемнадцать человек под одной крышей, но никто не мог с уверенностью сказать, что нас не станет еще больше. Я перестала паниковать отчасти из-за того, что за два года на нас не пытались даже напасть, не то что убить, а отчасти потому, что теперь нас было много, и каждый член нашей большой несуразной семьи готов был защитить другого, что бы ни произошло. Одной летней ночью, через пару месяцев после моего пятнадцатилетия, мы с Эллиотом сидели на крыше и обозревали спящий город. Конечно, огни Парижа больше не были теми же яркими, романтичными и радостными, как до того, как Бражник захватил власть, но все же они до сих пор оставались совершенно прекрасными. Дул холодный ветерок, не очень сильный, но его было достаточно, чтобы и мне, и другу приходилось постоянно убирать волосы с лица. Ему-то еще, может, и ничего, а мои доставали до лопаток и очень сильно меня бесили, когда я оказывалась с полным ртом золотистых кудрей при каждой попытке заговорить. Мы сидели на покрывале, то кутаясь в пледы, когда налетал ветер, то сбрасывая их, когда становилось относительно тепло. Наши посиделки были чем-то похожи на пикник, такой, какие обычно устраивали люди на Марсовом поле, чтобы любоваться огнями Эйфелевой башни в приятной компании. В большинстве своем так проходили свидания. Но мы с Эллиотом постоянно зависали то у меня на крыше, то, пока была такая возможность, у него, и мы были просто друзьями, хотя вернее будет сказать лучшими друзьями. Так что это определенно не было свиданием. Ну, по крайней мере я так думала. А потом, когда наступила очередная пауза в разговоре и между нами повисла уютная тишина, я в какой-то момент повернулась, чтобы то ли что-то сказать другу, то ли просто рассмотреть лежащую на тарелках еду, сейчас и не помню уже, Эллиот тихо позвал меня, и когда я посмотрела в его темные, словно ночь, глаза, он наклонился и поцеловал меня, чувственно, нежно и в то же время настойчиво. И я ответила. Я бы могла списать все на потрясающее красное вино, бутылочку которого мы утащили из небольшого бара в подвале нашего дома, но каждый из нас выпил не более глотка, так что все это просто отговорки. Так, буквально за мгновение, лучший друг превратился уже в не просто друга. Я осознала это, только когда мы оторвались друг от друга, спустя минуты, а может, часы, чтобы глотнуть воздуха. Медленно отодвинувшись от Эллиота, я завалилась на спину на покрывало и начала сначала тихо хихикать, а потом засмеялась, да так сильно, что почувствовала просто жуткую боль в животе. Эллиот несколько секунд наблюдал за мной, а после присоединился к смеху, который ветер разносил по улицам ночного города. Обнявшись, мы провели на крыше несколько часов и только под утро сообразили, что надо было пойти хоть чуть-чуть поспать. Наверное, мы могли бы уснуть и на крыше, но были слишком заняты друг другом. С тех пор так выглядела каждая ночь, которую мы проводили вместе с Эллиотом на крыше. Конечно, не всегда получалось вообще туда выбраться, потому что то дождь лил как из ведра, то ветер был настолько пронзительно холодным, что уже через минуту посиделок начинали стучать зубы. Возможно, мы бы могли научиться жить во всем этом кошмаре нынешней реальности, ведь мы с Эллиотом были вместе и всегда готовы были прийти на выручку, а если бы и не получилось — у нас была наша большая и дружная семья. Хоть и не все приходились друг другу родственниками, мы были именно семьей и никак иначе. Но мы могли бы быть счастливы только в теории, потому что спустя время, когда уже около трех с чем-то лет мы жили под гнетом Бражника и его армии, я поняла, что дедушка Габриэль, отец моего папы, не появлялся в моей жизни слишком давно. Он и раньше не особо участвовал хоть в чем-то относящемся к нам с Хьюго и моим родителям, даже подарки на дни рождения не дарил лично — либо присылал по почте, либо перечислял деньги на папин счет, чтобы мы могли купить себе что-то самостоятельно. Да, дедушка из него был такой себе, но мне показалось странным, что после смерти своего сына, который приходился мне отцом, Габриэль ни разу не нашел минутку, чтобы просто заскочить к нам и узнать, как наши дела. Время от времени он продолжал посылать нам подарки, но чаще обходился сухими СМС. Поэтому я решила действовать и прийти к нему сама, раз уж он не хотел приезжать к нам домой. Дедушка Габриэль остался одним из небольшого количества людей, которым хватало денег на то чтобы не покидать свой огромный роскошный дом в центре Парижа. Откуда у него было столько денег я не знала, но точно понимала, насколько ему безразличны мы с Хьюго, раз он даже не попытался предложить нам переехать в его дом по размерам, если считать с прилежащей территорией, раз в пять, а то и в шесть, превосходивший наш. Дедушка так и оставался в гордом уединении в шикарном доме, где, разве что, бывали слуги, его личная помощница и охранник, он же водитель, но никто из них, разумеется, не мог назвать себя полноправным жителем особняка Габриэля Агреста. Я отправилась к дому пешком, чтобы не тратиться на транспорт, даже не удосужившись уведомить дедушку о своем приходе, а то мало ли он решит как можно скорее сбежать оттуда, лишь бы меня не видеть. У меня были с собой ключи от его дома, когда-то принадлежавшие папе, так что у него даже не будет возможности прикинуться, будто его нет дома, когда он услышит звонок в домофон. Спустя двадцать пять минут прогулки по улицам, на которых число бездомных возрастало с каждым днем, я оказалась у принадлежавшего дедушке особняка и почувствовала, как сильно жжет глаза от слез. Я только что ушла из дома, где ютится восемнадцать человек, прошла мимо людей, чья крыша над головой теперь — звездное небо, а он живет в этом гигантском особняке один! Вне себя от злости и досады, я вошла в калитку и прошла по подъездной дорожке к дому. Дверь была заперта всего на один замок, который легче всего закрыть изнутри, и я предположила, что в доме кто-то есть, но в холле было совершенно пусто — ни дедушки, ни кого-то из персонала, так что я отправилась на поиски. Комнат в доме было безумно много и все они были огромными, так что от двери до двери в большинстве случаев приходилось проходить приличные расстояния. Мы бывали в особняке дедушки Габриэля когда-то очень давно, когда еще даже не было Хьюго, но мне этого хватило, чтобы, не заблудившись, осмотреть весь дом и убедиться, что его хозяина там нет. Но я как-то не могла в это поверить, чутье подсказывало, что надо искать дальше. Я вернулась в комнату, с которой начала поиски и теперь заметила то, что пропустила в прошлый раз. В дальней стене была чуть приоткрытая дверь. Я подумала, что за той дверью явно не одна из комнат, которую хозяин с радостью покажет на экскурсии по дому гостям, которые прибыли к нему в первый раз, поэтому приняла решения двигаться тихо и осторожно. Слава всевышнему, это у меня получалось прекрасно. Подкравшись к двери, я осторожно заглянула в помещение со слабым освещением. Там не было ничего, кроме ведущей вверх винтовой лестницы и бра, развешанных по стенам по всей длине лестницы. Осторожно ступив на нижнюю ступеньку, я принялась подниматься, стараясь не издать ни звука и пытаясь понять, как на столь громкий стук моего сердца еще не сбежалась толпа охранников. Лестница завершалась еще одной приоткрытой дверью. В этот раз я заглядывала в щель с куда большей осторожностью, теперь-то меня уже явно не ждал простой мрачный коридор. Не представляю, как я не завопила и не грохнулась на лестницу от ужаса, когда увидела, что происходило за дверью…