Одна ради многих

Я зажмуриваю глаза так сильно, что начинаю видеть фиолетовые круги. Концентрация. Это важно, очень важно. Пытаюсь четко представить, чего я хочу, и сжимаю руку, на одном из пальцев которой надето кольцо, принадлежавшее многие годы назад моему отцу. Получается не сразу, но после пары попыток я чувствую, как что-то происходит. Со мной. Я начинаю меняться, и даже сквозь закрытые веки вижу ослепляющий белый свет, который медленно сменяется зеленым, потом розовым, а затем и вовсе голубым, искры летят во все стороны. Лопатки начинают ужасно чесаться, постепенно появляется боль, с каждой секундой становящаяся все сильнее, мне отчаянно хочется вопить, но я сдерживаю крик. Могут ли это быть растущие крылья? Вполне вероятно. Я не открываю глаз. Не хочу видеть, кем я стала. Может, теперь я невероятно прекрасна, а может, настолько ужасна, что напугала бы саму Смерть. Я не знаю этого и надеюсь, что никогда не узнаю. Боль то появляется в разных точках тела, то исчезает, в какой-то момент я вовсе перестаю ее чувствовать и решаю, что трансформация завершилась. В подтверждение моих мыслей я слышу тихий, но решительный голос Мастера Фу откуда-то сбоку: — Давай. И я вновь сжимаю в кулак левую руку, на которой все еще красуется кольцо Кота Нуара. Я чувствую, как жжет уши и палец в тех местах, где находятся талисманы. Не могу описать то, что случилось потом. Это было похоже на водоворот ярких красок, который кружил меня и швырял в разные стороны. Я так и не решилась открыть глаза, ведь если я так отчетливо вижу ослепительное буйство цветов сквозь сомкнутые веки, так как же почувствуют себя мои глаза, оказавшись совершенно без защиты, пусть и такой слабой? Я открываю глаза, только когда меня перестает кружить и я чувствую твердую землю под ногами. Оглядев себя насколько это возможно, я увидела, что я — снова я, и стала озираться по сторонам, пытаясь понять, туда ли попала. В темном переулке, заканчивающемся тупиком, я узнаю дворик, в который выходили покурить работники кафе и магазина, чьи входы для персонала выходили именно сюда. Отлично, я в нескольких секундах ходьбы от старой квартиры родителей! Осталось понять, то ли время. Я осторожно выглядываю из-за угла и — вот удача! — сразу же вижу родителей. Мама открыла дверь в дом, который некогда принадлежал какой-то очень богатой семье, но теперь был переделан так, чтобы в нем умещалось три квартиры, по одной на этаж. Родители, тогда еще бывшие просто парнем и девушкой, поселились в квартире на верхнем этаже, так что им в качестве бонуса досталась еще и мансарда, в которой они обустроили кабинет, а после, когда я родилась, и детскую для меня. — Прошу вас, месье! — Мама изящным жестом предлагает отцу, у которого в руках куча бумажных пакетов, полных какими-то покупками, войти первым. — Благодарю, мадмуазель, — папа хочет поцеловать ее мимоходом, но вместо этого роняет чуть ли не половину пакетов. — Ронять все — мое дело, Адриан, — смеется мама и наклоняется, чтобы помочь папе собрать разлетевшиеся во все стороны покупки. Боже, какая же она красивая! Я, разумеется, много раз видела ее фотографии, но они не могли передать и половины маминого очарования. Я помнила времена, когда она была старше всего на несколько лет, чем та, что я вижу сейчас, но это не то. Сейчас я вижу ее такой, какой она была еще до того, как стала Маринетт Агрест, известным дизайнером и модельером и матерью двоих детей. Тут она такая… беззаботная и счастливая. Нет, она всегда была такой, но… когда я наблюдаю за ней в эту самую секунду, я вижу что-то иное… О боже, как же это сложно! Я смотрю на отца и понимаю, что и он совсем не такой, каким я его помню. Не знаю, как это описать. Может, все дело в том, что здесь они еще не женаты и не успели пока стать родителями? Или в том, что они умерли четыре года назад, но я вижу их живыми прямо здесь и сейчас? И тут я понимаю, что готова расплакаться. Впервые с того момента, как узнала о