"Ликвидация" или однажды в Одессе

      Лето 1946 года выдало бандитской Одессе необычайный сюрприз в виде приезда в город Маршала Победы. Жуков был сослан Сталиным в Одессу и назначен командующим военным округом.              За ночь до приезда Маршала Победы начальник уголовного розыска Давид Маркович Гоцман со своим напарником Фимой Петровым-бывшим щипачем* по кличке «недожид», обезвреживают банду Сеньки Шалого. Сам глава банды не сразу раскалывается лицам правоохранительных органов, но после приватного допроса, где присутствовал Фима, Шалый был расколот, как орешек, рассказав о месте, где спрятал всё награбленное.              Фима Петров в тот же день встречает Мишку Карася, беспризорника. Мальчишка показывает мужчине тайник с награбленными гимнастерками*, и тот в свою очередь сообщает об этом Давиду Гоцману, на складе с тайником устанавливается конвой УГРО*. Приехав в военную прокуратуру, Гоцман впервые встречает Виталия Кречетова и сообщает о произошедшем. Виталий в свою очередь передаёт дело о гимнастерках не шибко умному, можно даже сказать безответственному следователю Наимову, с которым у Давида Марковича не шибко тёплые отношения. В день прибытия Жукова Кречетов встречал того на вокзале вместе с другими военными, подойдя к Виталию, начальник Кречетова произнёс:              — С переводом в Москву придётся повременить...              — Ничего страшного, я не тороплюсь. — улыбнувшись уголками рта майор поправил свою фуражку. Прибывший в город Жуков заставил Одессу, а если точнее, весь отдел УГРО и не только его, почувствовать тяжелую руку Маршала, тот недолго думая, сменил множество главнокомандующих вокруг себя, назначив на пост нынешнего начальника контрразведки Одесского ВО* полковника Чусова. Тот в свою очередь поклялся Жукову во что бы то ни стало очистить город от преступности, план очистки уже давно родился в голове Маршала, и вот-вот должен был быть приведён в действие.              Мишка Карась ночью замечает у склада, что показал Фиме мужчину в военной форме, тот представился неким капитаном и хотел пройти на склад с обмундированием, только вот двое военных охранников, что были поставлены на пост, не дали ему этого сделать, ибо он показался им странным, по крайней мере одному точно. Тогда тот самый капитан попросил достать удостоверение тех самых охранников УГРО, дабы удостовериться, что они не бандиты. После, выгадав момент, он расстрелял двух мужчин и вместе со своими подручными проник на склад-тайник, забрав при этом множества обмундирования, попутно грузя то в машину.              Недолго думая, беспризорник Мишка сообщает об этом в милицию и за бандитами завязывается погоня, в ходе которой преступники поджигают машину с военным обмундированием и сбрасывают ту в реку, сами же попутно скрываются. За всё время этой погони погиб лишь один бандит.              Уставший и невыспавшийся Давид возвращается в свой кабинет, где, сидя на стуле, его ждёт Мишка Карась.              — Дядя, махоркой угостишь?              — А не много тебе, а? Я же уже за склад тебе давал, иль ёкнулись уже?.. — усмехнувшись Гоцман достаёт самокрутку и протягивает её мальчишке. Взяв ту, мальчик начинает свой рассказ о том, что видел и слышал. После расписывается в документе, который ему протянул Гоцман.              Из диалога с мальчиком мужчина узнает, что у того нет никого, беспризорник, в детский дом не хочет, а ведь почему-то понравился он Давиду, очень понравился.              Только вот в сон клонит. Мужчина стал засыпать с самокруткой во рту. Осторожно подойдя к Даве, беспризорник вынимает у того самокрутку, заставив Гоцмана на мгновение проснуться, после чего мужчина складывает руки полочкой на столе и, уткнувшись в них лицом, проваливается в сон. Замечая это, мальчик выключает свет лампы на столе, а сам ложится на небольшой диванчик рядом, свернувшись клубочком, Мишка засыпает в кабинете Давида Марковича.              