В сумерках

Я лежала на вершине огромной песчаной дюны у речного берега и прислушивалась к беззаботным крикам чаек и коростелей, носившихся над головой. Моя мать сочла подобное времяпрепровождения неестественным для меня или, по крайней мере, проявлением излишней снисходительности к собственной персоне, но я осталась непреклонна, так и не пожелав присоединиться к игре. Внизу протянулись влево волнорезы, похожие на тёмные зубцы расчёски, а мокрый тёмный песок был усеян крошечными фигурками отдыхающих. Почувствовав, что меня вот-вот сморит ленный послеполуденный сон, я поднялась на ноги и направилась в конец парка, где кованые перила обозначали начало горной тропы. Я часто наведывалась сюда вечерами, когда шум и царившее возбуждение в замке становились излишне утомительными. Ещё в начале недели мы были здесь вдвоём с Вортигерном, сидели на скамейке в парке, протянувшемся на две с половиной мили вдоль побережья, и завороженно смотрели, как река поблескивает на солнце. Это было так красиво, я даже сняла историю для инстаграма, и в самом конце поднявшийся ветер сдул мои волосы с плеча прямо в лицо Вортигерну. Всё закончилось тем, что мы просто смеялись. Всё закончилось. Я отвернулась, и взгляд мой упал на небольшой тёмно-зелёный фургон. Завтра утром я буду наблюдать за размеренной процессией, тянущейся из замка к автомобилю. Мужчины погрузят вещи, женщины непременно всё проверят, дабы убедиться в том, что они ничего не забыли, затем вновь обойдут сад и осыплют мою мать комплиментами и благодарностями. А потом все разъедутся кто куда. Артур, Моргана и мои родители вернутся в Нью-Йорк, Утер и Игрэйн ещё несколько дней проведут в Эдинбурге. Уже к обеду завтрашнего дня Вортигерн, Лэнс и Перси окажутся в Лондоне. Я доберусь до Манчестера чуть позже. Начнётся череда безликих рабочих будней. Я же, незанятая никаким серьёзным делом, стану отстранённо наблюдать за тем, как лето будет постепенно отступать, словно отлив, дни сделаются короче, откуда-то с севера задуют холодные ветра, и воспоминания о летних ночах покажутсямне далёкими и ненастоящими. Настанет момент, когда я даже не сумею поверить, что всё это было со мной на самом деле. Подъездная аллея к замку когда-то была круговой. Я представила себе процессии из длинных автомобилей, которые замирали, скрипнув гравием, перед парадным входом, а затем продолжали двигаться по изящному кругу и выезжали на дорогу. Северная сторона аллеи успела полностью зарасти: колючие кусты ежевики и бузины преждевременно обрывали её у ворот, за которыми когда-то начиналась пляжная тропинка. Вот и сегодня водитель фургона скрипел коробками передач и сдержанно ругался, пытаясь разъехаться со стоявшей позади машиной и подобраться поближе к чёрному входу. И этот замок — не слишком уютное место; белый, яркий, чужой, необычной угловатой формы, с высокими матовыми окнами, наполненный экзотическими сокровищами, во всей его экзотической красе. Дом, где каждый предмет имел свою историю, начавшуюся задолго до того, как Шотландия официально стала частью Великобритании. Его стены были пропитаны ароматом соли с примесью свежей краски. Почему-то этот запах пьянил меня. Я вернулась в замок почти одновременно с остальными гостями. Все в песке, взмокшие и раскрасневшиеся, они обсуждали состоявшуюся игру и подначивали друг друга. Впервые за последние полтора года команда отца потерпела поражение. Мать шутливым тоном пыталась воззвать к моей совести, мол, если бы я приняла участие, то мы наверняка бы сыграли в ничью, но мы обе знали, что это неправда. В волейбольных матчах от меня было столько же пользы, сколько от Морганы. Отец ласково потрепал меня по щеке. — Гляди, как ты разрумянилась. — Так куда мы отправимся на зимние каникулы? — с любопытством спросила я, поглядывая на лучившегося самодовольством Артура. — В Шамони, — ответил он. Оказавшись внутри, все разбрелись по своим комнатам, чтобы смыть с себя пыль и пот. Я направилась на кухню за лимонадом, а когда вернулась в гостиную, то застала там Вортигерна. — Я могу отвезти тебя завтра в Манчестер, — сказал он, не отрывая взгляда от экрана своего телефона. Я остановилась напротив, привалившись плечом к стене. Меня удивило спокойствие, с которым я восприняла наше неожиданное столкновение. А ведь ещё утром говорила, что ни за что не останусь с ним наедине. Ну не