том, что они погибли по вине моего дедушки. — Мне сегодня снова звонила Ирен, — говорит мама, обращаясь к отцу. — Там что-то с цветами. Опять. — Опять? — до этого папа собирал рассыпавшиеся покупки, но при маминых словах остановился и посмотрел на нее. — Хорошо хоть, что эти проблемы возникли сейчас и у нас есть еще две недели до свадьбы, чтобы все решить. — А даже если все пойдет кувырком, это будет неважно, пусть хоть горит весь мир синем пламенем. Главное, что мы наконец-то станем настоящей семьей. — Мама тоже отрывается от сборов «сбежавших» покупок и выпрямляется. Они смотрят в глаза друг друга с такой нежностью и любовью, что слезы обожигают мне глаза. Как?! Как я смогу сделать то, что должна?! Родители заходят в дом, и я понимаю, что ждать придется, скорее всего, долго. Времени, чтобы прийти в себя, у меня еще полно. Я должна собраться! Впервые в жизни я путешествовала во времени и у меня так хорошо получилось, я просто не могу все испортить. Мастер Фу не дурак — он хорошо подумал, прежде чем принять такое решение. Да, оно по истине ужасно, просто кошмарно. Оно причинит боль не одному человеку, но я должна сделать то, зачем отправилась в год, когда поженились мои родители, потому что если я не последую плану, серьезно пострадают миллионы людей, а потом, может, и миллиарды. Кто знает… Мне нужно будет ждать еще несколько часов, не меньше, даже если сейчас бы мне представилась возможность, темноты все же дождаться будет разумнее, так что пока я могу неспеша прогуляться до нужного магазина и попытаться подумать обо всем, но в то же время и освободить голову от всех мыслей. Когда солнце окончательно скрывается за горизонтом, я вновь стою в переулке около родительского дома. Мама всегда имела привычку вечерами выходить в ближайший магазин за чем-то, что забыла купить к ужину или к завтраку. Она часто что-то пекла что-то по утрам и вставала для этого очень рано — магазины тогда еще не работали, — чтобы успеть приготовить завтрак к нашему пробуждению. Ближайший магазин в пяти минутах в ту сторону, где я прячусь, так что я надеюсь ее застать. Момента лучше я не смогу подобрать. Я слышу мамин голос и выглядываю из-за угла. Она стоит в дверях и говорит с кем-то, посмеиваясь. Вероятно, наша милая старушка-соседка. Мы переехали из этой квартиры, когда я была совсем еще маленькой, и виделись с тех пор всего несколько раз, но я помню, какой веселой и чудесной женщиной она была. Сердце стучит как сумасшедшее. Я знаю, что собираюсь решиться на безумство. Ужасный кошмар. Но никак иначе быть не может. Все остальные варианты ведут к тому, что Бражник захватит Францию, устроит тиранию, а потом, возможно, станет порабощать другие страны. Слезы начинают катиться по моим щекам, но я старательно их игнорирую. Я обещала сберечь Хьюго. Я обещала Эллиоту быть до конца если не парой, так лучшими друзьями. Обещала помогать бабушке с завтраками, когда у меня выходные в Лицее. Я собираюсь нарушить столько обещаний… Но ведь никто об этом и не узнает… — Ох, черт… — тихо выдыхаю я. Мамины шаги приближаются. Сейчас или никогда. Слезы жгут глаза, застилая взор, катятся по щекам, из горла рвется всхлип, но я должна, просто обязана. Я резко хватаю маму за руку, как только она оказывается достаточно близко, и она начинает вопить. Ей страшно и больно, но мне куда страшнее и больнее, чем ей, потому что она не знает, кто я и что собираюсь делать, а я знаю. Я втягиваю ее в переулок и, пока не успела передумать, поднимаю пистолет, приобретенный несколькими часами ранее и выстреливаю прямо ей в грудь. Она падает на мощеную дорогу, а я прислоняюсь к ближайшей стене, пистолет выпадает из моих рук. Мама доживает последние мгновения своей жизни, корчась от боли. Меня накрывает рыданиями, и я сползаю вниз по стене. Она умрет, так и не узнав, что носит под сердцем ребенка. Моему отцу, маминым родителям, ее друзьям, всем, кто ее знал, будет ужасно плохо, но они отойдут от потери со