Наутро собравшись с другими коллегами, начался диалог о том, что удалось подстрелить лишь одного бандита, правда большая часть его тела обгорела, и военврач -судмедэксперт Андрей Викторович Арсенин сообщает, служащим УГРО, что у сгоревшего мужчины была татуировка с надписью «ИРА» и рядом изображена женская голова. Рассмеявшись, капитан Алексей Якименко говорит, что эта татуировка означает:              — Иду резать актив. А, девушка значит, что на зоне стукнуло 18, на зоне с малолетства.              Сам же труп принадлежал некому Эве Радзакису, ибо квартирная хозяйка видела такую у мужчины, впрочем, это практически никак не помогло следствию. Разве, что чалившийся на зоне с малолетства водитель машины, был явно специально подожжен своими же, ведь всё равно был подстрелен пулей Давида Гоцмана. Вот они и сожгли труп, вернее, выбросили из машины, своего горящего сподручного, дабы Гоцман со своими напарниками остановился, чтобы затушить валявшегося на земле мужчину. Этого мгновения бандитам хватило, чтобы выпрыгнуть, из горящей машины, и скрыться через катакомбы. Сама же машина, как упоминалось выше, была утоплена в воде вместе с множеством обмундирования.              Бандиты же скрывались на побережье у контрабандиста Седого Грека. Глава бандитов Чекан неожиданно для себя встречается на побережье со своей бывшей-девушкой по имени Ида.              Увидев Чекана, в глазах девушки мелькает искра злости с примесью обиды, недолго думая, Ида бежит вдоль побережья к домику, а мужчина срывается за ней. Бандит молниеносно настиг. Иду, а та, прижавшись спиной к самодельному забору, замахивается на Чекана, но тот перехватывает её и, держа за руки, произносит:              — Мне сказали, что ты ушла с румынами... — глаза мужчины буквально прожигают девушку, хватка его крепка, а дыхание учащается с каждой секундой, сама же темноволосая ощущает тоже самое, внутри неё настоящий ураган из обиды, ненависти и любви. Любви к этому человеку.              — Поискать ты мог?! — тяжело дыша, она не сводит с него глаз. Ослабив хватку, Чекан тихо произносит:              — Я искал... — слабины хватает, чтобы Ида вырвалась и, приоткрыв рот, уже хотела что-то сказать, но лишь тяжело вздохнув и обреченно смотря на бывшего возлюбленного, убегает прочь в дом, а бывшего ли теперь?              Глава бандитов остаётся стоять на берегу, отдаваясь раздумьям о своих чувствах и с каждым разом признаваясь себе в том, что он попросту обречён любить эту девушку до конца своей чертовой жизни, впрочем, как никак впереди у них в планах ограбление сберкассы. Ида должна быть идеальной наводчицей на сберкассу, пускай она пока и не рада тому, что ей придётся работать с этим бандитом, ничего дорогая, стерпится-слюбится.              В середине дня оба друга шли по улице, Давид Маркович хотел заглянуть по делам к местным прокурорам в ту очередь, как Фима упрашивал Гоцмана пойти с ним, к дому второго.              — Фима, мне надо к местным прокурорам, а ты вцепился в меня как лишай до пионерки! И не делай мне невинность!              — Ну друг просит, три минуты!              — Фима!              — Нет, вы пойдёте со мной, генерал! — усмехнувшись Гоцман чувствует, как Петров подхватывает его под руку, впрочем, он не против лишний раз ощутить прикосновения своего так называемого напарника, вот Фима ведёт его по знакомому маршруту, и улыбка с лица Давида пропадает.              — О, Давид Маркович, а мы тут налегаем... — сказал один, из собравшихся евреев за столом. Нахмурившись Дава взглянул, на сидящих за столом, и кинул сухое:              — Налегайте-налегайте, — а после стал подниматься по лестнице вверх, в свою квартирку. Фима Петров в свою очередь улыбнулся и крикнул вслед исчезающему за дверями Гоцману:              — А ты что думал, что Фима забудет про день рождения своего лучшего друга? — не дождавшись ответа Петров подошёл к столу и налил себе сто грамм, другие повторили манипуляцию Фимы и, сделав небольшой тост, Петров произнёс:              — Пью за здоровье своего лучшего друга! — опрокинув стопку, Петров крикнул:              — Давид Маркович, вам наливать? — спустя минуту молчания Гоцман выглянул в окно переодетый в фуражку и мундир с медалями, крикнув заводное: «наливайте!». Спустился к собравшимся за столом.              