бегать же мне от него по всему замку в самом деле? — Я уже заказала билет на автобус, — ответила я и сделала несколько жадных глотков из стакана. — Раньше это не было бы проблемой, — заметил Вортигерн. — Не было бы, — согласилась я и протянула ему стакан. Он взял его, и не сводил с меня глаз, пока пил. Я была рада появлению Артура, который отвлёк Вортигерна разговорами о бизнесе. Вскоре и все остальные спустились к обеду. В столовой было не протолкнуться. Шумная оживлённая толпа осаждала бар. Казалось, все говорили разом, и ни одна из попыток моей матери перекрыть эту многоголосицу не увенчалась успехом. Перси осторожно оттеснил меня к стене, обдав ароматом лосьона. Лэнс мимоходом игриво подмигнул, кивнув на ополовиненную бутылку портвейна в своих руках. Я закатила глаза. Вскоре нам подали непрожаренный бифштекс с луком, грибами и фасолью, по бокалам разлили Шатонёф дю Пап. — Изумительно, — выдохнул Утер, прикрыв глаза от удовольствия. — Не встану из-за стола, усну прямо здесь. Артур и Лэнс обменялись насмешливыми взглядами. Для них веселье только начиналось. Артур двинул ногой, и его колено коснулось моего. Как и много лет назад, это означало молчаливое приглашение совершить что-то, от чего взрослые не будут в восторге. В данном случае — уединиться своей компанией и как следует надраться напоследок. Главное — снова не прыгать голышом в реку на спор, а то бывало и такое. Я хмыкнула и неопределённо повела плечом. Артур перевёл взгляд на Моргану, что всё это время наблюдала за нашим немым диалогом. Она вскинула брови и кивнула. Я вернулась к бифштексу. Шея ныла от напряжения, мне приходилось смотреть направо или налево, но ни в коем случае не прямо — Вортигерн сидел напротив. Я видела только его руки, не слишком крупные и не особо изящные, но выразительные. В разговоре он обычно сильно жестикулировал. Пару лет назад мы вдвоём посетили выставку одного известного в узких кругах скульптура. Экспозиция называлась «Архитектура в движении», в ней было представлено девять гипсовых скульптур, в том числе и руки — масштабное произведение, занимавшее центральную часть выставочного павильона. И такая сила воли, я бы даже сказала, страстность воли была изображена в каждом движении этих рук, пальцев при всей неровности, скованности и неверности этих движении, что я почти целый час пялилась на них, раскрыв рот. Теперь я смотрела на руки Вортигерна и думала о том, сколь много воспоминаний хранила моя память, воспоминаний, от которых хотелось отказаться хотя бы на время, пока я не приду в себя. Но это было всё равно что отмахнуться от всей своей жизни. После обеда большинство гостей отправились отдыхать, а к вечеру отец организовал что-то типа летнего кинотеатра. Вместе с Гавейном и Артуром он установил светодиодный дисплей и стереосистемы. Женская половина занялась лежаками и столиками с закусками. Несколько раз мне на глаза попадался Лэнс, таскавший выпивку к причалу. Я была уверена, что остальные тоже заметили его, но никто ничего не сказал вслух. Каждый развлекался по-своему. Я поднялась в свою комнату, чтобы переодеться. Если Артур планировал веселиться у реки, то всё непременно кончится тем, что кто-то обязательно столкнет меня в воду. Нужно было надеть купальник и снять все украшения. В результате жеребьёвки фильм выбирал Утер, и он не придумал ничего лучше, чем пересмотреть первую часть «Назад в будущее». «Смотреть такое на трезвую голову — то ещё развлечение», — ворчала Моргана. Уже через час она разливала по тумблерам мятный Бакарди и запивала его Спрайтом прямо из бутылки. Остальные пили лагриму, закусывая оливками. Наш разговор свернул в сторону скабрезностей и какой-то нелепой чепухи. К ночи я сполна ощутила на себе глубинное одиночество горького пьянства. Я сделалась сентиментальной и смешливой. Артур слизывал соль с моей ладони, прежде чем опрокинуть в себя рюмку текилы, а затем я вкладывала ему в рот ломтик лайма. Он обхватывал губами мои пальцы, проводил по ним языком, и у меня слезились глаза от беспрестанного хихиканья. Но желаемая лёгкость никак не наступала, мной владело какое-то лихорадочное веселье словно назло кому-то, назло самой себе. В какой-то момент Перси перехватил меня поперёк груди и потащил к берегу. Моргана уже была там, злобно ругалась и отплёвывалась, Лэнс хохотал, как сумасшедший, Гавейн брызгался