временем. Я обещала матери беречь Хьюго, но не сдержу обещания. В какой-то мере. Ему не будет больно, он просто исчезнет, события дальнейших лет пойдут совсем по-другому. Ни бабушка, ни дедушка, ни кто-либо еще о нашем с Хьюго существовании даже подозревать не будут, поэтому не почувствуют боли от нашей потери. Хоть что-то хорошее. А Эллиот… О боже, Эллиот! Сама мысль о том, что теперь жизнь изменится так, что он не будет знать меня, а я — его, причиняла мне почти физические страдания. Что же я наделала? Я должна понимать, что сделала все правильно. Все должно быть так и никак иначе. Я смотрю на мать. Ее глаза остекленели, ни одна мышца ни смела дрогнуть. Моя мать превратилась в безвольную куклу. Ее смерть была милосердно быстрой, она мучилась совсем недолго. Да и теперь все будет не так ужасно, как могло бы. Через пару минут отец поймет, что те крики могли бы принадлежать матери, он выйдет, найдет ее здесь и вызовет полицию и «Скорую», которая уже ничем ей не поможет. Я падаю на землю рядом с ней и обнимаю в самый последний раз. Всхлипы становятся громче, слезы не дают мне видеть ничего — глаза покрыты пеленой. Я понимаю, что боль, которую я почувствовала, когда думала об Эллиоте, никуда не делась, наоборот, она становится только сильнее с каждой секундой. Посмотрев вниз, я вижу нечто, ужасающее меня, не может помешать даже пелена слез на глазах, — я растворяюсь, постепенно превращаюсь в туман и должна вскоре совсем исчезнуть. — Я люблю тебя, мам… — Я целую ее в лоб и сажусь на землю рядом с ней, чтобы видеть ее до самого конца. Она никогда не выйдет замуж, не станет матерью, мир не узнает ее, как великолепного дизайнера, она не переедет с любимой семьей в прекрасный дом и никому больше не откроет свою тайну. К тому времени, как я слышу крики отца, зовущего мою маму и удары его кед о булыжники, которыми выстлана улица, боль уходит, и я полностью растворяюсь прежде, чем успеваю в последний раз увидеть своего отца.

***

Маринетт погибла восемнадцать лет назад, но я только сейчас смог покинуть квартиру, в которой мы вместе с ней жили. Чувствовал с ней какую-то особую связь, когда находился там. Каждый раз входя в кухню, я носом будто бы улавливал запах тех чудесных круассанов, которые Маринетт пекла по воскресеньям, войдя в спальню, видел, как она делала макияж, сидя за туалетным столиком, и едва успевала ловить стеклянные баночки с кремами у самого пола. Ничего не мог с собой поделать — просто ходил неделями после ее смерти и представлял ее то там, то здесь, видел ее повсюду. Я набрался смелости обратиться к психологу только спустя месяцы после смерти Маринетт. Мадам Паради была миловидной и слегка полной женщиной чуть старше пятидесяти, которая всегда заплетала свои каштановые волосы, едва тронутые сединой, в длинную косу. Она говорила, что мне было бы куда легче пережить эту травму, если бы нашли того, кто убил Мари, но так как это оставалось загадкой для полиции, мы — мадам Паради и я — должны были вместе искать способы, как справиться с моей травмой по-другому. Это единственное, что я помнил из ее слов, остальное же я в основном пропускал мимо ушей. Но каким-то образом пожилая психологиня все же смогла мне помочь — я перестал видеть Маринетт в каждом углу когда-то нашей общей квартиры. Но все равно не мог съехать. При одной мысли об этом моя травмированная душа начинала ныть, словно в уже заживающую рану мне вновь воткнули нож. Она так любила длинные гирлянды фонариков, которые заставляла меня помогать ей вешать под потолком в спальне и гостиной в начале декабря. В год, когда я потерял ее, я повесил так много фонариков, как мы никогда с ней не вешали. Их было в разы больше и висели они не только в этих двух комнатах. И я больше не снимал их. Никогда. Домработница, которую я пригласил прибраться впервые только через пять месяцев после трагедии, увидев, во что превратилась наша с Маринетт уютная квартира, была в ужасе. Но что я мог