За столом был и военврач Арсенин и капитан Якименко, соседка тётя Песя со своим сыном Эмиком, атмосфера была душевная, давно такое странное чувство тепла и уюта не проникало в душу одинокого Давида Гоцмана. По поводу одиночества Давид никогда не врал, потому что молчал на эту тему. Впрочем, он никому и не распространял информацию о себе, о том, что чувствует, в жилище мужчины не было даже фотографий, многие были попросту убраны и спрятаны по разным уголкам. Попав на войну, долгое время мужчина служил в разведке. Службу Родине прервало тяжелое ранение, которое заставило Давида больше года пролежать в военном госпитале.              На данный момент у Гоцмана было всего два близких друга: Фима Петров-бывший вор карманник, уважаемый во многих криминальных кругах за свои золотые руки, но вот уже шесть лет, как завязавший с этим делом, и мужчина по имени Марк-контуженный военный, что так и не смог оправиться от полученной травмы.              Давид и Фима искренне переживали за здоровье своего друга, каждый раз навещали его. Военврач Арсенин сказал, что возможность на восстановление ещё есть и это не случай где безнадёга полная. Впрочем, у Гоцмана были и свои собственные проблемы, одна из них-больное сердце. С детства мужчина страдал болями в области груди, а сейчас эти боли стали сильнее прихватывать. Как пояснил ему военврач, это всё из-за того, что у Давида во время опасной ситуации выделяется слишком много адреналина и однажды это может очень плохо кончится. Мужчина ведь тоже переживал за здоровье Гоцмана, больше всех конечно же переживал Петров. Военврач посоветовал Гоцману вдыхать воздух и на какое-то время задерживать дыхание, после чего выдыхать, как говорится: «дыхательная терапия самураев.»              Пока все выпивали и пели, Петров сидел в сторонке и щёлкал семечки. Подойдя к Фиме, Дава достал самокрутку из махорки и закурил, после чего поговорил с лучшим другом о том, что тот теперь может быть на допросах без всяких-яких. Подумав, Дава вдруг спрашивает Петрова:              — А шо ты имел сказать за версию?              — А то шо, пустяк, я имею целую упаковку гимнастёрок один в один с того самого тайника, что мы обнаружили, я срезал бирки, что мы нашли и выяснил с какого они склада.              — Как срезал?!              — Все-все, могу помолчать.              — Не тяни кота за хвост, босота!              — Я срезал бирки с тех бебиков* и знающие люди, люди, которые не хотят, чтобы их лица печатались в утренних газетах «правда», таки имеют на это право, я показал им бирки — они мне показали склад, я дал кладовщику немножко спирту в зубы, и он напряг мозги за ту партию обмундирования. Напрягшись Гоцман не сводил взгляда со своего лучшего друга, вновь выдыхая дым от махорки, Давид Маркович произнёс:              — Так...и шо дальше?              — Таки вот грузовик приезжал неделю назад.. под командованием некого капитана Бибирева, у него ещё шрам на виске. — Петров ткнул пальцем в свой висок.              — Получается выдали по накладной?! — спокойно взглянув на напряженного Гоцмана, Фима достаёт из кармана смятую накладную и протягивает другу.              — Фима, откуда это у тебя?! Это же подотчетный документ!              — Я тебя умоляю. Такую халтуру, тьфу, могу показать где могут вывести.              — Фима, где пачка гимнастёрок?              — Я выменял её на мыло, мыться же Фиме надо...              — Как выменял?! Вот же ж... Фима, учти ты у меня завтра сядешь в моём кабинете и будешь учить уголовно-процессуальный кодекс от заглавной буквы «У» до тиража и типографии. — закончив диалог, Петров и Гоцман всё же смогли отдохнуть этим днём. Изрядно выпив к вечеру, Давид, уже пошатываясь, всё же решил проводить своего лучшего друга домой. Смеясь и говоря о многом, друзья обнялись на прощание и Гоцман всё же произнёс:              — Фима-а.. давай я тебя всё-таки провожу... — мужчина был пьян и его шатало, из-за этого Давид казался таким безобидным, впрочем, он никогда бы не причинил Петрову вреда, он любил этого человека, этот человек был для него семьей.              — Я сам таки дойду, Дава, ну кто Фиму тронет, скажи, а?              — Ну Фима-а, смотри у меня! — обнявшись на прощание, друзья разошлись по разным берегам, Петров пошёл к своей даме по имени Нора, а Давид Маркович, шатаясь, в сторону своего дома.              На следующее утро мужчина уже был в кабинете Кречетова, с похмелья был дикий сушняк, причём ещё икота такая громкая.              — Ик!.. Ой, извини, такой выхлоп. День рождения выскочил нечаянно. — Виталий в свою очередь усмехается и произносит:              — Ничего, с кем не бывает, удалось разузнать что-то новое в деле с этими таинственными гимнастерками? — подперев щеку кулаком, майор уставился на Давида, тот в свою очередь начал разговор:              — Ну шо, новое конечно есть, тянуть кота за все подробности не буду, появилась информация с какого склада эти самые гимнастерки были привезены. — зрачки Кречетова расширились от удивления, а в глазах засияла искра заинтересованности в словах Давида Марковича.              — Так, что это за место? — встав из-за стола, мужчина подошёл к карте, Гоцман, подойдя к Виталию, ткнул место на карте со словами:              — Здесь... У меня даже есть доказательство, документ так сказать. Накладная, по которой якобы был приказ выдать обмундирование. — Кречетов смотрел на Давида ещё с большим интересом.              — Новые зацепки? Покажите мне, Давид Маркович.              — Сейчас-сейчас, не кипишуй. — порывшись в карманах Гоцман не находить накладную и шепчет сквозь зубы:              — Фима... — в мыслях у Гоцмана проносится, что тот своими золотыми руками вытащил бумажку вчера, во время объятий.              — Ладно, когда этот недожид вернётся, я лично покажу тебе этот документ, а сейчас как говорится картина маслом, кстати, в деле ограбления на арбузной было не случайно, что-то мне подсказывает, что этот погибший водила был наводчиком. — внимательно слушая Давида, Виталий кивнул. — Шо ты киваешь, ну вот шо? Съешь лучше шо нибудь, но тока не кивай, раздражает. — после этих слов Гоцман вышел из кабинета и разозленный направился к единственному человеку, у которого сейчас скорее всего мог бы быть Фима, он направился к Норе.              Петров же, выгадав время, сам направился к фальшивомонетчику Роде, попутно ведя своё собственное расследование, чтобы лишний раз не травмировать сердце и нервы Давида Гоцмана, дабы добыть у того информацию про фальшивую накладную. В голове Петрова была мысль о том, что скорее всего именно Родя её и сделал, тот конечно же не признался и посему получил в рожу за свою излишнюю «общительность», тем более он упрекнул Фиму в том, что тот крутится вокруг Гоцмана и помогает УГРО, да ещё кликуху такую получил «недожид». Тяжело вздохнув, Фима садится на край кровати, позади него сидит Родя с разбитой от удара кулаком губой. Смотря в стену, бывший щипач произносит такие слова:              — Я вот думаю, может я неправильно жил, надо ж брать деньги у богатых и давать их бедным, а таким как ты давать по морде, шоб у мира была красота и гармония. Так шо ты мне скажешь за ту бумажку, Родя? — всё же отчасти получив нужную информацию, в виде того, что «Родя ничего не знает» Петров, покинув дом Роди, направился в сторону уже своего дома. Гоцман же в свою очередь посетил женщину Фимы — Нору.              — Здрасте. — хмуро произнёс Гоцман и прошёл в квартиру, отойдя в сторонку, женщина, опустив голову, произнесла:              — Фимы здесь нет. — в её глазах читался явный страх, но он быстро сменился спокойствием, когда Давид Маркович произнёс:              — Шо вы нервничаете, дамочка, начальник уголовного розыска Давид Гоцмана.              — А, это вы Давид Маркович, а я-то уже подумала... Фима много о вас рассказывает, может быть чаю? — улыбнувшись произнесла женщина. Согласившись, мужчина уселся не самодельный чемодан.              — Этот чемодан сделал Фима, у него золотые руки. — Давид быстро привстал с чемодана, Нора улыбнулась, — Вы, сидите-сидите. — вновь усевшись мужчина попил чая и поговорил с женщиной о Фиме. О том что его руки и правда золотые она сказала несколько раз, да, Нора правда была замечательной, симпатичной, женственной. Наконец попрощавшись с Норой, Давид выходит из дома, и женщина произносит:              — Я Вас провожу. — улыбнувшись, она выходит на улицу вместе с Гоцманом. — Вы заходите почаще, Фима столько о вас рассказывает...              — Конечно-конечно.              — А, что ему передать?              — Шо у вас прекрасные глаза. — с улыбкой произносит Давид Маркович и, собираясь спускаться вниз, вдруг слышит странный звук, приближающихся шагов, вернее бег. Быстро достав свой револьвер и фонарик, мужчина светит на лестницу и вдруг видит, вбежавшего молодого лейтенанта по имени Федя, с которым он уже довольно долгое время вместе работает. Тот в свою очередь, запыхавшись и держа в руках пистолет, говорит:              — Фонарь убери, осветить лицо!              — Федька? — удивление на лице Давы сменяется напряжением.              — Д-давид Маркович, беда, там Фиму убили... — с испугом в голосе произносит Приходов. Услышав эти слова, Гоцман срывается с места, а Нора стоит, прижавшись к стене, в мгновение спокойствие во взгляде женщины сменилось ужасным страхом и отчаянием от услышанного.       

***

      На следующий день начальник по борьбе с бандитизмом Давид Гоцман прибывал не в самом лучшем расположении духа, просто в ужасном, вернее было бы сказать, Дава был в край подавлен событием, что вновь перевернуло его жизнь с ног на голову. И без того одинокий после войны мужчина не смог уберечь своего лучшего друга по имени Фима. Сразу же послед дня рождения Гоцмана, на следующий день Петров был убит, этого Давид простить себе не мог, почему, почему именно Фиму? Конечно, Петров знал много, очень много, можно сказать вёл своё независимое расследование, хотя при этом с радостью помогал оперативным органам. С ночи до самого утра Гоцман не смыкал глаз, он видел труп друга, видел своими глазами, а изменить ничего не мог. Давид плакал, много плакал, не стесняясь, что его могут увидеть, ему было чертовски больно, нет, не чертовски, хуже, намного хуже.              Глаза Гоцмана вновь начинают слезиться и, опустив голову, мужчина скрывает свой взгляд за кепкой восьмиклинкой. Роясь в карманах в поисках махорки и достав самокрутку, попутно зажигая ту, начинает закуривать, стоя при этом у открытого окошка отделения УГРО. Гоцман настолько растерян, что не замечает, как к нему подходит весьма крупный и широкоплечий мужчина высокого роста, впрочем, Давид был сам не маленького рост плюс-минус на пару сантиметров пониже своего коллеги майора Виталия Егоровича Кречетова. Тот в свою очередь осторожно кладёт свою руку на плечо начальника УГРО, заставляя того вздрогнуть и выйти из своих раздумий.              — Шо, Виталя, шо-то хотел? — слабо улыбнувшись уголками рта Кречетов произносит:              — Давид Маркович, вам бы курить поменьше, поберечь мотор, весь на нервах... беспокойство за здоровье Гоцмана буквально читалось в глазах майора. Хмыкнув, Дава сухо кидает:              — Да ты шо? Не знал, не знал. — саркастично произносит Давид Маркович и смотрит в окошко, попутно выдыхая изо рта сигаретный дым. Наконец, выкинув самокрутку вниз, Гоцман поворачивается к Кречетову лицом и вновь повторяет вопрос:              — Ты шо-то хотел, Виталя? — кивнув, майор произносит:              — Давид Маркович, пройдемте в ваш кабинет, поговорим там, вы с самого утра на взводе.              — Да шо ты, Виталя, утро только начинается. Впереди у меня ещё длинный день, очень длинный, потом поговорим. — Гоцман наперёд знал план своих действий, сегодня днём он соберёт всех авторитетных воров и даст им ровно три дня, чтобы найти убийцу Фимы, как никак у него есть наводки и скорее всего тот со шрамом был причастен ко всему этому.              Тяжело вздохнув, Кречетов похлопал коллегу по плечу.              — Понял-принял. Сегодня вечером, если вам станет лучше, Давид, не забудьте зайти ко мне. Только не позже пяти часов, ладно? — тяжело вздыхая, Дава смотрит на Кречетова и понимает, что тот явно собирается пойти к какой-то даме.              — Экий франт, ну шо, ладно, если освобожусь, то побалакаем. — вновь провалившись в свои мысли Давид направляется к своему кабинету. Гоцман не замечает, как буквально врезается в высокого и молодого паренька с папкой в руке, мотнув головой, Давид ощущает как крепкая рука придержала его за плечо и не дала упасть, на этот раз это была рука не Кречетова.              — А ты ещё хто?              — Лейтенант оперуполномоченный Одесского Уголовного розыска Егор Олегович Ракитин прибыл к вам из другого отделения по приказу Маршала Победы. Давид Маркович Гоцман, я готов помочь в расследовании дела о пропавшем обмундировании, для меня это честь! —приподняв голову, Гоцман оценочным взглядом осматривает совсем ещё юного Ракитина. Усмехнувшись, Давид Маркович кидает сухое:              — Свободен, щенок. Шлют ко мне вас как собак нерезаных, шо с вами делать? Ну вот шо, скажи мне? Шо это у тебя на губах, а? — резким движением руки мужчина указательным пальцем ткнул в губной желобок и, задев верхнюю губу, — Молоко это, Егор Олегович, молоко. Так шо свободен, можешь пройти к капитану Якименко, он покажет тебе твоё место, тьфу ты, кабинет. А сейчас с дороги, лейтенант. — небрежно отодвинув Егора в сторону, Гоцман зашагал вперёд, и растерянный Ракитин лишь выкрикнул:              — Значит мы поговорим з-завтра?! — уже дойдя до своего кабинета, Давид, обернувшись, выкрикивает парню:              — За завтра, завтра поговорим! — после этих слов мужчина со всей силы толкает открытую дверь в кабинет и, заходя внутрь, буквально захлопывает ту за собой, попутно закрывшись изнутри. Сейчас ему нужна тишина, ничего кроме неё, опрокинутого стакана коньяка и раздумий о том, как он вытрясет из всех этих «авторитетных» шишек всё дерьмо. Вытрясет, но найдёт убийцу своего лучшего друга, любимого друга. Кречетов стоит совсем рядом с растерянным Ракитиным. Усмехнувшись, мужчина первый завязывает с парнем диалог:              — Егор, не переживай, Давид Маркович не всегда такой импульсивный, просто сейчас не в лучшем расположении духа. — взглянув на майора, Ракитин слабо улыбается уголками рта и тихо произносит:              — Я…понимаю, работа такая, нервы. В любом случае я буду ждать, когда у Давида Марковича появится время на меня, как никак у него на руках скоро будет распоряжение о том, что я переведён в ваше отделение УГРО. Кстати, как Вас зовут? Извините за бестактность. — расплывшись в улыбке уголками рта Виталий произносит:              — Виталий Егорович Кречетов. Знаешь, Егор, я тоже не из этого отделения, просто назначен помогать делу. Егор, мне так нравится, как ты говоришь, так правильно, необычно для такого места, вернее, необычно слышать такую хорошо поставленную речь. Поверь, поведёшься с Давидом Марковичем, наберешься всяких словечек, даже у меня теперь в речи порой проскакивает, хотя мы с ним знакомы недавно. Пойдем, выйдем на улицу, поговорим. Тут как-то душно, вернее, накурено.              — Конечно, давайте выйдем. — улыбнувшись Ракитин направился вместе с Кречетовым в сторону выхода из отдела, очутившись на улице, двое служащих завели разговор.