в них водой и горланил песни. — Подождите! — воскликнула я, выворачиваясь. — Не хочу мочить одежду! — А придётся, — тоном, не терпящим возражений, ответил Перси. Я подняла руки, как маленький ребёнок, когда его раздевают родители, и Артур снял с меня футболку, бросив её на песок. Затем обнял сзади и нащупал застёжку на джинсовых шортах. Я оттолкнула его ладони. Берег был узким, вспученным, опасным, казалось, будто песчаные холмы подтягивают свои огромные колени поближе к груди, чтобы уберечься от того, что творится под ними. Артур отступил, откинул ногой свои хлопковые брюки, а затем рывком взвалил меня себе на плечо. Мы пошатнулись, и я закричала. Но вскоре мы уже оба хохотали, барахтаясь в тёплой воде. Кругом царили суета, бульканье, плеск и переполох. Глупое пьянство, глупое веселье. Все мы копошились в реке, как выводок каких-то кочующих беспокойных животных. Человек начался как извивающийся червячок, который зародился в глубинах древних морей, а затем с неохотой выполз на сушу. Поэтому-то нас вечно так тянет к большой воде. В паре футов от берега, было вполне безопасно, будто в ванне сидишь. И я, увернувшись от чьих-то рук, отплыла подальше и затем нырнула. Думала, что знала, куда плыву. Я отчётливо ощущала, как ткань купальника касалась кожи. У меня был лучший купальник из последней коллекции Gucci, но мне всё время казалось, что он сползает с тела. Это неясное беспокойство заставила меня прийти в себя, вынырнуть и оглядеться. Я ощущала себя так, словно меня вытащили из кармана. Берег остался далеко позади, кто-то уже плыл мне навстречу, кто-то размахивал руками у причала. Там же маячили две мужские фигуры, весьма угрожающие в своей статичности и полностью одетые. В одной из них я узнала Вортигерна. Фильм закончился, поняла я. Когда Артура обхватил меня, в горле вдруг забулькала противная на вкус вода. Я тонула, тонула в спешащих волнах какого-то большого чувства, необратимого, как буря, сомкнувшаяся надо мной. — Что, наглоталась? — пыхтя, спросил Артур. — Ты меня напугала! Только что была рядом и — раз! — исчезла. Да что с тобой такое? Когда мы выбрались на песок, я увидела, что никакого Вортигерна на берегу не было. Зато был отец, который смотрел на меня так, словно был вот-вот готов объявить о том, что я наказана. В отличие от него, Утер пребывал в благодушном настроении. Он со смешком пнул пустую бутылку из-под лагримы. — Дам следует угощать хересом, — сказал он Артуру. — Дамы хлестали портвейн прямо из горла, — невозмутимо ответил тот. — Живо собирайтесь, — велел мой отец, собирая ваши разбросанные вещи. — Да вы завтра с кроватей не подниметесь! Артур держал мои волосы, пока я затягивала ослабевшие завязки верхней части купальника. Я то и дело взрывалась смехом, наши сборы длились довольно долго. Не так-то просто влезть обратно в свои шорты или брюки, когда ты весь мокрый да к тому же ещё и пьяный. — А где Вортигерн? — вдруг зачем-то спросила я, взяв отца под руку. Мы стали медленно подниматься по узкой тропинке к замку. Отец был раздражён, но всё же ответил: — Вортигерн ушёл к себе. Завтра он уезжает раньше всех. Отчего-то меня это сильно расстроило. Не так, как раньше, когда нам всем было просто грустно прощаться, пускай и на недолгий срок. Мне сделалось так безнадёжно тоскливо, хоть садись и плачь. А ведь пару минут назад я смеялась, как умалишенная. Я скучала по Вортигерну, хотя он всё ещё был рядом; скучала по всему прежнему и вместе с тем нуждалась ещё в чём-то. Вортигерн открыл мне лишь часть тайны, а другую оставил при себе. Мной овладело любопытство, но и страх от него не отставал. Мне вдруг захотелось, чтобы Вортигерн настоял на своём, преградил мне путь и заставил выслушать всё, что он хотел сказать утром, но я боялась, что в итоге сделается только хуже. Как всё-таки удачно вышло, что все мы завтра разъедемся по своим уголкам, и у меня будет время подумать. А, может, я и вовсе не стану ни о чём думать. Когда мы добрались до сада, я выпустила руку отца и замедлила шаг. — Хочу немного побыть здесь, — сказала я, не надеясь, что мне это позволят. Но отец только покачал головой и вместе с остальными скрылся за деревьями. Остались только мы с Лэнсом, а потом и он ушёл. Я стояла на дорожке в лунном свете, поглядывая на огромные кусты, покрытые зелёной листвой, которую нежно ворошил тёплый летний