поделать? Обычно уборкой занимался я, в то время как моя невеста предпочитала готовку, но после ее смерти у меня не было сил ни на что. Убирался теперь, только когда хлама накапливалось столько, что я не мог пробраться из гостиной в ванную или спальню. Я питался только едой, которую мне могли доставить прямо на порог, из дома выходил только на пробежку, чтобы притупить душевную боль болью физической хоть на час в день. Только благодаря этому я и оставался в хорошей форме, а не растолстел до размеров дирижабля. С родителями Маринетт у меня всегда были исключительно прекрасные отношения, но я больше не хотел их видеть. Совсем. Кто может тебе напомнить о ком-то сильнее, чем его или ее родители? Разве что дети или братья и сестры, но детей у нас не было, как и братьев или сестер у Мари. Но что бы там я ни думал, ее родители хотели поддерживать связь, ведь у нас общее горе. Сначала я вежливо отказывался под разными предлогами, а потом просто перестал отвечать на их звонки и СМС и прикидывался, будто меня нет дома, когда они звонили в дверной звонок. В трагедии выискался один-единственный плюс — у нас наладились отношения с отцом. В свое время он тоже потерял любовь всей своей жизни, так что наконец-то начал понимать меня и мои чувства. Отец часто звал меня на ужин, на прогулки, предлагал даже переехать к нему в дом и занять свою старую комнату, по размерам она была больше нашей с Мари квартиры и все бы там было замечательно, одно «но» — там нечему напоминать мне о Маринетт. Так что я отказался. Но мы все равно общались очень много и со временем даже нашли общие интересы. Он же обеспечивал меня деньгами, пока мне не хватало ни моральных, ни физических сил, чтобы вернуться к учебе в университете и карьере модели. Отцу я рассказал первому о том, что наконец-то решил переехать. Дом был слишком огромным для меня, но я решил, что смогу часто звать к себе гостей и у них у всех будут свои комфортные спальни. А может, когда-то у кого-то из моих друзей или родственников случится проблема с жильем и я смогу им помочь. Пока не знаю. Алья и Нино вызвались помогать мне с переездом. Даже их дочери решили помочь и переносили в дом небольшие легкие коробки, которые я вез в своей машине вместо того чтобы поставить их в нанятый мной для переезда грузовик. Я был очень благодарен всем им пятерым и предложил остаться на ужин, который пришлось заказывать на дом, потому что готовить самим, когда вся посуда сложена в коробки, у нас бы не получилось, либо мы бы потратили кучу времени на поиск нужной кухонной утвари. Мы уселись прямо на полу в гостиной, кинув на него подушки. Пока мы с Нино и Альей разговаривали, я украдкой поглядывал на Адель, Рени и Ивет и в очередной раз осознавал, как сильно мне бы хотелось иметь детей. Но мне было очень важно, чтобы их матерью была Маринетт, а раз ее нет, то… Я так и не встретил подходящую девушку и не собирался искать, потому как мне совершенно не хотелось, чтобы какая-то девушка жила в моем доме и воспитывала детей, рожденных от меня. Меня прямо-таки передергивало от этой мысли. Никто не в силах заменить мне мою Мари. Я уже несколько лет подумывал об усыновлении, но все никак не мог решиться. Может, однажды, но не сейчас. На следующий день после переезда, когда я собирался готовить завтрак, то есть около одиннадцати утра, раздался звонок в дверь, и я с радостью побросал посуду и продукты на стол, так и не успев сделать хоть что-то. Готовить иногда у меня получалось, но все же только иногда и что-то очень простое, поэтому, чтобы мы не отравились, готовила либо Маринетт, либо мы что-то заказывали, а я старался избежать готовки всеми возможными способами. Когда я открыл дверь, то сразу же увидел перед собой улыбающуюся рыжеволосую девчушку с глазами черными, словно ночь, на вид ей было лет тринадцать, может, чуть меньше или чуть больше. Рядом с ней стоял парень выше меня ростом в такими же темными глазами, как и у девочки. Вероятно, ее старший брат. — Здравствуйте, месье, — заговорила девочка. — Мы ваши соседи, прямо за стеной живем. — Она быстро махнула рукой в сторону их дома, ее рыжие кудри, до этого покоившиеся на плечах, смешно подпрыгнули и качнулись. — Видели, что вы вещи вчера перевозили, и решили занести вам небольшой приветственный подарок. — Она протянула мне корзинку со свежеиспеченными булочками. Я сомневался, что они могут быть лучше, чем у моей Маринетт, но выглядели они аппетитно и пахли чудесно, так что я решил, что просто обязан попробовать, тем более на завтрак ничего другого все равно не было. Я принял из рук девочки корзинку и благодарно улыбнулся, а она продолжила говорить: — Меня зовут Лулу Савар, а это мой брат Эллиот. Наши родители тоже зашли бы поздороваться, но им нужно было убегать на работу, так что я познакомлю вас как-нибудь потом. Она замолчала и посмотрела на меня так, словно ждала чего-то. Только через пару мгновений до меня дошло, что я еще ни слова им не сказал, даже не представился, и поспешил исправить свою ошибку, пока меня не сочли недружелюбным старым скрягой. «Просто скрягой, Адриан, — мысленно поправил я себя. — Тебе еще и сорока нет». — Я Адриан, рад с вами познакомиться. У меня тут ужасный бардак, но может, вы захотите зайти на чай? В этот раз Лулу не стала ничего говорить, только глянула на брата, ожидая его ответа. Парень посмотрел на сестру и, не в силах ей отказать, повернул голову и улыбнулся мне: — Мы с радостью зайдем. Я отошел, чтобы пропустить их, но они оба какое-то время помедлили, прежде чем Эллиот осмелился первым шагнуть в мой дом. Лулу вошла следом, и тогда до меня наконец дошло, какое впечатление я производил. Одинокий мужчина, который селится в огромный дом и молчит с абсолютно никаким выражением лица, когда с ним пытаются познакомиться… Мало ли, кем я мог оказаться. Хотя с другой стороны, они сами пришли ко мне, да и личностью я был довольно известной. Моя карьера модели и знаменитый отец сделали меня настолько популярным, что иной раз я не мог спокойно пройти по улице — со всех сторон слышались визги и просьбы сфотографироваться. Да, я на несколько лет «выпал». Не учился, не работал, а сидел дома, позволяя отцу меня содержать, и никто не знал, что со мной и живой ли я там еще вообще. Но я вернулся к своей карьере уже как десять лет назад. И теперь кто угодно, проходящий мимо моего дома в ту самую секунду мог остановиться и завизжать «Обалдеть! Адриан Агрест!». Ребята прошли в гостиную, крутя головами в разные стороны. Дом у них, скорее всего, был точной копией моего, разве что ремонт у нас был разный. Оставив гостей разглядывать комнату, я понес корзинку со свежей выпечкой на кухню и включил электрический чайник, продолжая раздумывать над тем, могли ли мои новые знакомые или их родители меня знать. — О, я поняла, кто вы! — воскликнула Лулу, когда мы уселись за стол. Кроме чая и принесенных ими булочек у меня ничего не было, но не похоже, что хоть кого-то из нас это расстраивало. «Маньяк или модель, Лулу?» — пронеслось в моей голове, но я, хвала богам, не произнес этого вслух. Вот идиот. — Я прямо-таки видел, как бы закатил глаза мой внутренний голос, если бы они у него были. — Вы ведь Адриан Агрест, да? — Я с улыбкой кивнул и отхлебнул чай из своей кружки, а моя новая соседка продолжала: — Знаете, у нашей мамы есть подруга, так вот ее младшая сестра говорит, что вы с ней друзья. «Кто бы это мог быть?» — А как зовут подругу вашей мамы? — спросил я, все еще недоумевая, у кого из моих друзей, а точнее подруг, может быть старшая сестра. Ничего на ум не приходило. — Ее зовут Нора, — сказала Лулу, видимо, надеясь, что я сразу пойму о ком речь. Имя было действительно знакомым, но чья же она сест… Точно! — Сезер? Лулу растерялась, и за нее ответил брат: — Сейчас у нее другая фамилия, но да, когда-то она была Сезер. — Как мир тесен, — усмехнулся я, качая головой. Мы разговаривали с ребятами довольно долго, и к концу