ветерок. Мои мокрые волосы липли к шее и плечам. Тело ломило от усталости, очень хотелось пить. Я огляделась, и с каким-то злорадством, направленным, прежде всего, на саму себя, осознала, что оказалась на том самом месте, где всё и случилось в первый раз. Та долгая-долгая ночь поймала меня в свои сети, задушила в объятиях и не выпускала до сих пор. Когда я приблизилась к каменной веранде, то вдруг заметила во мраке светящуюся оранжевую точку. Огонёк вспыхнул и угас, точно уголь. А затем возник снова. Сигарета, поняла я. Я знала, что он будет ждать моего возвращения. — Милая моя, как же тебе завтра будет плохо, — сказал Вортигерн. Голос его казался чуть придушенным — он будто издалека пробивался сквозь телефонные помехи. Я осторожно преодолела все ступени, а затем остановилась рядом с ним, не убирая ладони с перил. — Мне и сейчас плохо. И вчера. Я потянулась за сигаретой, но Вортигерн отвёл руку. На сигарете уже нарос порядочный столбик пепла, и в привычной пантомиме курильщика он заозирался по сторонам в поисках пепельницы, которой здесь, конечно не оказалось. Тогда он стряхнул пепел на каменный пол. Меня это как-то неприятно удивило, я очень давно не видела Вортигерна курящим. — Ты стояла в лунном свете, и была прямо ангел, — вдруг сказал он. А затем поглядел на меня очень ласково. Теперь я стояла перед ним вся вымокшая и пьяная. И совершенно не смущалась. — А если бы не была? — спросила я. — Я бы всё равно тебя поцеловал. Я смотрела на него: в предзакатном мареве лицо его смутно мерцало, будто подсвеченное изнутри. Сверкающие голубые глаза, сероватые брови, ресницы отбрасывающие мягкие тени на бледные щеки — он был по-старомодному красив, как актёры золотой эпохи Голливуда вроде Тони Кёртиса или Марлона Брандо. В неверном свете он выглядел невероятно молодо, словно ему вновь было двадцать, а я любила его каждый день своего детства. — Идём, — Вортигерн протянул руку. — Провожу тебя до твоей комнаты. И я, словно телёнок на верёвке, послушно поплелась за ним, крепко сжимая его горячую ладонь. Он провёл меня в парадную гостиную, где никого не оказалось, затем мы поднялись по широкой мраморной лестнице наверх и свернули направо. Повсюду стояли коробки и дорожные сумки, но я ни разу не запнулась и не сбавила шаг, моя медлительность стала уверенностью, и длилось это ровно до того момента, пока мы не остановились напротив моей комнаты. Меня даже затошнило от волнения. Одно дело — храбриться в полутьме, другое — при свете, когда каждая черта обнажена и никакое слово нельзя истолковать двояко. Я открыла дверь, придержала её и вошла внутрь. Вортигерн остался за порогом, и, не сводя с меня глаз, приник виском к дверному косяку. Горло его дрогнуло, обветренные губы разомкнулись. И вновь в нём проглядывала та самая трогательная нелепость, порождённая отчаянием или чем-то другим. Меня, как и вчера, вдруг пронзило болезненным чувством. Это любовь — которая ничего не знает и ничего не видит. А вместе с ней пришла и горечь. Мы всё стояли и стояли там, пытаясь на что-то решиться, всё всматривались друг в друга, ждали, сглатывали просившиеся наружу слова. Моё сердце рвалось к нему. — Ты всё испортил. — Голос мой зазвучал не громче шёпота. — Зачем ты всё испортил, Вортигерн? Плечи его опустились; он выглядел, как человек, который только что потерял свою последнюю надежду. — Поедем со мной завтра? — снова предложил он. — Я чувствую, нет, я знаю, что если мы расстанемся сейчас, если мы не поговорим, то я потеряю тебя. Мне никогда не приходилось сопротивляться Вортигерну, отказывать в чём-либо, прятаться от него или замыкаться в себе, но со вчерашнего вечера всё изменилось. Это было выше моих сил. Я покачала головой, и, взявшись за дверную ручку, отступила назад. Этот шаг стоил мне больших трудов. Я не думала, что когда-нибудь отвергну кого-то, кто был мне так дорог. Вортигерн опустил голову и кивнул. Его рука метнулась к подбородку, словно он желал прикрыть лицо, а затем медленно опустилась. Я хотела пожелать ему доброй ночи или удачной дороги, пообещать, что мы обязательно увидимся, как только я приду в себя, и мы, конечно, обо всём поговорим, но так и не смогла выдавить из себя ни слова. Это была одна из самых мучительных и горьких минут в моей жизни. А когда он вновь поднял на меня глаза, за мгновение до этого, я закрыла перед ним дверь.