дня мне начало казаться, что я знаю их всю свою жизнь. Лулу из моих друзей больше всего напоминала мне, наверное, на Алью, но только куда более неугомонную. А вот Эллиот… Он казался мне до безумия похожим по характеру на Маринетт, может, чем-то он напоминал мне и меня самого в его возрасте. Не знаю, как это объяснить, но к вечеру я был уверен, что будь у меня дочь или сын примерно его возраста, они непременно бы стали отличными друзьями и постоянно влипали бы в какие-нибудь истории, прямо как мы с Маринетт когда-то. Я очень долго и очень много рассказывал Лулу и Эллиоту про свое детство и подростковые годы, что доставляло мне удовольствие не только потому, что я мог окунуться в воспоминания о моей маме и Маринетт, но я также видел интерес в глазах своих собеседников, особенно Лулу. Ей было уже четырнадцать, как я и предположил, когда только ее увидел, но она все еще была ребенком. Ну да, не то что я. Мне-то в ее годы со злодеями сражаться приходилось. Эх, детство… Я долго не мог решить, стоит ли рассказать им о том, что я был Котом Нуаром, а любовь всей моей жизни — Ледибаг, и в конце концов подумал, что у меня еще будет на это время. Не все же интересные истории из моей жизни выкладывать в один день. А пока я просто рассказывал им о своих родителях и друзьях. Эллиот и Лулу сидели у меня дома так долго, что мы успели и пообедать вместе, и дождаться с работы их родителей, которых я решил пригласить на ужин. Жюлиет и Базиль оказались людьми очень улыбчивыми и разговорчивыми и причем все, что они говорили, было очень интересно слушать, так что я сначала отказался верить, когда они рассказали мне, что оба работают стоматологами. В моей голове с детства засел образ ужасно страшных людей в белых халатах, с которыми в обычной жизни лучше не пересекаться. Я рассказал об этом своим новообретенным четырем друзьям, и мы все вместе от души над этим похохотали. Когда они ушли поздно вечером, и я, уставший, но довольный, забрался в кровать, то понял, что это, возможно, был мой лучший день за последние восемнадцать лет. Ни что и никогда не доставляло мне такого удовольствия, как разговор обо всем на свете с семейством Савар. Это я сейчас говорю, разумеется, все еще не беря в расчет все то, чем я занимался до того, как Маринетт умерла. Так-то и в детстве, и в подростковые годы у меня была целая куча великолепных дней. В кои-то веки я засыпал, не думая о том, как я одинок, о том, что моя Мари никогда не сможет быть рядом со мной… С тех пор я стал очень часто общаться с Эллиотом и Лулу, чему я был настолько рад, что невозможно передать словами. В одно утро они пришли ко мне завтракать, как делали это постоянно, потому что в те дни, когда у них не было уроков, они просыпались слишком поздно, чтобы завтракать с родителями, и мы решили, что можем составлять друг другу компанию. По обыкновению Лулу держала в руках плетеную корзинку. Иногда там были яйца для омлета, хлеб, сыр и еще что-нибудь для сэндвичей, йогурты, а иногда она приносила выпечку, которую готовила сама или с мамой, или с братом. В тот день Лулу принесла круассаны. От нахлынувших воспоминаний я сник и едва удерживал слезы. Лулу поставили корзинку на стол в кухне, за которым мы обычно собирались, Эллиот принялся помогать ей накрывать на стол, а я заваривал чай. Все было как обычно, но теперь я чувствовал себя иначе. Мы общались уже несколько месяцев, но круассаны появились на нашем столе впервые. И надо же было принести их именно в воскресенье… — …Адриан? — Я услышал, как у меня что-то спрашивал Эллиот, но понятия не имел что именно. — Прости, можешь повторить? — рассеяно произнес я. — Я спрашиваю, есть ли у вас сливочное масло? Никак не могу его найти. Если оно закончилось, так я могу сбегать домой и взять. — Если в холодильнике нет — значит, и вправду закончилось. — Эллиот кивнул и помчался ко входной двери. Когда стол был полностью накрыт, мы втроем расселись на мягких стульях вокруг него и принялись за завтрак. Лулу о чем-то тараторила, время от времени мы с Эллиотом смеялись с того, что она говорила, иногда наступала пауза в разглагольствованиях Лулу, и тогда слово брал ее брат, но в какой-то момент разговор совсем стих, и каждый стал молча есть. Тогда я заговорил впервые за то утро, если не считать того короткого разговора о масле. — Знаете, моя Маринетт тоже пекла такие круассаны. Всегда по воскресеньям. — Я невесело усмехнулся, уставившись в одну точку на столе. Эллиот, похоже, уловил мое настроение и понял, что сейчас не стоит ничего говорить, либо же подбирать слова нужно крайне осторожно, но Лулу ничего такого не заметила и спросила: — А что с ней стало? — Я видел боковым зрением, как Эллиот слегка шлепнул сестру по руке, но конечно, это не помешало словам вырваться из ее рта. — Она умерла за две недели до нашей свадьбы. Если точнее, то ее убили, но полиция так и не узнала, кто это сделал. Я посмотрел Лулу прямо в глаза. Мой взгляд, как мне казалось, должен был выражать бесконечную печаль, но видимо, примешалось еще что-то, что напугало девочку. Я поспешно отвернулся и почувствовал, как глаза зажгло от слез, с которыми я не в силах был бороться. — Адриан… Я… Нам… Нам так жаль… — произнес Эллиот. Конечно, он не знал, что следует говорить в подобных случаях. Да никто не знает, что следует говорить, когда человек рассказывает о чьей-то смерти. — Простите… — Я поспешно утер глаза тыльной стороной ладони. — Я не должен был… Какое-то время ребята еще посидели у меня, но потом, когда они уже ушли, я стал думать, что не могу так больше. Невозможно жить со столь жуткой болью в сердце так долго. Просто ненормально, когда человек не может смериться с произошедшим целых восемнадцать лет! Я до сих пор носил кольцо Кота Нуара, хоть и не пользовался им уже очень давно, наверное, именно поэтому мой квами впал в спячку и уже лет пятнадцать со мной не общался. Пятнадцать ли? Кажется, больше. Я мог найти в одной из коробок с вещами Маринетт шкатулку с серьгами Ледибаг, которые она носила до самой своей смерти, а потом разбудить Плагга и заставить его рассказать мне, как мне вернуть к жизни Маринетт. Но нет. Я бы не стал этого делать. Я не знал точно, как именно воскрешать мертвых с помощью талисманов Леди и Кота, но знал, что должен буду пожертвовать чем-то. Если я оживлю Маринетт, то кто должен будет умереть вместо нее? Алья? Нино? Отец? Лулу? Эллиот? Ни за что на свете. Так что спустя время я стоял один на пустом мосту, наслаждаясь ночной тишиной. Я не мог винить Лулу за то, что она решила порадовать меня домашней выпечкой. Не мог винить никого из своих друзей в том, что у всех них есть семьи и они счастливы. Я мог винить только убийцу Маринетт, но и это тоже было бы не совсем правильно, не у всех ведь смерти близких вызывают такую реакцию… Ну, или не всех трагичные воспоминания не покидают почти двадцать лет спустя… Просто такова жизнь людей с душевными травмами. Им может быть хорошо как угодно долго. Они могут радовать себя чем-то и убеждать в том, что все хорошо, любыми способами, но рано или поздно найдется что-то, что станет последней каплей. И тогда боль победит. Я тру палец на руке. Когда-то там было кольцо Кота Нуара, но сейчас оно лежит у меня дома, в той же шкатулке, что и серьги Ледибаг. Я носил его больше двадцати лет, и это оказалось настолько большим сроком, что сейчас я ощущаю его отсутствие очень остро, но я просто не мог не оставить его в той шкатулке. Я больше не имею права называть себя его хозяином… Взобравшись на кованое ограждение моста, я смотрю на черную воду, в которой отражается лунный свет. Высоты моста должно хватить. Несколько раз вдыхаю и выдыхаю, чтобы успокоить рвущееся из груди сердце, закрываю глаза и делаю шаг в никуда. Будет ли кто-то обо мне скорбеть? Будет ли плакать ночами, называя идиотом? Думать обо мне постоянно, безмолвно смотря в одну точку? Да, определенно. Но уже слишком поздно об этом думать.